Почему пандемия хуже войны

Человечество становится лучше только в результате великих войн. Все другие масштабные потрясения, среди которых первое место занимают пандемии, только усугубляют последствия первородной порочности и создают условия для того, чтобы одни коллективы становились сильнее, а другие слабее. Причина в том, что они не угрожают существованию государств, которые, как показывает европейская история, спокойно переживут страдания части граждан. Великие войны обычно заканчиваются тем, что отдельные государства исчезают с карты, и в этом их отрезвляющая сила.

Марширующий по твоей земле враг становится самым убедительным аргументом в пользу того, что сила в международной политике должна быть ограничена нормами и правилами. Пандемии не имеют такой прямой связи с фактором различия возможностей. Поэтому вряд ли приходится рассчитывать, что всеобщий кошмар коронавирусной инфекции – первой «чумы XXI века» – приведёт к изменениям в поведении человеческих сообществ. Пока международная политика и дальше будет погружаться в сумрачный мир американского философа Райнхольда Нибура, где человеческий разум является слугой коллективного интереса.

Великие войны порождали прогресс в том, что касается отношений между народами. Пелопонесская война подарила нам первые глубокие размышления о природе таких отношений. Великое переселение народов создало современную европейскую цивилизацию – колыбель гуманизма и Просвещения. Тридцатилетняя война 1618–1648 гг. подвела Европу к мысли о том, что жить без морали и права нельзя – это приведёт к взаимному истреблению, что испытали на себе жители германских земель. Войны революционной Франции, по словам австрийского дипломата Клеменса Меттерниха, внушили европейским монархам идею о необходимости видеть свой интерес как часть интересов соседей и наоборот – то есть впервые возникла концепция международного сотрудничества. Венский «концерт» в своей основе содержал идею о необходимости для монархических режимов держаться вместе. Это помогло Европе избежать великих войн на протяжении почти 100 лет.

«Вторая тридцатилетняя война» 1914–1945 гг. сделала реальностью то, что ранее даже не представлялось возможным, – работающий компромисс между силой и моралью. ООН и особенно Совет Безопасности с его постоянным составом – воплощение самых смелых идей британского историка и дипломата Эдварда Карра об оптимальном сочетании факторов распределения сил и необходимости относительной справедливости по отношению к слабым. Не говоря уже о том, что две военные катастрофы ХХ века привели к возникновению европейской интеграции – вообще уникального примера в политической истории, когда был найден компромисс между сильными и слабыми членами сообщества. Сейчас этот компромисс разрушается, но он останется в копилке достижений.

Стало модно говорить и писать о том, что в условиях мирового кризиса и пандемии международные организации не справляются со своими обязанностями. Но со стороны государств это приблизительно то же самое, что, сидя на кухне, ругаться на кастрюлю за то, что голоден.

ООН или ВОЗ – не более чем бесправные инструменты в руках национальных правительств, и упрёки в их адрес выглядят, мягко говоря, не совсем корректно. Международные организации в принципе – о том, чтобы государства хоть каким-то образом сдерживали свой эгоизм и учитывали категории сотрудничества. За крайне редкими исключениями у них нет независимого от правительств закона, регулирующего деятельность и наделяющего правами. Поэтому упрекать ООН или ВОЗ в бездействии, выступая с национальных позиций (а других нет), – это пороть самих себя.

Важнейшая функция международных организаций – поддержание мира и повышение предсказуемости намерений государств через их социализацию. С этой задачей они успешно справлялись и справляются. В противоположном случае мировая война давно стала бы реальностью. Наиболее яркий и известный пример – право вето постоянных членов СБ ООН, которое является заменой войны. Неслучайно этот институт сохранился даже во времена торжества либерального мирового порядка, когда силовое доминирование Запада было бесспорным. К достижениям такого масштаба действительно необходимо относиться серьёзно. Понятно, почему к сохранению основных институтов либерального порядка призывает Генри Киссинджер, один из крупнейших реалистов ХХ века: этот порядок слишком хорош, чтобы его отбрасывать. Пока ещё одна великая война не заставила создать новые, более совершенные, формы достижения относительной справедливости.

Почему молчит Совбез?

Андрей Кортунов

За четыре месяца с начала пандемии по теме коронавируса успели высказаться, кажется, все. Тем загадочнее выглядит упорное молчание Совета Безопасности ООН, который вроде бы должен нести главную ответственность за поддержание международного мира и безопасности.

Подробнее

Конечно, после создания ядерного оружия мир как способ отношений между государствами получил мощную поддержку. Фукидид писал, цитируя обращение афинских послов к мелонянам: «Вам будет выгоднее стать подвластными нам, нежели претерпеть жесточайшие бедствия». Эта максима реализма лучше всего отражает рациональность войны как способа разрешения объективных противоречий между интересами государств. Все технологические изобретения в истории, вплоть до танков и пулемёта Максима, только подтверждали его правоту. Ядерное оружие – единственное новшество, которое сделало войну менее рациональной, поскольку «жесточайшие бедствия» гарантированно будут терпеть обе стороны.

При этом сдерживание действует не только в отношениях между великими ядерными державами. Мир в Европе на фоне растущего могущества Германии также зависит от того, что её соседи – Россия и Франция – обладают ядерными арсеналами. Даже если Эммануэль Макрон не может конвертировать собственное ядерное оружие в глобальное политическое влияние, сам факт его существования определяет баланс сил в Европе и заставляет могущественных партнёров на Востоке от Рейна стремиться к сотрудничеству. И Россия в 1990-е гг. при всём своём политическом ничтожестве не могла рассматриваться как потенциальный объект для поглощения. Или совсем уж примитивного ресурсного освоения со стороны не только США, но и европейских соседей, как это было с более слабыми членами международного сообщества.

В силу действия фактора ядерного сдерживания радикальные изменения возможны только тогда, когда территория на этой планете перестанет быть единственным объективным признаком существования государства, а до этого ещё далеко. Но невозможность великой войны означает и отсутствие вероятности трансформации коллективного интереса государства и, стало быть, прогресса в международной политике. Немедленные изменения, к которым приводит пандемия, будут иметь в этом смысле негативные последствия.

Так, например, можно порассуждать о том, что в сфере образования начнёт увеличиваться дифференциация. Дистанционные формы обучения приведут к появлению миллионов плохо и среднеобразованных (в зависимости от качества освоенных курсов) специалистов и тысяч (возможно, десятков тысяч) избранных, которым будет доступно очное общение и познание. Что только усугубит и без того многоуровневые дисбалансы, мешающие развитию нормальных отношений. В любом случае пока все наши рассуждения о грядущих новациях основаны на непреложности гипотезы об эгоизме и поиске способов наращивания своих возможностей каждым актором. Даже если в Соединённых Штатах по итогам пандемии каким-то чудом появятся признаки социального государства и системы здравоохранения, это лишь приумножит их возможности в биполярной борьбе с Китаем.

«Чёрная смерть» XIV века не заставила Англию и Францию прекратить войну, хотя обе пострадали приблизительно одинаково. Все другие более или менее значимые пандемические бедствия влияли на баланс сил, но не корректировали природу поведения государств. В годы холодной войны США и СССР помогали союзникам в странах «третьего мира» избавиться от совсем уж разрушительных эпидемий, потому что стремились укреплять свои позиции в рамках глобального противостояния.

Вряд ли можно рассчитывать на то, что сейчас государства окажутся способны на большее. Современные условия не благоволят даже тому, чтобы убедить отдельных значимых членов сообщества запретить своим гражданам поедать диких животных и заражать весь мир новыми инфекциями. Мы можем рассчитывать только на их собственный корыстный интерес. Поскольку мировая война сейчас не является с точки зрения государств рациональным решением, международной политике предстоит двигаться дальше без особых серьёзных изменений.