Лишь поколение, получившее религиозное образование и способное провести грань между немедленной пользой и более долгосрочными жизненными ценностями, может принести жертву, которой постоянно требует плановый демократический порядок от каждой группы и каждого индивида в интересах всего общества.

Карл Манхейм

 

Территория

«Эй, мороз, давай покрепче!» — этот рекламный ролик российской компании «Омский бекон», созданный российским рекламным агентством, зимой взорвал интернет. В ролике компания молодых людей в Сибири едет на вечеринку. Холодно, они жгут костер, едят мясо, что-то пьют, устраивают аквапарк в проруби и поют задиристую песню. Никогда до сих пор русские компании не решались использовать своим символом жесткую русскую землю. Это было не комильфо, отпугнет клиента, надо прикинуться западным брендом (человеком). Скажете, что это мелочь. Ничего подобного. Лет десять назад никак нельзя было объяснить российским креативщикам, почему просторы нашей родины являются поводом для гордости и могут использоваться как символический капитал. Огромное расстояние отделяет человека 1990-х от человека 2017 года. Первый России стыдился. Он жил в стране проигравшей, а потому разрушившейся. В стране, где было плохо все: идеология, быт, власть. А потому не заслуживающей сохранения. И блистательные умы (вроде Михаила Гефтера), и политизированные олигархи, и просто мелкие политики всерьез обсуждали вопрос, что Россия тоже должна развалиться. Вопрос только, по какой линии — до Урала или за Уралом.

Бомбежка Югославии, взрывы домов в Москве, потом Беслан, Чеченская война, потом Грузия, потом вязкие дебаты по поводу размещения ПРО в Восточной Европе, Украина, Крым и теперь Сирия. Именно череда этих событий привела к возможности появления этого ролика. Двадцать долгих лет формирования суверенитета новой страны. За двадцать лет возникло новое поколение, которое скорее всего и не поймет метаний их интеллигентных предшественников, ждавших раскола страны, желавших ее раскола, пугающихся масштабом территории, унаследованной от СССР и имперской России.

Нация

Президентские выборы 2018 года будут вторыми важными выборами за последние двадцать лет. Первыми были выборы в Госдуму 1999 года, когда неожиданно сильно выступила только что созданная партия «Единство», и продолжением тех выборов была последующая досрочная отставка Бориса Ельцина и абсолютная поддержка Владимира Путина на президентских выборах 2000 года. Тогда народ проголосовал против распада страны, но и против возвращения к социализму. Сейчас народ будет голосовать за развитие страны. Только мандат развития может быть выдан следующему президенту. Никакого другого мандата не будет. Но может разниться его вес. Чем больше будет явка и поддержка явившихся, тем больше будет вес. Чем больше будет вес, тем легче будет «строить» элиты (а развитие потребует перестановок элит). Вес мандата, в свою очередь, зависит от того, насколько программа развития будет адекватна глубинным чаяниям народа… или все-таки уже нации?

Тема мандата развития кажется банальной. Но почитайте или послушайте оппозицию. Она не говорит о развитии. Коррупция, нищета, агрессия по отношению к Западу, экологические проблемы, злые и жадные бизнесмены и чиновники. Оппозиция обвиняет Кремль в авторитаризме и феодализме, желая создать образ режима, жалкого в своей дремучести. Однако сама несет не слишком свежие идеи классовой борьбы. Собственно, ранний старт президентской кампании со стороны оппозиции продиктован целью раскачать ситуацию, ожесточить общество к осени, что сделает кампанию Кремля вынужденно более агрессивной и оборонительной и отложит тему развития «на потом». У оппозиции нет программы развития. Как не было ее ни у одной из партий оранжевых революций ни в одной из стран, где эти революции случились.

Выборы 2018 года имеют очевидную демографическую особенность. Только новых, никогда не голосовавших на выборах президента граждан будет семь миллионов человек (общее число избирателей чуть больше 100 миллионов). Тех, кого можно смело назвать «несоветскими» людьми (рожденными после 1985 года), будет 22 миллиона. Это 20% всех избирателей. К ним, впрочем, можно смело присоединить и всех тех, кто вошел во взрослую жизнь и сформировался после перестройки. Таких избирателей будет около 40%. Вот эти несоветские люди и будут определять вес мандата развития в 2018 году.

В советские времена было понятие «новая общность — советский народ». По-дурацки звучащее, оно определяло то, что существовало реально — общество со стертыми классовыми и национальными различиями, объединенное территорией, управляемое по вертикали, но имеющее всеми признаваемые цели, правила социальных практик, в том числе понятия о справедливости. Эта общность оказалась очень сильной, выиграв войну и восстановив страну после войны, но все-таки это была не нация. Главной проблемой, на мой взгляд, было доминирование вертикальных связей в решении ключевых проблем, тогда как нация существует и развивается за счет связей горизонтальных.

Надо обратить внимание, что авторы оранжевых революций, так же как и авторы глобалистских путчей 1970-х, никогда не используют идею нации, а напротив, являются ее ярыми противниками. В то же время американский, английский, немецкий народ гордо называет себя нацией.

«Быть нацией, — пишет выдающийся социолог, теоретик нации Бенедикт Андерсон, — это, по сути, универсальная легитимная политическая ценность современности». Нация держится на иррациональном чувстве общности — общей территории, общих целях, общих ресурсах, общих ценностях. «Для большинства обычных людей сама суть нации состоит в том, что в нее не вкладывается никакого корыстного интереса. Потому она может требовать жертв». Лучше всего, как пишет Андерсон, ощущается это у памятника неизвестному солдату, который есть во всех странах. Там лежат люди, которые нам неизвестны, у них нет ни национальности, ни социального статуса, но мы поклоняемся им за жертву, которую они принесли нам.

Основополагающее свойство нации — ясное понимание ею своих границ. Границ, которые надо защищать любой ценой. Границ, в пределах которых нация должна чувствовать себя в безопасности. Без этого чувства нации не существует. В этом смысле Крым, когда страна однозначно поддержала очевидно рискованное, сулящее издержки, действие президента, был рождением российской нации.

Но это далеко не все. Нация стала главной политической ценностью современности, так как она имеет развитые политические механизмы поддержания горизонтальных связей. Горизонтальные связи здесь доминируют над вертикальными, создавая социальную ткань, способную подчинить бюрократию и элиту обществу. Эти горизонтальные связи позволяют минимизировать несправедливость. «В любой стране есть несправедливость и социальное неравенство, — пишет Андерсон. — В стране-нации оно тоже есть. Но горизонтальные связи работают так, что все члены нации стремятся к тому, чтобы достичь максимально возможной справедливости». Добавлю, что горизонтальные связи обеспечивают возможность совместными усилиями решать сложные задачи. Сводя в короткую формулу понятие «нация», можно определить его как «братство в территориальных границах».

Лет двадцать назад российские социологи и политологи отрицали возможность использования понятия «средний класс», так как ничего похожего на западный образчик в России не было. А класс был. И его описание дало возможность совершить большой шаг в понимании ближайшего будущего нашего общества, и в части социальной и политической жизни, и в части жизни экономической. Это показало, насколько для общественного развития, для политики, которая есть общение, важна полнота языка.

Сегодня так же рвется в политический язык понятие «российская нация». Речь не идет, как мне кажется, о бесплодной дискуссии о противопоставлении русской и российской нации, речь идет о сообществе, пронизанном горизонтальными связями. Нация существует. Просто не описана никем, и сама пока не имеет достаточных по количеству и качеству средств коммуникации. Кампания должна представить нацию и дать ей слово. Как это сделать? Для начала задаться вопросом: зачем мы все вместе живем на этой земле, что нас объединяет? Как-то ответив на него, начать беречь и развивать то, что объединяет. Вернуть в оборот понятия «национальный интерес», «национальный выбор», «национальное образование», «национальный капитал», «национальные СМИ». До десятилетия стагнации, войны на Украине рассчитывать на поднятие вопроса о российской нации было невозможно. Теперь это кажется реальным.

Медиа

Главным средством коммуникации нации являются национальные медиа. У нас их фактически нет. Нет масштабных по охвату медиа, которые представляют не позицию государства, а позицию граждан. Государственные СМИ считают своим долгом говорить от имени государства, а частные СМИ оказываются слишком малы. Однако спрос на появление масштабных национальных медиа есть.

Именно преддверие президентской кампании обострило спрос на медиа, которые можно считать национальными. Несмотря на наличие интернета, то есть возможности говорить и читать что угодно и даже более того, именно в интернете неожиданно остро поднялся вопрос о качестве государственного телевидения. И ладно бы на низкую духовность некоторых популярных программ сетовали благочестивые старушки, нет. Радость по поводу миллионов лайков и кликов блога жертвы изнасилования, выраженная ведущим одного известных ТВ-шоу, именно молодым интернет-сообществом была воспринята как этически неприемлемая. А казалось бы, что им до «Пусть говорят»?

Вообще, телевидение вдруг попало под огонь критики. Пресс-секретарь президента Дмитрий Песков уже пару раз был вынужден зафиксировать, что мнение ведущего телеканала России Дмитрия Киселева не является официальной позицией. Кремль так отстраняется от избыточного пропагандистского пафоса, но самое интересное, что это волнует не только Кремль.

Что за этим стоит? Мне кажется, за этим стоит то, что граждане поняли: им нужны масштабные, качественные, национальные, но не государственные медиа. И выражают прямой интерес к ныне государственным телеканалам. Многие вдруг ясно осознали, что журналисты влиятельных СМИ должны говорить без оглядки на бюрократию и в то же время не из-под полы, не «с кухни». Они должны говорить для нас или от нашего имени. Причем если раньше были микрозадачи — дать слово региональным СМИ, чтобы их не «гнобили» местные бюрократы, то сейчас уже хочется масштаба.

Небольшой парадокс заключается в том, что большие медийные частные холдинги тоже нельзя назвать национальными СМИ. Они говорят как бы по касательной, опасаясь Кремля и стремясь его уязвить одновременно. Обходя темы национальные, не доходя по серьезности до необходимого уровня.

Возможно, это кажущийся парадокс. А суть в том, что даже самые богатые медиаактивы у нас бедны. Бедность, естественно, характерна и для интернет-медиа, и для печатных СМИ. По сути, у нас нет поля, где нация формирует свои ценности, интересы, смыслы. На это просто нет денег. При этом налогообложение медиа в России не отличается от всей остальной экономики, что делает развитие этой среды невозможным. В других странах налоги на медиа, которые при этом, как правило, принадлежат весьма небедным компаниям, существенно ниже обычных. Так государства поддерживают качественные коммуникации в обществе.

Модернизация

Модернизация — процесс быстрого преобразования общества или страны с доминирующим традиционным укладом в современное. Этот термин не вполне применим к России, так как она уже модернизированная в советские времена страна. Однако экономические потери, которые мы понесли после краха СССР, все-таки требуют от нас модернизации.

Несколько лет назад мы проводили анализ всех ярких модернизаций стран, которые случились в мире за последние полтора века. Обобщение результатов позволило сформулировать несколько важных правил. Модернизация осуществляется успешно, если есть согласие элит, что модернизация нужна. И если есть решимость элит ее провести. Как это ни кажется странным элитам, народ никогда не противится модернизации. Он всей своей шкурой ее жаждет. Модернизации противятся те группы элиты, которые должны уступить часть власти в ходе модернизации. Степень «революционности» ситуации зависит от готовности элиты или ее части пойти на жертвы.

Модернизация имеет четкий план. Как правило, он предполагает формирование и развитие социальных институтов, горизонтальных связей в обществе — прежде всего СМИ и гражданского общества и, конечно, преобразования хозяйства — прежде всего промышленности и инфраструктуры городов.

Преобразование силовых и правовых структур при необходимости проводятся, но не являются доминантой и тем более не становятся предметом широких публичных обсуждений. Эти функции даже в период модернизации остаются прерогативой государства. Нация, доверяя кому-то власть, автоматически доверяет и контроль права и безопасности. Вынесение на широкие публичные обсуждения реформы этих ведомств — сигнал того, что в элитах нет согласия и модернизация имеет шанс провалиться.

Модернизация всегда предполагает видение того, как страна должна встроиться в мир, прежде всего в мировое разделение труда. И хотя это новое встраивание — всегда отдаленная перспектива, она задает вектор модернизации.

Но самое главное на старте успешной в будущем модернизации вот в чем. Группы элиты, начинающие модернизацию, не противопоставляют себя народу. Наоборот, народ является для них источником вдохновения и руководством к действию. А главной движущей силой преобразований становится желание элит создать в стране более справедливое устройство и экономической, и политической жизни. Такое, где каждый мог бы жить достойно.

Вот пункты из программы модернизации Японии конца XIX века:

— все социальные классы, высокие и низкие, объединятся для того, чтобы всеми силами развивать экономику и благосостояние страны;

— все военные и гражданские чиновники, равно как и простые люди, будут иметь возможность для исполнения своих желаний, чтобы никто не ощущал неудовлетворенности.

Фигуры американской модернизации, начавшейся в период Великой депрессии: Рузвельт, Тейлор, Форд — говорят сами за себя. Все трое внесли огромный вклад в то, что позднее было названо «благосостоянием для всех», создав основу для массового эффективного производства, с одной стороны, и ограничив власть сырьевых и денежных монополий — с другой. Монополии, кстати, проявили мудрость и уступили часть власти.

Голлистская и последовавшая за ней модернизации Франции были пронизаны антикапиталистическим демократическим духом. Экономическая политика 1960-х годов строилась на идее выравнивания доходов, что создало основу для развития массовых рынков и дало огромный эффект для благосостояния всей Франции.

Откуда в элитах берется идея справедливости и как группа, несущая эти идеи, приходит к власти и оттесняет другие группы, мы не исследовали, но факт в том, что успешные модернизации — это результат целенаправленного движения элит к более справедливому обществу, а вовсе не ломка традиционного образа жизни народа, как это часто кажется.

Цифровая экономика

Существует ли в потенциальной повестке выборов задача модернизации? Да, существует. Но готова ли к ней элита, к той сложности и четкости, которая сделает эту модернизацию успешной? Единственное, что можно сказать точно, — в элите есть понимание и даже консенсус по поводу того, что модернизация нужна. Однако ясного плана нет.

Имеющийся замысел, очень расплывчатый, связан с понятиями «индустрия 4.0», «цифровая экономика», «новая экономика», которые должны каким-то чудесным образом возникнуть в России, преобразовать ее хозяйство и жизнь. Некоторые представители элиты просто грезят этим. На одном из своих многочисленных выступлений глава ЦСР Алексей Кудрин говорил: «Чтобы сделать акценты, показать, как мы отстали, приведу цифры. На каждые 10 тысяч занятых количество купленных промышленных роботов в Южной Корее — 236, в Китае — 16, в России — два». Игорь Шувалов, в своем совсем недавнем выступлении перед студентами МГУ: «Вы не должны бояться будущего. Посмотрите на Илона Маска…» Леонид Парфенов на «Дожде»: «Надо понимать, как мы отстали. Я был в Америке, сел в "Теслу”, и когда меня буквально вдавило в сидение, я понял: вот оно — будущее, уже здесь».

Индустрия 4.0 и цифровая экономика действительно существуют и развиваются, в том числе в России, на успешных предприятиях и малого, и среднего, и большого бизнеса и приносят им рост производительности труда, но построить на этом большой модернизационный план вряд ли удастся. Цифровая экономика должна куда-то внедряться. А если этого объекта нет — большой промышленности нет, то она ничего изменить не может. Так, в цифрах, приведенных Алексеем Кудриным, должен удивлять не разрыв России с Южной Кореей, а разрыв Китая с Южной Кореей. Объяснение здесь простое: корейская экономика — концентрированная промышленная экономика с большим количеством основного капитала, который сегодня обновляется в рамках цифровой эпохи. Китайская экономика содержит в себе большие сегменты торговли и мелких полукустарных предприятий, поэтому на те же 10 тысяч занятых там настолько меньше по сравнению с Кореей потребностей в роботах. Наша экономика, к сожалению, тоже в значительной своей части торговая и кустарная. Двадцать пять процентов ВВП страны приносит торговля. Мы — лидеры среди стран Запада по этому показателю. Число занятых в промышленности всего 13 миллионов — меньше 10% населения страны. Так что пространство для внедрения роботов просто очень невелико.

Россия сегодня — деиндустриализированная страна. Уровень добавленной стоимости обрабатывающей промышленности на душу населения у нас в 11 раз ниже, чем в Америке, в 16 раз ниже, чем у лидеров — Японии и Сингапура, даже ниже, чем в Греции, Таиланде или Уругвае. Чтобы был понятен масштаб бедствия, приведем данные по удельному, на душу населения, производству электромоторов, генераторов, трансформаторов. Отставание от США — в 2,6 раза, от Германии — в 5,2, от Финляндии — в 14,6. По производству одежды статистика фиксирует следующие разрывы: с Америкой — 5,9 раза, с Германией — 4,4, с Южной Кореей — 16,4 и даже с Бразилией разрыв двукратный.

Так что цифровой экономикой не отделаться. Необходима масштабная индустриализация страны, или реиндустриализация страны, конечно, на новой технологической базе.

Неужели все эти умнейшие люди этого не понимают? Наверное, стоит ответить здесь вопросом на вопрос. А понимал ли Ротшильд, что монополия на деньги делает слишком рискованным фондовый рынок США, а Рокфеллер — что монополия на нефть слишком концентрированный основной капитал страны? Думаю, что в такой постановке этот вопрос не приходил им в голову. Потребовались другие элиты, другие интересы, чтобы возник и вопрос, и ответ.

Восторги и причитания вокруг цифровой экономики опасны тем, что они создают иллюзию, что все в порядке, что мы занимаемся модернизацией. А значит (и это прежде всего), ресурсы (власть, деньги) надо оставить там, где они есть. А те, кто не вписался, сами виноваты, слишком консервативны. Переучиваться надо было. Мы всем предлагали.

Типичный неолиберальный подход, хороший для экспорта, но совершенно непригодный для строительства внутренней экономики. Кстати, западные неолибералы на реиндустриализацию своих стран тоже не готовы, отчего и терпят сейчас поражения во внутренней политике.

«Синие воротнички»

Конфликт неолибералов и неоконсерваторов, которые должны прийти им на смену, простирается далеко за пределы России. Главная проблема для позитивного разрешения этого конфликта в том, что неоконсерваторы еще не оформили ни свои интересы и цели, ни свои экономические конструкции.

Неолибералы правили миром и многими странами сорок лет. Их теории и методы, чрезвычайно эффективные на старте, когда надо было заводить их капитал в отсталые страны, создавать там дешевые копии западных индустрий, а на Западе строить утопию постиндустриального мира, сейчас сулят только «пузыри» и риски оранжевых революций. Единственный, кого еще как-то могут «возбудить» неолибералы, — это городской креативный класс. Но не за ними будущее.

Цифровая экономика, с которой сейчас так носятся неолибералы, станет лишь одним из элементов новой индустриализации, которая только-только начинается в мире. Нам нужно синхронизировать свою реиндустриализацию с «тамошней», так как она, как любой масштабный процесс переустройства хозяйственной жизни, дает ключ к государству всеобщего благоденствия нового уровня. В этом переустройстве выиграют все.

Социальной опорой неоконсерваторов станут инженеры, ученые из сферы естественных и точных наук, высококвалифицированные рабочие. Все те, кого можно идентифицировать как «синие воротнички». Дрейф в сторону социальной привлекательности «синих воротничков» в России уже начался. На нашем российском рынке все чаще встречаются случаи, когда менеджеры и представители «красивых» профессий уходят в мелкий бизнес со словами: «Я уверен, что сейчас наступает время, тех, кто работает руками».

Я стала разделять эту уверенность особенно сильно в тот момент, когда увидела новость о том, что Amazon открывает свой офлайн-магазин. В этот момент стало как-то особенно ясно, что интернет, открывший торговые площадки по всему миру буквально для всех (кстати, вытеснивший огромные массы менеджеров торговли с рынка труда, а им придется искать, чем заниматься), даст импульс и новому производству. Главный вопрос, который возникнет совсем скоро, — чем заполнить полки мирового магазина. Заполнять эти полки будут новые ремесленники или новые «синие воротнички». Кстати, любимый нашими неолибералами Илон Маск — технарь, он получил физическое и экономическое образование.

Эта мысль, конечно, расходится с идеей, что всё будут делать роботы. Но в это я не верю. Если люди перестанут что-то делать руками, то очень скоро роботам, ПО-шникам и искусственному интеллекту нечего будет моделировать, программировать и печатать. Потому что человеческий мозг, творчество питается и реальностью тоже. Я уверена, что новая цифровая индустрия не отменит реальный материальный труд, а просто откроет новые возможности за счет формирования рынков новых материалов, новой энергетики, использования аддитивных технологий. Сейчас не надо пытаться представлять, как это все будет устроено. Но сосредоточить усилия на возрождении российской обрабатывающей промышленности, прежде всего станкостроения и смежных сегментов, на новых принципах.

Нельзя не иметь в виду и макроэкономический аспект. Приведу график роста мультифакторной производительности в США. Как видно из графика, после существенного роста в середине прошлого века — периода послевоенной индустриализации Запада — темпы роста производительности труда и капитала только падали и к настоящему моменту приблизились к нулю. Очевидно, что так больше продолжаться не может. Будет идти процесс обновления капитала, который принципиально расширит мировой рынок оборудования. С социальной точки зрения важно, что в период падения темпов роста производительности доходы перераспределялись в пользу сектора услуг, так как он рос, не давая адекватной прибавочной стоимости, а доля доходов производительного слоя постоянно сокращалась. Поскольку доходность в принципе почти не росла, это приводило к наращиванию социального неравенства и падению общего уровня жизни. Выход из этой ситуации возможен только через обновление основного капитала и тотальное увеличение мультифакторной производительности.

Часто пугают тем, что масштабное использование новых технологий должно привести к сокращению рынка труда. На самом деле появление реально новых технологий приводит к изменению всей хозяйственной парадигмы, что выражается в возможности производить большее количество благ при прежнем уровне затрат труда и капитала. Откуда берется такая возможность? Новые технологии создают новые рынки, а значит, новые рабочие места, причем в отраслях с потенциалом на несколько десятилетий. Наиболее явный пример сейчас — связка аддитивных технологий и новых материалов: потенциал развития этой связки сейчас даже нельзя понять.

Принципиальным моментом для нового роста является то, что в результате глобализации в цивилизованном западном рынке оказались страны с большим количеством населения. Для обеспечения этих стран необходимым количество благ миру требуются технологии с принципиально иным уровнем эффективности — по времени, количеству энергии и количеству материалов. Насколько можно понять, многие проекты в области поиска новых способов производства и накопления энергии, ведущиеся США, направлены на решение этой задачи. Для нас, в России, первичными рынками сбыта технологий новой индустриализации должны стать азиатские страны бывшего СНГ и страны арабского мира.

Если возвращаться к урокам, которые мы извлекли из опытов модернизации, то можно сказать, что опора на новую масштабную индустриализацию позволит решить задачи, связанные и с более справедливым распределением благ за счет растущей эффективности хозяйства, и с решением вопроса о месте страны в мировом разделении труда.

В принципе, расхождение неолиберальных и неконсервативных концепций велики, но не принципиальны. Неоконсерваторы просто перенимают эстафету у неолибералов. При наличии общей заинтересованности в развитии страны элиты вполне могут договориться. На мой взгляд, очень важно иметь в виду, что масштабную реиндустриализацию нельзя провести руками финансистов и юристов. Требуются профессиональные навыки созидания чего-то. Созидание — это другая философия, другой принцип принятия решений. Более консервативный, более бережный по отношению к людям, но и более экономный. Как ни крути, но рычаги управления хозяйством должны перейти к инженерному, промышленному корпусу. Иначе мы действительно безнадежно отстанем.