Геополитические коды России — внешнеполитическая стратегия и национальные приоритеты. Мнение

Внешняя политика любого государства, включая Россию, основывается не только на объективных предпосылках, но и на субъективных представлениях. В критической геополитике в последние десятилетия закрепилось понятие «геополитический код» страны, представляющий собой совокупность ключевых представлений жителей страны и политических элит о своем месте в мире, внешнеполитической стратегии и национальных приоритетах. В данной статье мы ставим задачу выявить основные переменные российского геополитического кода, то есть сформулировать базовые ментальные установки, без которых невозможно понять логику поведения нашей страны на мировой арене в долгосрочной перспективе. Более того, в силу сложившейся именно в русской культуре, литературе и философии подчеркнутой значимости нематериальных ценностей, исключительного понимания многих универсальных концепций (например, духовности, справедливости, дружбы), наше обращение к такому конструктивистскому подходу для интерпретации внешней политики именно России будет особенно ценно.

Геополитический код

Под понятием «геополитический код страны» в современной политической географии понимаются представления населения (или элиты) государства о его положении относительно поверхности Земли, а также по отношению к другим объектам, с которыми он находится во взаимодействии. Данный концепт используется в роли ключевой характеристики, отражающей положение государства в международной системе и тенденций развития ее внешней политики. В.А. Колосов подчеркивает, что геополитический код представляет собой набор стратегических предположений населения относительно других стран при формировании внешней политики [1]. Становление геополитического кода, по мнению одного из авторов этого концепта К. Флинта, таким образом, представляет собой поиск ответов на следующие пять вопросов [2].

1. Кто является нынешними и потенциальными союзниками?

2. Кто является нынешними и потенциальными врагами?

3. Как сохранить нынешних союзников и привлечь потенциальных?

4. Как противостоять нынешним врагам и предотвратить появление потенциальных?

5. Как объяснить эти четыре выбора населению и международному сообществу? (причем, значение последнего вопроса в современном мире становится определяющим).

В обоих случаях авторы указывают на дискурсивный и субъективный характер понятия геополитического кода. Геополитический код основывается на образных и нематериальных представлениях о пространстве. Это значит, что геополитический код отличает конструируемость и множественность.

Конструируемость означает, что он еще в большей степени, чем политико-географическое положение, является не предзаданным, а моделируемым обществом (как правило, лидерами общественного мнения и СМИ), его переменные оказываются очень гибкими и легко подстраиваются под изменения внутренней или внешней политической повестки дня. Множественность же означает, что в обществе всегда присутствуют разные представления о географическом положении страны, и динамика геополитического кода отражает конкуренцию данных представлений. Стоит дополнительно уточнить, что в русском языке под словом «код» понимается одна комбинация символов, что при переносе на геополитический код означало бы одну фразу или формулировку, скажем, национальную идею. В то же время code по-английски — это кодекс, т.е. свод предположений о роли страны, ее союзниках, о возможных конфигурациях тактик и стратегий.

Попробуем произвести деконструкцию российских геополитических кодов — наших представлений о самих себе в контексте мировой политики. Сразу оговоримся, что они не могут складываться в единую жесткую схему — это скорее наложение оттенков и лучей на картине импрессиониста, нестройное и нечеткое, но передающее общее настроение. И во-вторых, это будут наши «представления о представлениях», в подобных деконструкциях невозможно отделить автора от его произведения, а значит, у любого читателя непременно получилась бы своя трактовка, и в данном случае это и хорошо, именно их совокупность отражала бы российский геополитический код в единственном числе.

Масштаб и ориентация российского геополитического кода

Традиционно в геополитическом коде выделяют две ключевые переменные: масштаб и ориентацию. Масштаб характеризует локальный, региональный или глобальный уровень интересов и влияния государства. Ориентация описывает, на какой из центров глобальной силы страна ориентируется: на Европу, США, Россию, АТР или любой другой.

Первая переменная российского геополитического кода — стремление мыслить глобально, действуя локально. Французский журнал «Le Monde» в своем регулярном геополитическом атласе мира за 2010 г. попробовал в виде детских рисунков показать, как выглядит мир глазами жителей разных стран. Рисунок 1, якобы принадлежавший россиянам, помогает понять масштаб российского геополитического кода. На нем Россия изображена в центре планеты, при этом большая часть окружающего мира остается в серых тонах, тогда как красками начинают играть только отдельные регионы, в основном расположенные по периметру весьма протяженной российской границы. Это наблюдение представляется близким к истине: при глобальных амбициях, наши интересы сосредоточены на отдельных регионах мира, в первую очередь, на соседних странах, которые формируют длинную цепь партнеров от Северной и Восточной Европы через Закавказье и Центральную Азию до Северо-Восточной Азии. За пределами этой цепи есть только небольшие островки российского влияния — Венесуэла, Сирия, Израиль, Египет и некоторые другие.

Отчасти подобные флуктуации российского геополитического кода нашли отражение в трансформации официальных стратегий внешней политики. В первом внешнеполитическом документе постсоветского периода — концепции внешней политики РФ 1993 г. [3] — есть претензии как на статус великой державы, так и на статус региональной державы. В качестве приоритетного направления внешней политики в концепции выдвигается ближнее зарубежье (прежде всего СНГ), и в числе главных задач на данном направлении упоминается урегулирование приграничных конфликтов и защита прав этнических русских.

В следующим документе периода президентства Б. Ельцина — концепции национальной безопасности 1997 г. [4] — констатируется, что степень влияния России на глобальные процессы существенно снизилась, хотя, в целом, миропорядок движется в сторону многополярности. Несмотря на то, что в концепции упоминаются новые регионы, в которых у России есть свои интересы, приоритетным региональным вектором внешней политики остается максимальная интеграция со странами СНГ. Тем не менее в концепции уже четко постулируется, что Россия должна играть роль великой державы, имея уникальное и стратегически важное положение на континенте, культуру, традиции, запасы сырья, ядерный потенциал, огромную территорию, играя важную роль в мировых процессах, будучи «одним из крупнейших многонациональных государств» с многовековой историей, способного «обеспечить процветание своего народа», ответственного за «поддержание глобальной стабильности и устойчивого развития общечеловеческой цивилизации».

Концепция национальной безопасности 2000 г. [5] во многом перекликается с предыдущей, но отличается большим упором на необходимость участия России в разрешении различных локальных и глобальных проблем и на наличие довольно жесткой позиции по всем вопросам. Если в прошлой версии документа говорилось о том, что Российская Федерация должна предпринять определенные усилия, чтобы стать великой державой, то в новой версии величие России уже признается фактом. В Концепции внешней политики РФ 2008 г. великодержавность и влияние на определение международной повестки признаются неоспоримыми фактами («Новая Россия, встав на твердую почву национальных интересов, обрела полноценную роль в глобальных делах» и участвует не только «в реализации международной повестки дня, но и в ее формировании»).

Согласно Концепции внешней политики РФ 2013 г. российская внешняя политика характеризуется самостоятельностью, независимостью, преемственностью, последовательностью и отражает «уникальную сформировавшуюся за века роль страны как уравновешивающего фактора в международных делах и в развитии мировой цивилизации». В концепции даже затрагивается мессианская роль России в области обеспечения конструктивного диалога между цивилизациями в интересах взаимообогащения культур и религий (в т.ч. в рамках ООН и других международных и региональных организаций), При этом на региональном направлении сотрудничество со странами СНГ все также остается приоритетным.

Рис. 1. Мир, как он видится из России.

Источник: Атлас Le Monde Diplomatique /* под ред. Иноземцева В.Л. М.: Центр исследований постиндустриального общества, 2011. С. 72.

Вторая переменная российского геополитического кода — внешняя обусловленность ее великодержавного статуса. Согласно представлениям российского общества, точкой входа в современность — то есть моментом, когда сложилась современная система международных отношений — следует считать конец Второй мировой войны, когда в результате переговоров членов антигитлеровской коалиции в Тегеране, Ялте и Потсдаме были выработаны актуальные правила поведения на международной арене и определены основные игроки: Россия и США, и с некоторым отставанием Китай и Европа. На Западе же трактовка статуса в мировой политике основана на том, что современные правила игры сложились не в 1945 г., а в 1991 г. по результатам холодной войны.

«Советские» амбиции России часто рассматриваются как архаичные и необоснованные. В этом проявляется, на наш взгляд, важная черта российского понимания статуса великой державы — при непреклонной уверенности в наличии у нас такового, для полноценной уверенности нам необходимо его признание на Западе. В такой ситуации Россия столетиями пытается не столько утвердить свой статус в международных делах, сколько непременно получить его подтверждение в столицах западных держав, что в некотором смысле делает великодержавный статус России обусловленным восприятиями оппонентов. Отсюда проистекает и еще одно искажение российского внешнеполитического фокуса: мировая политика даже в XXI в. продолжает казаться нам результатом сговора нескольких держав, даже нескольких лидеров, что порождает излишнюю российскую ориентацию на личностный фактор и двусторонние отношения с сильнейшими державами и игнорирование, как считается, «несуверенных», то есть не самостоятельных в своем внешнеполитическом выборе, средних и малых игроков, а также многосторонних институтов (за исключением Совета безопасности ООН). Характерно в этой связи, что даже при принятии российской концепции содействия международному развитию — априори сфере, связанной с многосторонними инструментами, — Россия все равно сделала акцент на двухстороннем взаимодействии.

Третья переменная российского геополитического кода — вопрос о ее принадлежности Европе/Западу. Происхождение этого спора, по-видимому, относится еще к середине XV в., когда христианская пост-романская идентичность (границы распространения которой включали и Древнюю Русь) дополнялась пространственной характеристикой, формируя современные границы «европейской» цивилизации (подробнее об этом можно почитать в «Ориентализме» Э. Саида и «Использовании «Другого» И. Нойманна) [6]. Это связано с почти одновременным успехом Реконкисты на Пиренеях и падением Константинополя на Балканах, в результате чего границы христианского мира стали больше совпадать с географическими границами континента. В то же время подобный пространственный образ актуализует необходимость оформления восточной границы европейской цивилизации, которая может быть только ментальной, а не географической. Ордынское иго на Руси в то время и попытка создания национальной идеи нового московского государства через позиционирование себя в качестве наследника Византии стали причинами, оформившими эту ментальную границу. Она пролегла между католической Западной Европой и православной Россией, образовав буферную серую зону на территории славянских, балтийских и финно-угорских народов. Дискурс о противопоставлении Европы и России, будучи импортированным в Россию в XVIII в., стал ключевой дихотомией российской внешней политики (в качестве примера можно привести, например, извечный спор западников и славянофилов). Андрей Цыганков, описывая историю российской науки о международных отношениях, разделяет ее не на традиционные школы реализма, либерализма и конструктивизма, а на западничество, державничество и «третьеримство» [7]. Российский курс с тех пор стал цикличным и зависимым от флуктуаций национальной идентичности. На одном витке Россия вспоминает, что она — не Европа, а, может быть, даже и анти-Европа, начинает конфликтовать со Старым Светом и производить антагонистические ему ценности. Однако поскольку российская пространственная идентичность двойственна, в какой-то момент Россия вспоминает, что она — самая что ни на есть настоящая Европа и должна быть с континентом вместе, а, может быть, даже и в его авангарде. Тогда Россия устремляется в Европу, быстро воспринимает все западное и стремительно «меняет кафтан и сюртук». Такое очарование длится недолго — ровно до тех пор, пока она не понимает, что в Европе ее за свою не воспринимают, и тогда мы снова утверждаем, что мы не совсем Запад, а, может быть, совсем не Запад; и цикл российской внешней политики начинает новой виток изоляционизма. Сегодня, пожалуй, Россия находится на пике антизападнического витка. Вероятно, что очень скоро Москва начнет задумывать новое ценностное «похищение Европы». В итоге, мы имеем внешнеполитическую идентичность России, всегда ориентированную на Запад, однако полюс этого магнита постоянно меняется с положительного на отрицательный и наоборот; и российский геополитический код то стремится подражать Западу вплоть до слияния с ним, то начинает отталкиваться от него, выстраиваться в противопоставление всему западному.

«Друзья» и «враги» России

Со времен крылатой фразы Александра III хорошо известно, что у России «во всем свете только два верных союзника — наша армия и флот». Тем не менее для восприятия Россией международных отношений крайне важным остается деление стран на «братские» и «враждебные», и проистекающую отсюда особенную обиду на предательство первых (если они ведут себя не так, как ожидалось) и крайнюю подозрительность к дружелюбию вторых (если они проявляют дружественные шаги).

На самом деле в отношении восприятия стран в качестве друзей и врагов в России существует неоднозначность трактовок. В таблице представлены данные социологического опроса ФОМ о том, какие страны являются дружественными и не дружественными для России, какие представляются нужными партнерами, а также данные о контактах министра иностранных дел за последние 10 лет и объем внешнеторгового оборота за последние три года.

Зеленым отмечены главные двенадцать дружественных с Россией стран, красным — главные двенадцать недружественных, оранжевым — которые были названы среди двенадцать и дружественных и не дружественных, черным — которые не были названы ни среди двенадцати дружественных, ни недружественных. (Данные ФОМ за апрель 2019 г.)

Списки дружественных и недружественных стран для Россиян более чем наполовину совпадают, при этом среди «нужных партнеров» (согласно формулировке вопроса ФОМ) России несколько недружественных или спорных стран. Среди торговых партнеров — только три дружественных, хотя есть и три самых недружественных. На самом деле, эта картина была бы нормальной, отражающей многополярный мир, в котором идеологические конкуренты продолжают активную борьбу друг с другом, а, скажем, этнически близкие страны могут иметь разные национальные интересы. Однако она плохо согласуется с характерным для российского геополитического кода делением мира на давних союзников и традиционных противников.

Меняется ли данная картина? Стоит сравнить картограммы количества контактов Сергея Лаврова за 2010–2014 и 2015–2019 гг. на Рисунке 2.

Рис. 2. Регулярность официальных контактов С.В. Лаврова в 2010-2015 и 2015-2019 гг.

Источник: Картограммы автора на основе данных Ъ. URL: https://www.kommersant.ru/doc/4250178.

Анализ показывает, что с точки зрения российской внешней политики в мире сохраняются два доминирующих игрока — США и (с большим отставанием) Китай. Это означает, что Москва продолжает считать, что большинство мировых проблем решаются в узком кругу привилегированных лидеров, к которым хочет относить и саму Россию. Кроме того, по результатам исследования, прослеживается поворот России на Восток, но это движение не совсем то, каким оно задумывалось. Во-первых, это смещение интересов не на Дальний Восток, а на Ближний, возвращение в тугой клубок интересов в Леванте, то есть этот поворот не экономического свойства, каким хотелось бы его видеть, а в первую очередь — геополитического. Во-вторых, поворот происходит за счет сужения зоны внешнеполитической активности: если раньше Россия пыталась играть глобально, более равномерно распределяя свои интересы по всем континентам, то теперь концентрируется на узловых для себя точках — Сирии и ее окружении, странах ЕАЭС, Венесуэле, Восточной Европе, отступая в менее значимых регионах — Латинской Америке, Африке южнее Сахары, странах АСЕАН.

Возможна еще одна метафора, описывающая характер представлений о взаимоотношении России с другими странами. Представим солнечную систему, в центре которой вместо Солнца находится Россия, а сила притяжения других планет отображает близость взаимоотношений. На самой близкой орбите к России окажутся непризнанные или частично-признанные государства постсоветского пространства: Абхазия, Южная Осетия и Приднестровье. Далее, вероятно, может оказаться Беларусь и интеграционный проект Союзного государства с ней. На следующей орбите расположится Казахстан, Армения, Киргизия и чуть подальше — Таджикистан, то есть участники ЕАЭС и ОДКБ. Затем последуют остальные страны СНГ и Сирия, благодаря размещенной в ней российской военной базе. Эти орбиты будут описывать пояс самых устойчивых отношений России с ее военными союзниками, с которыми существуют взаимные обязательства о коллективной обороне. Последующие орбиты уже будут более конъюктурными и нестабильными.

При описании российской внешней политики также применима метафора «матрешки», где самая маленькая матрешка — тесная интеграция с Абхазией, Южной Осетией и Приднестровьем, далее чуть крупнее — Союзное государство России и Беларуси, затем ЕАЭС, ОДКБ и, наконец, СНГ. Каждая следующая матрешка обозначает уменьшающийся уровень экономической интеграции и политической сплоченности.

В итоге, мы живем в мире сиюминутной дружественной конъюнктуры, где союзники и противники меняются от случая к случаю (особенно характерен в этом плане маятник российско-турецких отношений), но в котором российский геополитический код все же стремится найти верных старых друзей (в первую очередь среди этнически и культурно близких стран) и всякий раз боится разочароваться в них. В этом, наверное, и проявляется его своеобразие.

На первый взгляд, геополитический код, отображающий только представления о месте России в мире, вторичен по отношению к военным блокам, объемам торговли и официальным стратегическим целям. Тем не менее нам представляется, что именно восприятие себя в окружении других и является тем скрытым мотивом, формирующим стратегическое видение, торговые и военные альянсы, в конце концов, непримиримые точки зрения на будущее, провоцирующие конфликты между странами. Не разобравшись в том, каким видит мир вокруг себя тот или иной народ, невозможно найти с ним общий язык, а значит, и понять.

Российский геополитический код напоминает маятник — по тому, насколько сильно он отклонился в одну сторону, можно предсказывать, как быстро его качнет в другую. Сегодняшний полюс российской внешней политики тянет ее к изоляционизму и национальному протекционизму, значит, на следующем витке можно ждать ее рьяного западничества и глобального мессианства. В этой неустойчивости и дуальности, на самом деле, и состоит главная черта российского геополитического кода.

1. Колосов В.А., Зотова М.В. Геополитическое видение мира российскими гражданами: опыт применения методов «критической геополитики». «Критическое» направление в геополитике: стала ли, наконец, геополитика наукой? // Географическое пространство России: образ и модернизация. СПб.: ВВМ, 2011. С. 92-114.

2. Flint C. Introduction to Geopolitics. New York: Routledge, 2011. P. 43.

3. Концепция внешней политики Российской Федерации 1993 года. / Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Хрестоматия в четырех томах: Том 4. Документы. / Сост. Т.А. Шаклеина.– М.: РОССПЭН, 2002. – С. 19-50.

4. Концепция национальной безопасности Российской Федерации 1997 года. / Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Хрестоматия в четырех томах: Том 4. Документы. / Сост. Т.А. Шаклеина.– М.: РОССПЭН, 2002. – С. 51-74.

5. Концепция национальной безопасности Российской Федерации 2000 года. / Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Хрестоматия в четырех томах: Том 4. Документы. / Сост. Т.А. Шаклеина.– М.: РОССПЭН, 2002. – С. 75-90.

6. Саид, Эдвард В. Ориентализм. Западные концепции Востока / Пер. с англ. А. В. Говорунова. СПб., 2006; Нойманн И. Использование «Другого». Образы Востока в формировании европейских идентичностей. М., 2004.

7. Цыганков А.П. Международные отношения: традиции русской политической мысли. М., 2013.

8. Результаты ответа респондентов на вопрос «С какими из этих стран, по вашему мнению, у России сейчас наиболее близкие, дружественные отношения?»

9. Результаты ответа респондентов на вопрос «А с какими из этих стран у России сейчас наихудшие, недружественные отношения?»

10. Результаты ответа респондентов на вопрос «Какая из перечисленных стран, по вашему мнению, является для России самым нужным, самым ценным партнёром? С какой из них нашей стране особенно важно поддерживать хорошие отношения?»

https://russiancouncil.ru/anal...