Исследование российских теорий заговора в эпоху Трампа

Исследование российских теорий заговора в эпоху Трампа

Забавный случай произошел со мной, когда я писал свою книгу о теории заговора и современной России: моя темная маленькая сторона российских культурных исследований внезапно предвещала стать актуальной.

Я начал работать над этой темой где-то во время президентства Джорджа У. Буша, но прошло слишком много лет до того, как я смог поставить свой личный значок «Миссия выполнена». Во время переизбрания Обамы, это стало книжным проектом («Заговор против России», «Заговор и фантастика после социализма»), который выйдет вместе с Cornell в 2019. Все это дает мне смутно неудобное чувство, как будто я только что обнаружил, что имя, которое у меня было всю мою жизнь, есть у кого-то, кто недавно стал всемирной знаменитостью, и никогда не будет моим именем больше. Когда я говорю людям, я работаю над заговором и Россией, вместо банального ответа, к которому я привык на протяжении многих лет («О, это должно быть так интересно!»), меня теперь неизбежно спрашивают: «Итак, вы пишете о Трампе?» и «Действительно ли он контролируется Владимиром Путиным?»

Мой честный ответ приходит в двух формах. Первый и самый короткий: «Откуда я должен знать?» В моем прошлом или навыках нет ничего, чтобы предположить, что у меня есть волшебная сила, чтобы искать карман Путина, чтобы увидеть, содержит ли он человека, которого я должен неохотно признать за нашего президента. И это справедливо для каждого эксперта из России, который консультировался в любом месте в средствах массовой информации, независимо от того, является ли корреспондент серьезным переработчиком или приверженцем сельскохозяйственного рынка на NPR. Как слависты, мы, несомненно, лучше информированы о России и лучше понимаем данное политическое заявление, событие или катастрофу, но мы сталкиваемся с той же эпистемологической дилеммой, с которой сталкиваются образованные русские: почти полное отсутствие надежной информации и многолетняя традиция, которая опирается на слухи и спекуляции, чтобы компенсировать информационный дефицит.

Разумеется, эта информационная экосистема сильно отличается от ее советского предшественника: в прошлом спекуляция процветала как альтернатива монолитному, явно ложному медиа-аппарату, который фактически просил его аудиторию не доверять ему и искать альтернативные объяснения. Сильно раздутая путинистская модель «пожарного шланга лжи» является более побуждающей, поскольку государственные средства массовой информации почти ежедневно распространяют противоречивые теории, что, скорее всего, побуждает аудиторию отказаться от любой надежды найти то, что можно назвать «правдой» »(тактика, либо сознательно используемая Трампом, либо, более вероятно, достигнутая независимо через серию самовлюбленных импульсов и испорченных нейронов).

То, что мы, слависты, в разной степени, имеем - это контекст и, в лучшем случае, способность к нюансу. Например, годы учебы и проживания в России оставили меня инвестирующим в страну и ее политику больше, чем, скажем, в Ирландии, но все же меньше, чем в политической жизни Соединенных Штатов. Поэтому, если бы у меня были годы, чтобы развить ненависть к Владимиру Путину, эта ненависть во многом была бы похожа на презрение, которое я испытывал к Джорджу Бушу, в том, что каждый из них нанес ущерб политическому дискурсу своей страны и ограничил личные свободы (Путин намного больше, чем Буш). Но когда я слышу, как эксперты говорят о Путине, как если бы он был чем то средним между Сталиным и Волдемортом, я закатываю глаза и скрежещу зубами, как будто я принимал участие в панк-выступлении внутри этически скомпрометированного собора.

Все это заставляет изучение русских конструкций заговора чувствовать по существу скомпрометированным. Американские СМИ рассматривают российскую политическую систему как нечто более, чем успешный заговор в действии: если мир идет в ад, это потому, что Путин сидит в секретном бункере с КГБ, небрежно поглаживая своего сиамского кота и тихонько хихикая, когда он рассчитывает следующий шаг в уничтожении либеральной демократии.

Чем больше я занимаюсь заговором, тем меньше у меня веры в возможности развенчать или убедить. Народные оценки фактов (или «факты») в равной степени являются диспозицией и мировоззрением, поскольку они имеют логическое суждение. Диспозиция и мировоззрение также являются ключом к тому, что мы могли бы назвать пропагандой: если российское государственное телевидение может убедить своих зрителей в том, что Государственный департамент пытается уничтожить Россию, это потому, что публика готова поверить в это. Более того, российское телевидение предоставляет дезинформацию о событиях за пределами прямого опыта зрителей. Это, на мой взгляд, является одним из ключевых различий между советской и современной русской телевизионной пропагандой. Советское телевидение просило своих зрителей поверить в истории (например, большого экономического успеха), которые можно было бы опровергнуть, просто выйдя из своей квартиры, и в продуктовом магазине. Российское телевидение дополняет жизненный опыт зрителя, а не пытается его вытеснить.

Возьмите случай с малайзийским рейсом MH-17, сбитым на территории повстанцев в Украине 17 июля 2014 года. Практически никто, у кого есть мнение о причине этой катастрофы, не имеет прямого опыта в этом событии. Вместо этого мы полагаемся на новости, отчеты экспертов и, конечно, спекуляции и слухи. Итак, почему я считаю, что анти-Киевские повстанцы, скорее всего, ответственны за сбивание самолета (или «Боинг», уровень специфичности, на котором настаивают в российских СМИ по причинам, которые убегают от меня)? Во-первых, потому что это простое объяснение. Во-вторых, из-за сообщений в социальных сетях тех же повстанцев сразу после того, как самолет упал, когда они, по-видимому, думали, что они сбили украинское имущество. Но, в конце концов, это сводится к доверию: я больше уверен в европейских организациях, которые расследовали катастрофу, чем в правительстве России и СМИ, которые развернули дикие и дикие теории (Это другой потерянный малайзийский самолет! Самолет был уже полон мертвых тел!) чтобы отвлечь от возможности того, что самолет был уничтожен поддерживаемыми Россией повстанцами с использованием российского оружия. Но могу ли я оценить технические выводы экспертов по аэронавтике с обеих сторон? Конечно, нет.

То, что у меня есть, является критическим диспозицией. У меня есть многолетнее несогласие с коллегой в моем родном университете: когда администрация делает что-то, что поражает нас обоих как совершенно неправильное, он утверждает о злобных намерениях, в то время как я приписываю это к повседневной некомпетентности. Я допускаю сложность и некомпетентность в обязательном порядке, но, возможно, это просто играет на руки умных людей со зловещими планами. Недостатком его мировоззрения является то, что это граничит с паранойей, а моим недостатком является то, что это пахнет наивностью.

Если мы вернемся к спору MH-17, мы найдем одну из самых больших областей чувствительности для западника, пишущего о теории заговора в России: вопрос о русофобии. В конце концов, единственная причина, по которой любая из этих теорий о «реальной» истории, стоящей за MH-17, имеет смысл, если мы предположим, что большая часть внешнего мира имеет иррациональную, рефлексивную ненависть к России и мечтает о дне, когда страну либо сотрется с карты, либо попадет под полный контроль Атлантики. В моей книге (и, ранее, в моем блоге), я утверждаю, что русофобия для России подобна политической корректности для республиканцев: соломенного человека, полезность которого заключается в сплочении базы против воображаемого врага. Это не означает, что нет конкретных инцидентов, которые соответствуют модели «политкорректности», которые одичали (мы знаем, что они есть, потому что одни и те же продолжают расти снова и снова), или что нет людей или учреждений на Западе, которые имеют рефлексивную враждебность к России. Но в современной России русофобия используется как дискурсивный клуб против внутренних и внешних критиков. Любое утверждение о том, что российское правительство может сделать что-то недостойное, немедленно отклоняется как русофобия.

И это то, что заставляет меня чувствовать дискомфорт при изучении заговора в тени скандала Трампа / России (простите меня, «эта Россия с Трампом и Россией», как однажды сказал наш великий лидер). Я не убежден в том, что западная критика действий России в Украине или применение суровых мер по отношению к ЛГБТ-правам или усиление цензуры над СМИ и Интернетом является результатом русофобии. Я тоже не удивлюсь, если увидим все больше и больше подтверждений того, что российские агенты вмешались и продолжали вмешиваться в выборы в США. Но истерический тон о Путине и России прямо сейчас играет на руки Путину. Мы представляем русофобию для российской аудитории, которой просто не хватает.