Валерий Федоров: «Россияне не понимают, чего хотят белоленточные смутьяны»

Интервью с генеральным директором ВЦИОМа Валерием Федоровым

• Алина Сабитова

Валерий Федоров, генеральный директор ВЦИОМ

Фото: ИТАР - ТАСС

– Одним из самых ярких событий в уходящем году стало принятие так называемого «антимагнитского» закона, запрещающего гражданам США усыновлять российских детей, что вызвало общественное недовольство. Как вы думаете, насколько эта волна негативного отношения запомнится людям и отразится на рейтингах власти?

– Эта волна – среди очень узкой аудитории. Если вы вспомните дело Pussy Riot, то «партия Facebook» тогда навешала всем: и Путину, и судьям, и РПЦ. Но в Facebook, надо иметь в виду, во-первых, большинство молчит, а не говорит. Во-вторых, там зарегистрирован только каждый шестой пользователь Рунета. В-третьих, интернетом у нас в стране пользуется только 40% населения – хотя бы раз в полгода. В итоге имеем бурю в стакане воды. Почему же эта буря производит впечатление тайфуна? Да потому что все журналисты у нас в Facebook сидят, это раз, и при этом они страшно не любят работать – бегать по городу или тем более по стране, опрашивая людей, а любят черпать информацию из слухов, «Википедии» и социальных сетей, где они сами зарегистрированы и где у них много знакомых. Журналистский корпус у нас довольно ленив и не шибко профессионален, редко и плохо проверяет факты, выдает за них суждения, некритично воспринимает чужие мысли (за одним исключением: если только они исходят не от власти). Поэтому активное меньшинство Facebook становится коллективным трендсеттером, задает вектор, и создается впечатление, что это и есть «общественное мнение». Но это, так сказать, общественное мнение двухсотлетней давности, эпохи примерно войны 1812 года. Тогда, если помните, общественное мнение имели и высказывали только члены правящего сословия – дворяне, тусовавшиеся по провинциальным и столичным балам, собраниям и клубам. Остальная страна права голоса не имела. Сейчас «партия Facebook» активно пытается навязать нашему обществу именно такую, сугубо элитарную и антидемократическую структуру высказывания.

– Можно ли сказать, что это активное меньшинство Facebook’а интенсивно развивалось в этом году и виртуальный протест все больше готов перейти в реальный?

– Это меньшинство отчасти себя уже показало в ходе белоленточного движения. Но только надо понимать, что его представители в большинстве не способны долго на чем-то концентрироваться. Это не профессиональные революционеры, будь то ленинцы или исламисты, которые могут годами и десятилетиями сидеть в подполье и вести работу. Нет, эта группа готова десятилетиями сидеть на кухне и писать в Facebook. Ее modus operandi («образ действия». – Прим. «Эксперта Online») – ворчать, хихикать, иногда – истерить. Но этим путем власть не сбросишь. Диссиденты, которые все 1970-е проторчали на кухне, усиленно перепечатывая самиздат и всячески осмеивая советскую власть, внесли какой-то вклад в разложение коммунистической системы. Но ведь уже к началу 1980-х все они были зачищены – кто посажен, кто вытолкнут в эмиграцию, как общественная сила диссидентура исчезла. А решающий вклад в развал СССР внесла сама система, выдвинув на место руководителя Горбачева, который ее и демонтировал.

– Какие, на ваш взгляд, новые персонажи и лица в протестном движении появились в прошедшем году и стали заметны большинству россиян?

– Практически все лидеры белоленточного движения стали заметны. Если Касьянова, Рыжкова, Немцова, Акунина, Собчак и Парфенова знали и до этого, то Пономарева, отца и сына Гудковых, Яшина, Навального, Удальцова люди узнали именно в этом году. Правда, рост их известности не сопровождался ростом популярности. Это довольно сомнительные и несимпатичные люди для подавляющего большинства россиян, которым не очень понятно, чего эти «смутьяны» хотят. Так что это совсем не те лидеры, за которых наши избиратели готовы пойти и проголосовать. Я думаю, оппозиционеры сами это прекрасно понимают, поэтому всеми силами уклоняются от участия в выборах (за исключением, пожалуй, только Пономарева и Чириковой). Они стали известными, но это лидеры очень узкой тусовки, как возможная альтернатива Путину они людьми не рассматриваются, а если и рассматриваются, то такая псевдоальтернатива – только на руку нынешним властям.

Узкая тусовка, о которой я говорю, – это ядро профессиональных революционеров: 3-5 тыс. людей, которые готовы в любую погоду ходить по любым площадям и устраивать какие угодно инциденты. Во-вторых, это болтуны и ворчуны, кстати, нередко работающие в госконторах и госбанках, на госканалах; сами по себе они ничего подрывного не делают, но в ключевой момент могут превратиться в «пушечное мясо» и сгенерировать массовку, как год назад. Для того чтобы выйти на площадь, им нужен мощный повод и порыв – вот в декабре он был, а к марту уже сошел на нет. И не факт, что повторится еще раз в 2013-м или позже. Эта периферия примкнет к активному ядру только в случае серьезных и неоднократных ошибок и глупостей со стороны властей. В-третьих, это мировой бомонд: мадонны, леди гаги, соросы – все те, кто активно сочувствует «жертвам режима», аплодирует «отчаянным борцам» за его свержение. Такие раскрученные и втусованные в мировом масштабе звезды способны «нагнать волну» – и, конечно же, поддержать профессиональных революционеров морально и материально. Но все эти три группы – очень узкие и очень сильно отличаются от «среднестатистического» россиянина. А власть у нас все-таки меняется на выборах и никак более, то есть ее судьбу решает большинство.

– Заметны ли были в этом году, на фоне бурной политической жизни, какие-то подвижки в базовых ценностных основаниях россиян?

– На самом деле процесс подвижек, на мой взгляд, идет уже третий год. В 2012-м было ускорение, но я бы не сказал, что значительное. Скорее – преждевременное и потому вредное. Прежний курс и формат развития страны, который был придуман и реализован в нулевые годы, уже несколько лет как исчерпал себя, мировой кризис подвел под ним черту. Теперь мы, по сути, топчемся на месте: немного подрастаем, но этого совершенно недостаточно, чтобы чувствовать действительный рост и изменения к лучшему. Темпы продвижения уже не те, что прежде, и это никого не устраивает. Поэтому характерные для нулевых годов всеобщие вера в сильную власть, в популярного лидера, в то, что мы строим сильное государство и сильную экономику, сильно поколебалась. Недоверие, которое является ахиллесовой пятой нашей системы, расцвело, потому что люди потеряли твердую почву под ногами. Не в том смысле, что оказались на улице или начали голодать – с материальной точки зрения мы себя чувствуем не хуже, чем до кризиса. Но раньше были ориентиры, была перспектива, было ощущение правильного направления движения и хороших темпов этого движения. Было понятно, что в 1990-е годы мы залезли не туда, а в нулевые ситуация начала выправляться. Теперь же налицо поиск нового пути, нового русла, новых ориентиров, и пока этот путь не нащупан, налицо «разброд и шатания». И так – начиная примерно с середины 2010 года.

Самое интересное в этом процессе – люди. Часть из них сидит в Facebook, но большинство – нет; часть из них ходила на Болотную, но большинство – нет. Это во многом те, кто не имеет особых политических убеждений, но пытается заниматься общественными делами на самых разных уровнях, особо не афишируя этого, на личном уровне, с друзьями или в каких-то организациях: благотворительность, волонтерская деятельность, природоохрана. В нулевых годах люди занимались прежде всего собственным благосостоянием, сейчас же многие достигли некоего естественного предела, стало понятно, что уже не надо «умирать» на работе 24 часа в сутки. У значительной части общества жизнь стабилизировалась. А дальше что? И вот идет поиск новой сферы приложения активности, и часто выбирается общественная работа. Это большой прогресс по сравнению с 1990-ми, когда общество пережило очень сильную травму и оказалось отброшено на несколько десятилетий назад в плане системы ценностей. Социологи, которые исследуют эти процессы, – тот же Рональд Инглхарт – говорят, что в период кризисов общество руководствуется не принципами свободы, гуманизма, альтруизма, самореализации и развития, а ценностями выживания: только хлеб, только деньги, только для нас, только здесь и сейчас.

– Каков, по мнению социологов, рецепт спасения от этого?

– Тот же Инглхарт говорит, что только длительный период стабильности – и политической, и экономической, причем желательно совмещенной с экономическим ростом – вне зависимости от политического режима, будь он демократический или авторитарный, может воспитать в обществе ощущение безопасности. Потому что только когда необходимый уровень безопасности достигнут, возникают вопросы о праве и возможности человека влиять на власть. И только на этом этапе запрос к власти превращается из патерналистского в современный: работайте на нас, служите нам, а если нет, так мы вас поменяем, потому что кто вы такие в конце-то концов?!

Есть признаки того, что в российском обществе началось формирование этого запроса. Но у меня такое впечатление, что белоленточная история сильно подпортила этот процесс – как выступление неподготовленных сил раньше времени. Тут, казалось бы, и Бог бы с вами, раз вы такие нетерпеливые. Однако оказались дискредитированными затронутые ими ценности. А ведь оппозиция подняла на щит ценности свободы, самореализации, разнообразия, развития гражданского общества. Но когда это делается в таком опереточном ключе, как это произошло с белыми лентами, и все теперь смеются над лидерами Болотной, считают их неудачниками и практически не обращают на них внимания, оказываются вместе с ними дискредитированы важнейшие ценности современности, без которых общество не способно развиваться.

– И что пришло им на смену?

– Актуализируются, и порой достаточно искусственно, ценности патриархального, автаркичного и автократического общества: идея единства и сплочения вокруг чего-то, будь то государство или вождь, единство против разнообразия как современной и модернистской ценности. И в такой ситуации ценности свободы начинают противостоять ценностям справедливости и равенства, а открытости и космополитизму противопоставляются закрытость и почвенничество. И вот вы видите, сейчас это происходит. Как только Болотная пошла на спад, тут же вылезли знаменосцы патриархального общества: например, анекдотичный петербургский депутат Милонов (Виталий Милонов, член партии «Единая Россия», автор множества неоднозначных инициатив, среди которых – создание в Петербурге полиции нравов из казаков и верующих и призыв против преподавания в школах теории Дарвина по причине происхождения человека по воле Бога. – Прим. «Эксперта Online»). Это стало возможным, потому что ребята с Болотной поставили ряд очень острых вопросов, но сами выглядели настолько неубедительно и глупо, что защитить эти позиции не смогли.

– Можем ли мы сказать, что разочарование – и во власти, и в белоленточном движении – стало одним из главных трендов в обществе в этом году? Что реакция общества на любые лозунги притупилась?

– Разочарование – это важная эмоция. Но разочарование бывает после больших надежд. Надежды были, но у небольшой, хотя и важной группы лиц. Прежде всего у москвичей. Ну и у довольно тонкого слоя граждан в крупных городах-миллионниках. А у страны на них никаких надежд не было, только опасения. А у большинства была другая ситуация: апатия и посткризисные разброд и шатания, непонимание, куда мы движемся. Не было активного запроса, но было ожидание от власти: что же она скажет, пообещает и сделает, а если не пообещает и не сделает, то мы на нее обидимся и голосовать за нее не будем, хотя и поддерживать оппозицию не будем тоже. Эта эмоция была характерна для 2011 года, когда массовые акции протеста стали возможны лишь потому, что молчаливое большинство, которое раньше было горой за «Единую Россию», перестало доверять ЕР и рассчитывать на нее.

В 2012-м ситуация изменилась: на арену вышел Путин и начал что-то важное говорить и делать. И люди поверили ему и проголосовали за него. Сейчас Путин пытается реализовать свои обещания, что весьма нелегко, потому что выстроенная в нулевые система и эксплуатирующая ее элита в этом совершенно не заинтересованы. Но другого пути у лидера нет, ведь голосовали-то за него на определенных условиях. Это в нулевых за него голосовали как за кумира, человека с большой буквы. А сейчас работает, с одной стороны, фактор безальтернативности, а с другой – фактор обещаний и ожиданий, что он эти обещания выполнит. То есть сформировался условный характер поддержки. И поскольку Путин действует исходя из своего предвыборного послания, народ настроен к нему в целом позитивно, пусть и настороженно.

– Куда ушла народная любовь к Путину?

– Во-первых, общество стало взрослее, сложнее, взыскательнее. Во-вторых, не ощущается мощного экономического роста, подъема, положительной динамики. А за эту динамику, когда она есть, власти можно многое простить: мол, да, дороги не чищены, да, чиновники берут взятки, но мы развиваемся, и доходы увеличиваются с каждым годом. Это все создавало ощущение положительной социальной динамики в нулевые, а сейчас его нет. Поэтому то, на что раньше можно было закрывать глаза, сейчас вопиет о себе.

– В декабре ВЦИОМ отметил свое 25-летие. Как изменился статус опросов общественного мнения в стране за это время? Стали ли они более влиятельными для политиков, общественности?

– Конечно, статус изменился, и мы можем оценить это по очень точному фактору – так называемому response rate, доле откликов на наши просьбы об интервью. Эта доля непрерывно падает на протяжении последних 15 лет. В годы перестройки все были страшно рады рассказать пришедшему интервьюеру о себе практически все. Это было ново, интересно, а со всем новым и интересным связываются большие надежды: вот, мол, теперь власть услышит наше мнение, и все пойдет на лад. Но эта романтическая эпоха закончилась примерно к концу 1990-х годов. Исчезла новизна, опросы стали обычной вещью. Люди стали думать: а что мне будет за то, что я потрачу драгоценные полчаса своей жизни, а зачем мне это вообще надо? Тем не менее мы в декабре проводили очередной мониторинг, и согласно ему, две трети опрошенных говорят, что опросы нужны. И нужны прежде всего для того, чтобы знать, что люди думают, и чтобы власть об этом знала тоже. Это своеобразный камертон, по которому люди сверяют свой собственный взгляд на мир. Многие даже формируют собственную точку зрения по той или иной теме исходя из результатов соцопросов. Так что, с одной стороны, мы, измерители, несколько рутинизировались, с другой же – стали неотъемлемой и неизбежной частью политической и общественной жизни.