Модели южнорусской идентичности на Украине

Олег Неменский

Резюме: Почти никто не верит, что федеративная Украина сможет сохранить своё единство. Залогом существования государства видится унитарная модель как блокирующая политические проявления регионального своеобразия.

Все последние годы Украина существует благодаря действию политического маятника Восток-Запад. Как в системах демократии разные партии уживаются друг с другом, потому что имеют шансы на победу в результате очередных выборов, так и здесь две половины государства принимали возможность сосуществования именно потому, что к власти приходили то восточные, то западные представители. И всё же этот маятник постепенно раскачивался – система оказалась нестабильной.

Сохранение единства такого государственного образования возможно только при двух условиях – внутреннем и внешнем. Внутреннее условие: власть, от какой бы части страны она ни была бы избрана, должна позиционировать себя не как представителя своей «половины», а как выразителя интересов всего населения, и действительно стремиться к удовлетворению запросов другой половины народа. Внешнее условие заключается в ситуации геополитической неопределённости, когда государство может занимать промежуточное положение между основными центрами силы и балансировать на их противоречиях, проводя многовекторную политику. Оба условия очень хрупкие: первое зависит от доброй воли и сообразительности пришедших к власти людей, второе от международной обстановки, которая склонна к изменениям.

В 2014 году произошло крушение обоих условий существования единой Украины. К власти пришли люди, не намеренные считаться со своеобразием другой части страны и открыто заявляющие о своём желании подавлять её волю. Но сам их настрой не случаен, а вызван изменением внешних условий. Ещё с конца 2009 г. Россия стала круто разворачивать свою внешнюю политику с ориентации на сближение с Западом и создания с ним «общих пространств», на интеграционные проекты на постсоветском пространстве, реставрацию старых связей и формирование самостоятельного центра силы в «многополярном мире». В то же время Европа в своём расширении подошла к решению вопросов о форме участия в этом процессе Украины. Привязка украинского рынка к ЕС оказалась очень актуальной задачей и в свете американских инициатив по новому уровню трансатлантического сближения.

Участие в сразу двух проектах интеграции невозможно, но и попытки сохранить промежуточное положение оказались безуспешны. Запад поставил перед Украиной требование чёткого самоопределения. Киев утратил условия для проведения многовекторной политики, а к власти пришли люди с однозначной геополитической ориентацией. А она вынуждает разрушить систему мягкого сосуществования двух частей страны: Юго-Восток должен быть политически подавлен, и его голос не должен влиять на политику государства. Однако привести в такое «овощное» состояние половину страны представляется просто нереалистичной задачей.

Так Украина подошла к крайней черте своего существования: все условия для сохранения её единства нарушены, и теперь для него есть только один вид аргументации – силовой. Вопрос состоит в том, какие регионы удастся сломить, а какие сумеют воспротивиться и добиться самоопределения через отделение от Украины. Удержать весь Юго-Восток Киеву не под силу, да и не надо: полного преобладания западного вектора можно достичь только через радикальные изменения в соотношении электорального веса двух частей страны. Несомненно, что отпадение Крыма никак не входило в планы ни новой киевской власти, ни её западных покровителей. Но вот отпадение двух восточных областей – это тот идеальный для них вариант, при котором геополитический выбор становится гарантированным, ставя юго-восточное население в положение меньшинства, а отношения с Россией в статус враждебных. Однако велика опасность потери и всего Юго-Востока – тогда Украина станет сравнительно небольшим, экономически слабым и малозначимым для международного расклада сил государством.

Залог успеха радикально прозападного Киева – в пассивности населения «неправильной» половины страны. И есть все основания рассчитывать на это. Эти половины совсем не равны. Сила прозападной части страны в том, что именно она – собственно и есть Украина в том смысле этого слова, который заложен в идеологии украинства. Здесь широко распространено употребление украинского языка и абсолютно господствует украинское самосознание. Здесь есть националистически настроенные элиты и национально-сознательное население. И они агрессивно относятся к Юго-Востоку, так как единственный залог долговременного выживания Украины – это его полноценная украинизация, то есть скорейшее уничтожение его культурного своеобразия.

А вот сам Юго-Восток – это что-то вроде недо-Украины. Здесь нет своего особого самосознания, нет национального мышления, местных патриотических элит. Это просто территории, недостаточно вовлечённые в дело строительства единой украинской нации. Большинство их населения считает себя украинцами – это привычка, привитая здесь ещё советской национальной политикой. Однако они плохо знают украинский, предпочитают говорить на русском языке, плюс проявляют откровенную неприязнь к выходцам из наиболее украинизированного региона страны – Галичины. Они не являются «другой национальностью» и не предлагают ничего взамен. Это области, заселённые денационализированными русскоязычными славянами.

Отсутствие своей идентичности, своего политического проекта Юго-Восточной Украины очень заметно и на символическом уровне: например, галичанин-униат одевает на праздник патриотические шаровары, и говорит, что он – казацкого роду, и это никому уже не кажется странным. Хотя казаки были православными воинами, боровшимися с унией, и жили на совершенно других землях – тех, которые в наши дни русскоязычны и положительно настроены к России. Но даже когда их кандидат побеждает на выборах, идеологически продолжает господство тот самый ряженый галичанин. Украинская власть неизбежно имеет антироссийский и антирусский характер, так как такова структура её идентичности, таковы свойства идеологии украинства, такова задача всего политического проекта независимой Украины.

На Украине нет межнационального или межэтнического конфликта. Она разделена не между «русскими» и «украинцами», а между теми, кто обрёл национальное самосознание, и теми, кто ещё нет. На Юго-Востоке просто нет никакой идеи своей самости, даже на региональном уровне. Однако растёт неприятие государственной идеологии. Украинство стало всё более ассоциироваться с «бандеровцами», «фашизмом», насилием и жестокостью, «рагулями», униатами и т.д. То есть со всем тем, что составляет уже прочно сложившийся имидж Галичины. В связи с этим привычное украинское самосознание становится всё более некомфортным. Долговременная пропаганда образа галичанина как настоящего украинца убеждает людей в том, что они не совсем украинцы. И с этим не поспоришь – ведь именно галичане украиноязычны.

Более того, украинская идентичность теперь не просто ставится под сомнение, она иногда стала и отвергаться. Показательны события на Донбассе: здесь по переписям и советского, и постсоветского времени фиксировалось абсолютное украинское большинство. Даже в оплоте сопротивления – городе Славянске украинцев насчитывалось более 73%. Однако люди здесь вышли на улицы с демонстрацией своего русского самосознания. «Мы русские!» стало основной идеей для восставших донбассовцев, а налёт советской номинационной «национальности» сошёл быстро и почти бесследно. Провозглашению суверенитета здесь предшествовал массовый отказ от украинской идентичности, стихийная ре-русификация и следующий из этого запрос на воссоединение с Россией.

Однако думается, что такая ситуация вряд ли может стать моделью для всего остального Юго-Востока Украины. Донбасс в основном пролетарский, а в этой среде изменения этно-национального самосознания проходят легче, чем в более связанных с традицией слоях общества. Кроме того, это всё же довольно маленький регион – две области, и отделяясь, он не претендует на создание долговременного государственного проекта. То, что за провозглашением независимости сразу последовала просьба к России о присоединении – вполне естественно. Это тот сценарий, который может быть реализован в двух приграничных областях, но вряд ли на всём Юго-Востоке.

Главная проблема этой части страны – в отсутствии какой-либо идеологии самости, на основе которой мог бы быть построен местный политический проект. Жителям Восточной Украины нечего противопоставить украинству. Они выходят на улицы против украинства, но предпочитают говорить о «фашизме», потому что заявить другую идентичность не могут. Однако всё более ощутим запрос на иной национальный проект, чем украинство. Проект, который имел бы другой интеграционный вектор и не противопоставлял бы русских украинцам, а наоборот мог бы играть консолидирующую функцию.

Десять лет назад, во время Оранжевой революции, я опубликовал статью «Недоукраинцы или новый народ»^[1], которая ставила задачи создания особого национального проекта для Юго-Восточной Украины: «Существование столь своеобразного региона с "русскоязычными нерусскими и неукраинцами", с сильной и неразрушенной промышленностью, со все более определенными геополитическими, культурными и экономическими предпочтениями, носящими совершенно неприемлемый для галичан характер, требует придания ему собственной политической формы, институтов скоординированной защиты местных интересов. Потребность в ней объективная – и она уже выразилась в проектах автономизации, но ей недостает самого главного – субъективного фактора, то есть того комплекса идей, который обосновывал бы её существование и целостность, и того имени, с которым её жители могли бы себя ассоциировать. Без этого субъективного фундамента никакие объективные предпосылки и потребности не создадут целостного геополитического и культурного организма, способного к формулированию и отстаиванию своих интересов». Тогда, в 2004-м, я призывал интеллектуалов и государственные структуры к работе по созданию такого проекта, однако за прошедшие годы было сделано слишком мало. При этом потребность в нём не только не отпала, но стала ещё более насущной. Нынешняя Юго-Восточная Украина – это пространство для экспериментального нациостроительства, и именно в его успехе залог её выживания. Необходимо идеологически вооружить ту часть граждан Украины, которые не могут принять настоящего украинства даже в условиях гражданской войны.

Вопрос о политическом самоопределении – это вопрос применения технологий нациостроительства. Национализм технологичен, он предлагает для этого все необходимые инструменты по конструированию новой социально-политической общности. При этом он должен быть востребован самим населением: выражать местное своеобразие и обосновывать мотивации для политической деятельности, сообразной с запросом большинства.

Полагаю, что особый национальный проект для недоукраинизированной части Украины должен совмещать два аспекта: принятие русского самосознания как общего для всех восточных славян поверх политических границ, и осознание историко-культурной самостоятельности своего региона.

По формальным признакам «национальности» народ здесь разделён на «украинцев» и «русских», однако на самом деле между ними нет никакой этнокультурной границы, это не более чем фиктивное наследство советской национальной политики. И всё же с этим фактом самосознания надо считаться. Новая национальная идентичность должна выполнять две важнейших функции: строить внешнюю границу сообщества с украинцами как с иной нацией, и одновременно консолидировать население на основе общей идентичности. Такое объединение возможно только через отказ от украинского самосознания, и мы имели возможность убедиться в том, что к этому уже есть психологическая готовность. Но простой смены его на русскую идентичность вряд ли стоит ожидать, это можно признать сложно осуществимым сценарием. В наше время русское самосознание всё же очень москвоцентрично и мало отражает региональное своеобразие, тем более на Украине.

В последнее время на Юго-Востоке активно шёл процесс формирования особой «русскоязычной» идентичности. Это был компромиссный вариант осознания себя украинцем, но именно русскоязычным. Отмирание формальной советской национальности, не имеющей каких-либо реальных оснований в жизни, сопровождается повышением роли языка как идентитарного фактора. Однако такое самосознание можно счесть компромиссным, а потому временным: оно является переходным от сомнения в своей украинскости к обретению новой идентичности. Двадцать лет назад местное население, в основном признавая себя по переписи украинцами, относилось к своему русскоязычию очень спокойно, по принципу «ну, так получилось, мне так удобнее». Теперь же русскоязычие становится символом его самосознания, становится маркером местной идентичности. Современный Юго-Восток Украины гораздо менее склонен принимать украинизацию, чем раньше – более того, с каждым годом всё менее склонен. Украинским политикам всё сложнее что-либо заявлять от имени «всех украинцев», так как общеукраинского «мы» уже почти не существует.

Однако понимание того, что ты не совсем украинец (скоро настоящие украинцы – это галичане), ещё не означает готовности признать себя «москалём». Русская идентичность должна идти в купе с особым региональным самосознанием, которое может играть роль основного. Именно переключение на него позволит и объединить тех, кто привык считать себя «украинцами», с теми, кто по-прежнему придерживается русского самосознания (а это миллионы граждан Украины), и одновременно дать основания для местного патриотизма и осознания своей самости.

Такая модель самосознания не является чем-то новым и сложным, наоборот, её можно считать традиционной. Однако в числе современных национальных идеологий у восточных славян на ней основывается только одна – русинская, да и то не все её направления^[2]. Русинство уникально тем, что в наши дни представляет собой чуть ли не единственное сознательное национальное движение у восточных славян, которое одновременно и акцентирует местные исторические и этнографические особенности, и при этом признаёт свою изначальную русскость.

Вообще, я бы предложил следующую типизацию восточно-славянских национальных проектов – их можно разделить на три типа на основе критерия отношения к русской идентичности:

1) Общерусский проект национального единства всех восточных славян (панрусизм).

2) Внерусские национальные проекты, отрицающие русскую идентичность в прошлом и настоящем. Здесь можно упомянуть, помимо украинства (постулирующего вынужденный отказ от русскости), различные вариации «кривичского» национального проекта в Белоруссии (как отрицающих причастность к русскости вообще когда-либо в прошлом и настоящем), схожее с ними казакийство, а также россиянство в РФ. Этот тип является господствующим для современных государственных образований на Русской земле. Менее явно он выражен в Белоруссии, но и там всё более укореняется экзо-этническое восприятие русскости.

3) Суб-русский, включительно-русский тип. Таковыми могли бы стать великорусский, белорусский и малорусский проекты, если бы не их сознательная маргинализация. Этот тип отчасти сочетается с первым, так как сохраняет общерусское самосознание, выводя его, правда, за пределы конкретики строительства национальных государственностей. На деле он, будучи мэйнстримом национальной мысли у восточных славян в XIX веке, в ХХ веке и сейчас оказался сознательно оттеснён от информационного поля и ныне в политике почти не представлен. Однако он заявлен в русинском проекте, а также всё более пробивает себе дорогу в Юго-Восточной Украине.

Закарпатское русинство принципиально отличается от украинства тем, что строится на основании старой русофильской традиции местной мысли. Благодаря этому оно, хотя и заявляет русинов как «четвёртый восточнославянский народ», всё же не склонно к такому противопоставлению себя русским, как это делается в украинстве. Благодаря этому русинский проект не связан с русофобией. Наоборот, основные деятели русинского возрождения в Закарпатской области Украины настаивают на своей принадлежности к русской общности. Как говорит один из лидеров закарпатского русинства о. Димитрий Сидор: «Русины сохранили именно то, что современные украинцы почти безвозвратно потеряли при помощи унии и экспериментов австрийской этнолаборатории на Галичине, где удалось создать новый этнос-гибрид, ненавидящий все русское. Подкарпатские русины русскость сохранили»^[3].

Русинство даёт нам пример современной актуализации трёхчленной формы этнической идентичности, где помимо самого общего – славянского – уровня, учитывается также русская идентичность и особое местное самосознание. Признание возможности множественной идентичности по линии вертикальной групповой иерархии даёт основания для создания не антирусского национального проекта для Юго-Востока Украины.

Именно по этому пути шло осознание местного своеобразия и формирование ранней национальной идеологии в первой половине – середине XIX века. Движение украинофильства, как оно стало тогда называться, теперь обыкновенно вспоминают лишь как начало украинства, его ранний этап. Однако это очень неверно^[4]. Наоборот, есть все основания рассматривать украинство как прямо противоположную ему идеологию, сумевшую заменить и загубить прежнюю линию развития.

Важнейшее свойство украинофильства в том, что оно настаивало на «двусоставной русскости», то есть выделении украинской культурной традиции как особого направления в русской общности. Его идеологи никогда не отказывали Украине в русской идентичности и в общности с остальным русским народом. Понятие об «украинском» употреблялось рядом с такими как «южнорусский народ», «малорусская народность» и т.п. Историк Николай Костомаров, которого заслуженно считают своего рода «отцом украинофильства», писал о необходимости «мыслить на общерусском языке» и подчёркивал своё русское самосознание: «Оказывается, что русская народность не едина; их две, а кто знает, может быть их откроется и более, и тем не менее они – русские»^[5]. И хотя последующая история фактически уничтожила украинофильское движение, те модели местной идентичности, которое оно сформулировало, остаются по-прежнему актуальными.

Русскоязычная часть Украины неоднородна. Здесь можно видеть очень разные регионы. Большая её часть объединяется понятием Новороссии, которое в последнее время стало приобретать политическую актуальность.

Новороссийская модель

Прошлое Новороссии – это краткая, но очень бурная история впечатляющего развития. Это цивилизационный скачок от Дикого поля к современному индустриально развитому обществу всего за двести лет. Исторически Русь – лесная. Новороссия – это степная Русь, потому она и новая. Это огромная линия степи от Дуная и до азиатских пределов. В наши дни она занимает территорию нескольких государств, но основное внимание приковано именно к украинской её части.

Новороссия прошла три стадии заселения: 1) казачью, 2) раннюю имперскую, когда её заселяли сельские колонисты и припортовые торговцы, а также всевозможные мещане новых городов, 3) индустриальную (рабочую) миграцию конца XIX – XX вв. Все три волны переселений обеспечили абсолютное господство в ней русской культуры и русского языка. «Украиной» Новороссию стали называть впервые только большевики. И массовое украинское самосознание жителей Новороссии – это наследие коммунистической власти и только.

Исторически Новороссия – это органическая часть Российской империи, то есть того большого пространства, без которого она до сих пор немыслима. Империя – это в некотором смысле родина новороссов. Поэтому неудивительно, что украинствующая независимая Украина не смогла «переварить» Новороссию и откровенно отторгает её и на культурном, и на политическом уровне. Так, и электоральная граница Украины совпадает с границей Новороссии, то есть с границей Леса и Степи. Украина отвергает всё её прошлое, всю её историю как чуждую. Хороший пример – с попытками переименования улиц новороссийских городов, например ул. Советской в Херсоне. Раньше она была Дворянской, и это название ей так и не решились вернуть.

Ключом ко всей Новороссии является Крым. Так было изначально: Новороссия началась с присоединения Крыма в 1783 г. Так оно и сейчас. И в наши дни Крым – это регион, где сохранилась преобладающая русская идентичность. И в современных обстоятельствах он быстро перешёл к России. Теперь России принадлежит ключевая область Новороссии, что не может не сказываться в дальнейшем на её положении и развитии. Новороссийская идентичность сейчас только появляется, есть лишь первые попытки её сформулировать. И несомненно, она должна быть – и уже таковой становится – частью общерусского самосознания.

Судьба Новороссии – это и вопрос о современном казачестве, как на Украине, так и в России. Это вопрос о том, каким оно станет по обе стороны границы. И не стоит искусственно отделять развитие украинской Новороссии от её российской части – история у этих земель схожая и проблемы во многом тоже схожие. Кроме того, Новороссия – это и судьба Приднестровья, а во многом и всей Бессарабии. И сейчас очень много зависит от местной интеллигенции: каким она захочет увидеть свой край, какую идеологию его будущего она создаст.

Центральная историческая фигура Новороссии – это, несомненно, князь Григорий Александрович Потёмкин. Фактически, он её создатель. А потому и идеологические истоки края нужно тоже искать именно в его деятельности. Потёмкин и план подчинения Крыма разработал, и флот черноморский создал. Он проделал колоссальную работу по освоению новых земель. Приглашал и расселял колонистов, закладывал и строил города, разводил леса и виноградники, всего за несколько лет наладил полноценную жизнь нового края.

Потёмкин фактически является и автором исторической концепции Новороссии. Он находил два её начала: первое – в греческо-византийской культуре (что проявилось в активном использовании греческой топонимики), и второе – древнерусские корни, завязанные на принятии христианства Владимиром. Всё это он подчёркивал и своей деятельностью, и тем, как он устроил путешествие императрицы Екатерины Великой, какие представления давал ей и её спутникам. Думаю, что всё это актуально и в наши дни. Он же заложил и специфически имперский облик края. Основание и строительство Екатеринослава было представлено как параллель с основанием Петром Первым Санкт-Петербурга, а Екатерина представала как продолжательница дела Петра на южных рубежах Империи.

Миф о «потёмкинских деревнях», распространённый впоследствии в Европе, был нужен, чтобы заронить недоверие к сведениям о блистательном заселении и развитии Новороссии. Это был миф о призрачности русской силы, хрупкости русского влияния. И всё же я воспользуюсь этим выражением – «потёмкинские деревни» – чтобы описать то, что можно сейчас видеть в Новороссии. Я бы назвал это «потёмкинской украинизацией». Современный Киев пытается создать параллельную реальность и заставить приезжих поверить в неё. Вывески и рекламные щиты на языке, на котором почти никто не разговаривает; официальные мероприятия, идеологически и даже эстетически краю чуждые. Вместо мифических «потёмкинских деревень» Киев возводит в Новороссии «потёмкинскую Украину», некую бутафорию, в которую сам же пытается поверить. Однако всё это лишь подталкивает к развитию те национальные процессы, которые неизбежно отделяют гуманитарное пространство этого региона от остальной Украины.

Малороссийская модель

В последнее время на Украине стали всё чаще встречаться случаи позиционирования себя как «малороссов». Это свойственно обыкновенно представителям интеллигенции, которые разочарованы в украинском национализме, но ищут пути выражения своего местного патриотизма. Возвращение к малорусской идентичности вполне закономерно, так как она присутствует и в украинской идеологии в качестве негативного самосознания: украинец противопоставляется малороссу как национально-сознательный человек имперскому провинциалу. Заложенный в украинстве отказ от русскости предполагает процесс, который обыкновенно описывается именно как переход от малоросса к украинцу. Соответственно, в сознание закладывается и обратная модель: в случае сознательного отказа от украинской «свидомости», естественно осознать себя малороссом, но уже в положительном смысле. Малорусская идентичность настолько значима для описания современных идеологических расхождений в украинском обществе, что даже президент В.Ющенко в речи 9 декабря 2009 г. объявил малороссов своими «противниками». Можно сказать, что под малороссийским в украинском дискурсе чаще всего подразумевается всё то, что выражает специфический набор комплексов, свойственный носителям украинской идентичности.

Понятие «Малая Россия» известно из греческой церковной переписки ещё с XIV века. Однако малорусская (малороссийская) идентичность начала складываться лишь в самом конце XVI – в XVII веке. Различение «Малой» и «Великой» России многократно встречается в текстах, написанных ведущими православными авторами того времени – Иоанном Вишенским и Захарией Копыстенским. Эта идентичность постепенно распространялась, но всегда была свойством лишь верхушки общества, и не входила в противоречие с общерусским самосознанием. Применительно к XVIII веку можно говорить о широком распространении малороссийской идентичности среди высшего слоя Гетманщины. Борьба местных дворян, в основном потомков казацкой старшины, за восстановление своих автономных сословных прав после ликвидации Гетманщины сделала это самоназвание ещё более актуальным. На этой же основе стало зарождаться украинофильское движение, лидерам которого было свойственно говорить о своей малороссийскости.

Можно сказать, что именно украинофилы создали Малороссию как национальный проект. Вот, например, как различал русскую и малороссийскую составляющую своей идентичности один из зачинателей этого движения, проф. Михаил Максимович. Он писал в переписке с Погодиным: «люблю Малороссию, люблю язык её народа, и песни его, и историю … люблю наш первопрестольный Киев больше, чем ты, это также естественно: ибо, питая к нему любовь общерусскую, и ближайшую к нему любовь – малороссийскую, - я люблю его ещё как родину моего рода»^[6]. Для Николая Костомарова важно было утвердить значительную роль Малой Руси в общерусской истории и культуре, сложносочинённый характер русского народа: «Малорусы же никогда не были покорены и присоединены к России, а издревле составляли одну из стихий, из которых складывалось русское государственное тело»^[7]. Пантелеймон Кулиш так писал о своих впечатлениях о львовском униатском соборе св.Юра: «История разделившейся Руси томила меня в обители Св. Юра больше, нежели в самом городе. … “Это не русская церковь, – думал я, … это костёл, в котором метириесают полурусские священнослужители: это Ляхи в православном облачении. Вот чего домогались в Брест-Литовском паписты от наших предков! Они хотели уподобить всю Малороссию Польше и навсегда оторвать нас от великого Русского Мира”»^[8].

К началу ХХ века слово «малоросс» стало самоназванием русофильски настроенной части общественности, и особенно это было актуально для Галиции. «Малороссы» оппонировали «украинцам», и для того времени это различение между идентитарными проектами было сродни партийному. Тогда же в Российской империи активно заявил о себе молодой русский национализм, причём в первую очередь именно на землях нынешней Украины. Примечательно, что русские националисты здесь осознавали себя в то же время и малороссами. Есть все основания полагать, что из украинофильского движения выросло не столько даже украинство, сколько местный русский национализм. Основным выразителем этих взглядов был Киевский клуб русских националистов.

Малорусская идентичность при этом оставалась именно свойством верхних слоёв общества. Вот что писал один из основателей Клуба А.И.Савенко: «В настоящее время малороссийский крестьянин совершенно не знает слово “малоросс”. Если вы спросите малоросса о его национальном происхождении, он всегда и неизменно отвечает: “Я – русский”. Представление о полном единстве русского народа глубоко внедрилось в умы южноруссов»^[9]. Малорусская идентичность в те годы господствовала во всей культурной элите региона. Вот, например, что писал тогда проф. Т.Локоть: «Я как сын малорусской ветви русского народа, люблю все малорусское: и живую малорусскую речь (но не "украинскую", в которой так много искусственного и не малорусского), и малорусскую природу, и самое важное — малорусский народ»^[10].

Носители малорусской идентичности были физически истреблены в годы Первой Мировой и Гражданской войн, и после большевиками. В советские годы определение себя малороссом было запрещено. Уже во время первой всесоюзной переписи населения в 1926 г. все, назвавшие себя малороссами, были записаны украинцами. Однако эта идентичность вновь становится актуальной. Приобрели большую известность тексты публициста Олеся Бузины, настаивающего на своём малорусском определении: «Давно пора вернуть Малороссии историческую память, самосознание и, не побоюсь этого слова, автономию, которой она исторически обладала»^[11].

В уже упомянутой моей статье 2004 года я предлагал развивать на Украине как раз малорусский проект как способный поломать разделение электорального поля на две примерно равных половины и привлечь к Юго-Востоку также и Центр. С тех пор был издан целый ряд статей, посвящённых развитию этого проекта^[12]. Однако в настоящее время, по-моему, можно уже определённо сказать, что идентитарного большинства в старых границах Украины не сложилось. Центр всё более тяготеет к Западу, а Юго-Восток становится всё менее украинским и постепенно вовлекается в весьма перспективный проект создания Новороссии. И всё же представляется, что и малорусский проект имеет своё будущее. Более того, он становится лишь актуальнее в новых условиях краха государственности, построенной на утверждении украинства. В случае отделения Юго-Востока значительная часть общества Центральной Украины может отвернуться от «западенства» как от идеологии, виновной в развале страны. Кроме того, малорусскость может оказаться привлекательной для немалой части общества новороссийских областей, которая прежде была втянута в украинский национальный проект и не отождествляет себя с Новороссией.

Восточноукраинская (советская) идентичность по-прежнему очень сильна. У её носителей иная историческая память, особенно по ХХ веку, чем у западенцев. Иная и культурная и религиозная комплиментарность. Иной менталитет – более связанный с традициями городской жизни. Иной и опыт контактов с русскими Центральной России. Здесь с трудом прививается русофобия – а без неё невозможно стать сознательным украинцем. Всё это даёт основания считать, что малороссийский проект имеет довольно благодатную социальную среду для распространения.

Важнейшей чертой украинского «национализма восточного обряда»^[13] должно стать Православие, то есть общая лояльность к канонической церкви – УПЦ(МП). Это свойство может объединять Центральную Украину с Новороссией. Если для современного украинского проекта характерно отрицание православной идентичности в пользу «вообще христианской», объединяющей православных с униатами и различного рода раскольниками, то при конструировании малорусского самосознания важнейшая роль должна быть отведена большой истории борьбы с насаждением унии и отождествлению себя с византийской цивилизационной общностью.

Важное место также должно занимать наследие казацкого прошлого. История Гетманщины, местного автономизма, бывшего в своё время источником украинофильской мысли, несомненно может быть идентитарным маркером малороссийского самосознания. В XIX веке было написано немало «Историй Малороссии» - произведений, не всегда значимых с научной точки зрения, однако формирующих идентичность. Их можно переиздавать, использовать разработанные в них исторические схемы для новых сочинений, учебных пособий. Нужно возродить сам дискурс исторических описаний, который в них содержится, систему идентитарных понятий. Одновременно важно донести до сознания общества, что казацкое прошлое – оно именно малороссийское, к галичанам никакого отношения не имеющее. Малорусский проект должен притязать на полноту этого наследия. Украинство имеет на него несопоставимо меньше прав. Весь символический комплекс, связанный с казачеством, должен работать именно на самоопределение малороссов и их отделение от западенцев. При этом казачество – это то, что будет сближать малорусское самосознание с Новороссией и южными регионами Российской Федерации.

Украинофильство XIX века, будучи частью народнических умонастроений, было склонно к отрицанию всей городской культуры Малороссии в пользу сельской (плебейской, как выражался М.Драгоманов). Это стало залогом слабости всей идеологической конструкции, определило её враждебность к общерусскому наследию как якобы ненародному. Местная городская культура – вся русскоязычная и основанная на многовековой местной традиции – была признана не национальной не только как городская, но и как «общеимперская», общерусская. Городская культура Киева или Чернигова мало чем отличалась от культуры городских центров Великороссии, в чём тогда усматривали опасность общерусской стандартизации. При воссоздании малорусской идентичности очень важно уйти от этой однобокости. Новый национальный проект должен быть не сельским, а городским и иметь инновационный, современный, ориентированный на будущее характер, что вполне соответствует уровню развития местной индустрии и социальной сферы. Сейчас большинство населения Центральной Украины – городское, и именно это является причиной сохранения широкого использования русского языка.

Важнейшей чертой малорусского самосознания должно также стать принятие русского языка как национального наравне с украинским. Даже политически украинствующий Киев остаётся по преимуществу русскоязычным городом. Литературная норма русского языка во многом создавалась именно здесь, в Киеве. Постулирование национального характера русского языка, того, что малороссы имеют на него равные с великорусами права – должно быть одной из основ всего проекта. Соответственно, Н.В.Гоголь как гармоничный выразитель малороссийскости, может занять здесь центральное место в пантеоне «великих своих». Использование общего литературного языка с соседями не ново, на этом основан, например, австрийский национальный проект. Было бы также полезным создавать местную норму украинского языка, очищая его от полонизмов и специфически галичанских словечек.

Масштабная нациотворческая работа требует создания столь же масштабной инфраструктуры. Нужны кафедры в университетах и целые институты, занятые изучением культурного наследства региона и описанием его в понятиях, свободных от украинского национализма. Нужно проводить большие общественно-просветительские кампании по дискредитации украинской модели истории, развенчиванию её мифов, высмеиванию нелепых трактовок в украинских учебниках и прочих сочинениях. Украинский национализм по своей природе радикален, а потому богат фантазийными эксцессами. Нужно формировать сеть неправительственных организаций, задействованных в раскрутке нового самосознания как на информационном, так и на организационном уровне.

* * *

Оба национальных проекта – новороссийский и малороссийский – имеют общим знаменателем русскую идентичность. Причём для новороссийского проекта она может быть даже приоритетной, для малороссийского – скорее «фоновой». Однако есть смысл в формулировании и того общего, что есть у этих двух моделей на уровне Украины. История русского самосознания в этих землях даёт для этого достаточный материал. Это южнорусская идентичность.

Николай Костомаров выделял в статье «Две русских народности» отдельно северорусскую и южнорусскую ветви^[14], что вошло в традицию украинофильской мысли. Возможно, модель особого южнорусского самосознания может оказаться даже более привлекательной, чем, например, малорусского, так как не имеет мнимо уменьшительного значения. Есть пример большого проекта, имя которому было дано схожим образом – югославский. Его слабым местом было то, что в одну общность объединяли очень разные по культуре и исторической памяти народы. Здесь же есть общее языковое и культурное пространство. Единственное, что нужно местному русскому самосознанию – это фиксация его своеобразия в сравнении с русскостью средней России. Но очень важно, чтобы местное самосознание структурировалось не как часть украинского пространства (Юго-Восток Украины), а как часть русского (Южная Русь). Кроме того, модель «я южнорус» может быть неплохо скоррелирована с осознанием казачьих корней. Казачество Украины имеет гораздо больше общего с казаками России, чем с западенцами.

На Украине необходимо создать информационную среду презентации и активного соперничества различных национальных проектов, идентитарных моделей. Главное, чтобы появилась альтернатива украинству. А предпочтительный вариант выработается в ходе живой общественной дискуссии и конкуренции. Тяжелейший кризис, а то и крах украинской государственности, который мы сейчас наблюдаем, обязывает заинтересованные центры силы к проведению здесь активной политики идентичности, направления национальных процессов.

Статья написана для журнала «Вопросы национализма» 2014, №2(18).