Анатолий Леонидович Адамишин, видный отечественный дипломат, завершил книгу мемуаров о своей работе послом России в Лондоне в 1994-1997 годах. Книга «Английский дивертисмент» готовится к изданию и выйдет в скором будущем. На фоне очередного резкого обострения между Россией и Великобританией мы попросили у автора разрешения опубликовать отрывок, посвященный его пониманию британского менталитета и национального характера. Какие бы отношения ни складывались, визави надо правильно понимать.

Эссе насчет Англии и англичан, нашего к ним отношения сочинялось урывками много месяцев. Первые строчки написал в самолете на визовых бланках Бритиш Эйрвейз, под рукой не оказалось бумаги. Окончив опус, начал подыскивать, где бы его опубликовать. Пристроили в "Таймс", не зря же я читал её всё время службы в Лондоне. Там статью свирепо сократили, оставив одну треть и многое пересказав своими словами. Вместе с тем многие находки, особенно насчет английского лицемерия, оно же хорошее воспитание, остались. Сделали довольно прыгучий материал и с точки зрения современного английского языка. Выбор был или их вариант, или вообще не публиковать. Решили в пользу публикации. Ставка на пропагандистский выигрыш, как ни как "Таймс" по воскресеньям читают полтора миллиона человек.

Любопытно, что на следующий день "Дэйли Экспресс" перепечатала статью целиком, не спросив разрешения ни у меня, ни у "Таймс". Та хочет с ними судиться, пытались привлечь меня, сказал, разбирайтесь сами. Тем более, что главный менеджер "Дейли Экспресс" лорд Стивенс и его русская жена Маша, мои хорошие знакомые.

Отклики были неплохие, лорд Менухин, известный скрипач (мы с ним поддерживали дружеские контакты) прислал письмо, где одобрил суждения об англичанах. Почти все, с кем встречался, первым делом говорили: как интересно вы о нас написали, правильно разобрались.

Виталий Третьяков напечатал эссе целиком в своей «Независимой газете»:

КАК ВАЖНО ЛЮБИТЬ ПТИЦ

Эпиграф. Иностранец, живущий в Великобритании, проходит серьезную проверку по части умственных способностей. Поди разберись в нации, которая, по слухам, сама–то себя не всегда понимает. Так что не особенно доверяй первым впечатлениям...

Если хотите увидеть ханжество в его самой совершенной, самой изощренной, доведенной до артистизма форме, приезжайте в Англию. Но не на день–два. За такое время вы, скорее всего, столкнетесь с классическим британским лицемерием, но вряд ли многое поймете. Для восприятия шедевра, как известно, требуется интеллектуальная подготовка. В данном случае немалая. Нет, здесь надо пожить без спешки. Тем более, что и без необходимости проникновений во внутренний мир аборигенов жизнь тут превосходна.

Итак, похвальное слово ханжеству. Прости, Эразм Роттердамский, за полуплагиат.

Результат своих изысканий задекларирую сразу же: ханжество хвалю потому, что его эквивалент в положительной половине лексического спектра есть терпимость. Да, да, терпимость. Кто объяснит, почему на протяжении столетий англичане, в отличие от столь многих других наций, не убивают друг друга? Почему у них гражданские войны остались далеко в прошлом, и страна давно не знает разрушений от собственных рук? Почему памятники у них воздвигнуты и королям, и тем, кто казнил королей, и тем, кто казнил тех, кто казнил королей? И никто никого не сбрасывает с пьедестала. Не потому ли, что они научились кое–чему весьма важному?

Не сразу пришли бриты к такой жизни. И они были свирепы и кровожадны друг к другу. Кромвеля, годы спустя после смерти, вновь пришедшие к власти роялисты вырыли из земли, выставили на всеобщее обозрение и отрубили голову. Тем не менее и ему поставлен монумент, и стоит он в этой монархической стране по сей день, так, на всякий случай.

Некоторым своим лондонским друзьям я показывал место, где стояла виселица о трех петлях. Если верить путеводителям, здесь в течение шестисот шестидесяти четырех лет (вот это верность традициям!) вешали по строго определенным дням мужчин, женщин, а случалось, и детей. Ныне это место – почему его и не все знают – скромно обозначено как Тайбурнское дерево. Попробуй догадайся, что так звалось это трехглавое чудовище.

Подобные макабры закончились, однако, много лет тому назад. Возможно, одними из первых, если не самые первые на этой земле, англичане поняли, что непродуктивно физически устранять врага. К тому же себе дороже, могут ведь и тебя убить. Гораздо утонченней и безопаснее уничтожить соперника морально, затаскать по судам, заставить испить до дна горькую чашу унижений, одновременно продолжая по–прежнему называть его если не другом, то сэром, на худой конец эсквайром. Не сжигать мосты, ведь разругаться до конца столь примитивно. Да и не знаешь, кто и когда тебе пригодится в будущем. Недаром все повторяют принцип британской политики, сформулированный известным «воеводой» Пальмерстоном: «У нас нет вечных союзников и у нас нет постоянных врагов; вечны и постоянны наши интересы».

 Кстати, русская народная мудрость тоже учит: не плюй в колодец.

В конечном итоге выработалась богатейшая гамма английского поведенчества с арсеналом исполнительских средств тонких и разнообразных. Сформировалось общество, которое фактически не знает гражданских конфликтов (Северная Ирландия – особая статья, на мой взгляд, лишь подтверждающая общее правило). Которое в большей мере, чем другие знакомые мне человеческие общества, позволяет и самому жить, и давать жить другим. О, это далеко не уравниловка, разрывы и полярности здесь колоссальные, сами англичане называют свое общество классовым. Но тем более достойно подражания, что люди вполне уживаются друг с другом, особенно последние десятилетия. И материально обеспечены так, что грех жаловаться, ибо по британским понятиям «плохо жить и последний дурак может».

Чем дольше находишься здесь, тем больше убеждаешься: это – прекрасная, к тому же круглый год цветущая страна, что делает ее просто нарядной. И проникаешься мыслью, что создать ее могли только люди – на пару с Гольфстримом, ответственным за климатические параметры, – терпимо относящиеся друг к другу.

Хорошо, но причем тут ханжество?

А притом, что именно так в чужих глазах выглядят многие британские нормы общения.

Начнем с мелочей: ты звонишь в английский дом, попадаешь на автоответчик и слышишь голос хозяйки: «Боюсь, что меня нет дома». Поначалу ты ошеломлен. Что значит «боюсь», какие тут могут быть сомнения? Лишь потом начинаешь соображать: а вдруг лэди никуда не ушла и слушает твой звонок (привычка, придуманная не ею), но она не обидит тебя правдой и вместе с тем оставит себе лазейку. И вот в этом–то филигранном балансе правды и кривды заложена английская терпимость, она же воспитанность, она же ханжество. Не покоробить другого, но и не быть лгуном в собственных глазах – это ли не высокий пилотаж?

Фразу здесь принято начинать с «боюсь», если в ней дальше следует отрицание. И «мне кажется», если надо высказать позитивную мысль. Нельзя, нельзя быть слишком определенным, это дурной тон по форме и действительно неверно по существу, ибо крайне мало в этом мире вещей, в которых нельзя было бы усомниться.

Помню, на заре моего усвоения языка спросил своего британского виз–а–ви: как произносится Букингемский дворец, и он ответил: «полагаю, Бакинхэм», – даже в этом безусловном случае он оставлял некоторое пространство для вариаций.

Это всего–навсего устоявшиеся обороты, могут мне возразить. Но устоялись–то именно они, мягкие, ненавязчивые. А с другой стороны, от них недалеко – как бы это повежливее сказать? – к менее безобидному отступлению от правды.

Как–то смотрел я очень хорошо сделанный исторический фильм – англичане мастаки на это – «Сумасшествие Короля Георга». Специально следил под специфическим ракурсом за репликами актеров. Проверьте сами, ни строчки, так сказать, без лицемерной вставки. Скажем, один из членов парламента ратует за то, чтобы учинить больному королю, как сейчас выразились бы, импичмент. Но как он вводит свою пропозицию: «Никто, больше чем я, не заботится о здоровье Его Величества, однако...» И так в каждой фразе. Может, подтрунивание над тем, что было в прошлом? Не исключаю. А возможно, просто въелось в каждодневный обиход. Это шокирует не англичан, но как бы не замечается местными жителями. И с точки зрения сожительства правы тут, считаю, последние. Ибо обхождение углов, затушевывание неприятной сути, неагрессивность облегчает взаимное сосуществование, тогда как правда–матка его нередко затрудняет.

Вот прямая цитата из пособия о хороших манерах (вроде бы и те, и другие, и манеры, и пособия, вновь возвращаются в моду): «Честность – это далеко не всегда лучшая политика... Во всяком случае, не в Англии. Надо быть дипломатичным, но совершенно не обязательно говорить правду, если она может обидеть или огорчить».

Не англичане изобрели ложь во спасение («белую ложь», в дословном переводе), но никто, как они, наверное, не извлекает из нее столько пользы и личной, и общественной. Убедились мудрые бриты, что правд столько, сколько людей (читай Киплинга!), и невозможно доказать, которая из них выше. Так что живи, не как французы – триста сыров и одна церковь, а наоборот, один сыр и триста церквей. То есть, максимум терпимости в верованиях и спартанство в привычках. И религия, к слову сказать, идет рука об руку с обществом: чем развитее, чем воспитанее или, если хотите, лицемернее оно, тем раскованнее церковь.

Где нужна правда, так это в общении с собственной совестью. И тут, будьте добры, обеспечьте только правду, ничего, кроме правды, и – что крайне важно – всю правду. Помня одновременно, что был такой случай, когда и Господь Бог предпочел сострадание правде.

В дискуссиях и спорах не дави собеседника, не старайся переубедить его, в абсолютном большинстве случаев это все равно бесполезно. Будь расплывчат в суждениях, излишняя определенность, тем более запальчивость, тем более негодование не для воспитанного человека. (По русской манере невольно перехожу на повелительное наклонение, на Британских островах его не любят. Утешаюсь же опять–таки по–английски: правила следует знать, чтобы лучше представлять себе, что ты нарушаешь).

Благословен тот, кто все время чувствует свое внутреннее превосходство по части выдержки. Невыдержанность не для джентльмена. Он никогда не опустится до невежливости или того хуже грубости, если только – слушайте, слушайте, – сам не решит, что в данных обстоятельствах это оправдано. Здесь мы сталкиваемся с еще одной великолепной чертой – гибкостью. Англичане настоящие гегельянцы, если считать Гегеля отцом диалектики. Вряд ли они жалуют такие слова, но их прагматизм есть ни что иное, как диалектический выбор в каждом конкретном случае сугубо конкретных действий.

А если ты сам сталкиваешься с грубияном? Для большинства англичан рецепт однозначен: тихо отойти в сторону и забыть о существовании вахлака. В конечном счете все направлено на то, чтобы никто тебя не трогал, когда ты этого не хочешь, то есть почти всегда. Но для этого в свою очередь требуется, чтобы ты никому не влезал в душу.

Вместе с тем мало кто как англичанин готов прийти на помощь, если это практическая, осязаемая помощь: псевдофилософские словопрения о несовершенстве жизни здесь не очень понимают.

Мало я видел стран, где люди так приветливы. Если ты случайно сталкиваешься взглядом с незнакомым человеком, первое его побуждение улыбнуться. Если заблудился или просто спросил дорогу, с готовностью бросают свое занятие и провожают. Мало кто как англичане, часто рискуя жизнью, бросаются на выручку жертвам нападения, дают отпор хулиганам. Что, начинает портить англичан, так это то судорожно медленное, то изнурительно быстрое автомобильное движение. Появился даже специальный термин дорожная ярость. Но до сих пор на английских дорогах в пересчете на 100.000 населения гибнет вдвое меньше людей, чем в Германии и втрое, чем во Франции.

Последняя зима выдалась на редкость холодной, замерзли многочисленные пруды, речки, каналы. И не однажды случалось, что люди погибали, кидаясь спасать своих собак, провалившихся сквозь тонкий лед. А этих четвероногих питомцев здесь почти семь миллионов, представляете себе степень риска.

Laisser–faire по–английски отнюдь не означает непротивление злу. Ясно, что в реальной жизни приходится защищать свои интересы, свой ареал. И на этот счет также выработаны четкие правила: определи то, что считаешь для себя действительно важным, и это своё оберегай, ограждай, защищай всеми доступными легальными средствами. «Говорите мягко, но носите с собой большую дубину», – этот совет американцы явно заимствовали у англичан, как, впрочем, и многое другое. Чаще, как обычно случается, прививалось отрицательное, расцветшее затем буйным цветом в прериях дикого Запада. Когда дело доходит до горячего, будь беспощаден, никто не позаботится о тебе, кроме тебя самого. Однако и в этом случае высшая мудрость – суметь постоять за себя, не переходя рамки закона, не доводя до крайностей.

Корень этого поведенческого коктейля, разумеется, в истории. Вспомните насыщенные и нелегкие столетия, проведенные в замкнутом островном пространстве. Приходилось волей–неволей приспосабливаться, учитывать мнение другого, лавировать, пригибаться. И когда пришло время, как же рванули англичане с этих самых островов, благо, корабли они научились строить рано. Не зря триста лет назад сюда приезжал Петр I. И империя, огромная, в полсвета, для управления которой требовалось выдающееся искусство, и необходимость рачительно применить несметные привезенные богатства, все это их тоже многому научило.

Англичане, если мне будет позволена такая сентенция, не страдают от своего прошлого, а умело ставят его на службу настоящему. Великолепно они используют богатейший опыт банкиров, сочетая его с ультрасовременной технологией сегодняшнего Сити, финансового центра мира.

Но дело не только в истории. Климат, мягкий, благодатный (вновь вспомню Гольфстрим!), неуловимая, обволакивающая красота ландшафта также немало способствовали тому, каким сложился английский характер.

А возьмите язык! Есть ли более совершенный филологический инструментарий не только для выражения тончайших оттенков – тут мы, русские, можем посоперничать, – но и для игры словами, такой передачи содержания, которое остается многосмысловым, с двойным и тройным подтекстом. Одно удовольствие, когда начинаешь, наконец, постигать это совершенство, идущее от детских считалок и «Приключений Алисы в стране чудес» до вроде бы парадоксальных, но всегда метких точечных уколов Оскара Уайлда. Недавно я вычитал: когда спросили Уинстона Черчилля, с кем бы он хотел поговорить в загробном мире, он, не задумываясь, ответил: с Уайлдом. Он мог бы это сделать, наверно, и при жизни писателя–острослова, если бы его не затравило светское общество, не выдержавшее – тогда! – филигранной, а потому особенно обидной разоблачительности прежде всего блистательного английского ханжества. Незадолго до своей смерти в 1900 году О.Уайлд сказал: «Если уже началось новое столетие, а я все еще жив, то это поистине выше того, что могут вынести англичане». И сколько же десятилетий потребовалось, чтобы реабилитировать «святого Оскара», как его иногда теперь называют и буквально носят на руках.

А что сказать о Шекспире, настолько многозначительном и таинственном, что до сих пор спорят, существовал ли он вообще. Шекспироведы открывают все новые и новые пласты глубоко скрытого содержания. Находят, например, что в «Гамлете» он зашифровал тогдашние космологические дискуссии и к тому же подвел к мысли о том, какая из них правильная. А как было не прибегнуть к шифру, если Джордано Бруно сожгли за ту самую теорию, сторонником которой будто бы был драматург?

Англичанам, говорят, многие завидуют. А любят ли их? Тут ситуация сложнее. Не могу судить, нравятся ли британцы – они, как известно, состоят из англичан, шотландцев, валлийцев и северных ирландцев – друг другу. Но вспоминаю один откровенный разговор в Уэльсе. На мой вопрос, могут ли они отличить валлийца от еврея, мне сказали, подумав, нет, не могут, да и с какой стати? А от англичанина? Сразу же последовал незамедлительный ответ.

Что почти определенно: мало к какой нации за пределами туманного Альбиона англичане питают большие симпатии. В большинстве случаев им платят той же монетой. Небольшая языковая тонкость: покинуть вечеринку не попрощавшись у нас называется уйти по–английски. Но мы не сами это придумали, а перевели с французского. Кстати, многое и главным образом не хвалебное о британцах к нам пришло от французов. Английская же идиома для такого рода маневра – французский уход.

Когда об англичанах отзываются неодобрительно, чаше всего им ставят в строку манеру общения: редко говорят то, что думают. Или же: говорят не то, что думают, а то, что надо сказать по данному поводу. Истинные мотивы прикрывают несколькими слоями более благовидных резонов и раздражаются, когда это выходит на свет. Вот мы и вернулись к начальному тезису о лицемерии. Но теперь–то, надеюсь, знаем, что на самом деле это показатель более высокой культуры общежития.

И вот тут ­– внимание ­– главный вывод. С точки зрения развития цивилизации жители Британских Островов продвинулись, на мой взгляд, дальше по сравнению с другими. А может, они впереди планеты всей. Доказательства? Выбираю те, которые мне наиболее конгениальны.

Где вы найдете страну с таким количеством общественных туалетов? И в таком порядке содержащихся. Английские отхожие места не просто чисты, они уютны. Нигде больше не видел я кафельных стен, выложенных мозаичными панно. (Могу дать адрес: Лондон, набережная Виктории.) В других висят литографии в красивых рамках, стоят растения в горшочках, а в некоторых ещё и музыка играет. Знаю, что мне не поверят, но скажу: здесь проводятся конкурсы на лучшую уборную года.

Скажете, ерунда. Но с теоретической точки зрения еще Прудон считал, что уровень цивилизации определяется состоянием ее туалетов. А с практической – доживите до определенного возраста с теми мужскими болячками, которые ему характерны, и вы почувствуете, что обилие уборных не такой уж пустяк. Англия страна заботливая, а в это понятие входит также и то, что путь от одной, используя здешнее выражение, комфортной остановки до другой не должен быть далек. И обязательно хорошо маркирован. Душа радуется, когда видишь табличку: до ближайшего туалета 400 ярдов. Ко всему хорошему быстро привыкаешь, и однажды пересекши Ла–Манш (для британцев это, естественно, Английский канал) и побегав в поисках жгуче необходимого заведения, понял, что такое более совершенная цивилизация.

Еще один, менее прозаический аргумент: великое множество птиц. Англия, без преувеличения, птичий остров. Конечно, немало зависит от среды обитания, здесь рай для пернатых. Но решающая роль принадлежит все же человеческому фактору. Перед птицами англичане буквально благоговеют. Каждый уважающий себя государственный деятель считает своим долгом признаться в любви к ним. В зеленых полях, на берегах водоемов, у скалистых рифов тысячи людей с биноклями и подзорными трубами подглядывают частную жизнь птиц. В их распоряжении сотни специально оборудованных троп, хижин, мостков, огромнейшая специализированная литература. Слыхано ли дело, в Англии готовят специальные питательные смеси для диких птиц, включая сушеных червяков.

Как–то здесь получили огласку высказывания премьера одной из прибрежных стран, который открыто признавался, что лакомится маленькими певчими птичками из семейства коноплянок, хотя на добычу их уже сто лет как действует запрет. В Англии, уверен, песенка такого политика была бы быстро спета.

Что там коноплянок, здесь запрещено трогать гусей, даже если они производят опустошения в фермерских хозяйствах. Англичане восстановили у себя и страшно гордятся этим, хищных птиц, которых было извели полностью. Сейчас же их столько, что те, кто разводят кур, голубей или фазанов, потихоньку, незаконно, истребляют хищников. Однако каждый случай браконьерства гневно осуждается в печати и сурово преследуется по суду.

Птицы отвечают на заботу, слетаясь в Англию со всех концов мира. Для меня было огромным удовольствием видеть буквально в метре от себя лебедей, прилетевших на зимовку с далекой Печоры. Англичане едут и туда, на наш Север, чтобы попытаться спасти то, что еще сохранилось. В Лондоне вполне съедобная птица ходит косяками, путается под ногами, нагло выпрашивает еду. А если хочешь разобраться в породах водоплавающих, приходи в Сент–Джеймский парк, что рядом с правительственным Уайтхоллом. И птицы не исключение. Здесь трогательно относятся ко всему живому, от лошадей до жаб.

Ну что, не убедил я вас? Тогда посмотрите, какое количество людей здесь трудится, как мы бы выразились, на общественных началах. Знаете ли, например, что девяносто пять процентов всех уголовных разбирательств приходится на мировых судей, подавляющее большинство которых не получает зарплаты? Как много добровольцев, берущих на себя самые тяжелые и неприятные работы. Неоплаченным трудом охвачена в той или иной форме одна треть всего взрослого населения. Отлично сформировалось это общество, разбилось по социальным этажам и квартирам, где каждый находит свою ячейку, от скаутов в детстве до знаменитых английских клубов, особенно необходимых в преклонном возрасте. И как много здесь держится, с одной стороны, на самоуправлении, а с другой на самодисциплине. Хотя и государство не дремлет.

Отличительная черта британского жизнеустройства это не столько демократия, хотя именно ее всячески выставляют напоказ, сколько не сразу улавливается глазом развитое, глубоко эшелонированное, отшлифованное столетиями гражданское общество.

Мы несколько отдалились от темы ханжества, не так ли? (Узнаете англицизм?) Но все связано в жизни, тем более здешней. Мне очень нравится английская поговорка, «красота – в глазах того, кто ее созерцает». Это эквивалент нашей присказки «не по хорошу мил, а по милу хорош». Если ее перефразировать, то недолюбливают англичан те, кто глядит на них, не всё понимая.

И тем не менее остается расхожей истиной: англичане мало для кого подарок. Кому, однако, труднее других найти с ними общий язык, так это нам, русским. Две великие цивилизации пошли как бы по расходящимся тангенсам.

Для нас исключительно важно докопаться до истины. Помните Пастернака: во всем мне хочется дойти до самой сути. Англичане, если и добираются до правды, то предпочитают помалкивать.

Для нас характерна забота о проблемах глобальных, о судьбах всего человечества. Для англичан эти тревоги, насколько я могу судить, беспредметны.

Мы, особо если выпьем, любим рвать на груди рубаху, каяться в грехах, обнажать недостатки. Англичанину, который тоже выпить не дурак, это органически чуждо. В его понимании это есть бесполезное перекладывание на чужие плечи своей истерики. Вместе с тем заставить британца признать свою неправоту дело трудоемкое, хотя слово «сорри» слышится на каждом шагу. Именно здесь изобретена практика раскрытия государственных и иных секретов лишь спустя многие десятилетия. К престижу отдельного человека, а тем более страны, относятся вдумчиво и без особой нужды (а ее опять–таки определяют они сами) ущерба себе наносить не собираются.

Не верю разговорам, что англичане менее эмоциональны, чем мы. Они просто скрывают свои эмоции, ибо убеждены, что проявлять их на людях есть признак слабости. Верхняя губа должна быть крепко сжатой, что бы не происходило вокруг.

Что нас действительно поражает, это то, что в англичанах расчет преобладает над эмоциями, а некоторые считают, что и над воображением.

Но если не зацикливаться на расхождениях, если принимать друг друга такими, какие мы есть, не пытаясь друг друга перевоспитать, то англичане и русские могут быть вполне надежными партнерами. Особенно если хватит терпения подождать, пока привыкнут друг к другу.

Двести сорок лет тому назад Екатерина II так сформулировала: «Я считаю Англию весьма полезным и естественным союзником России». Хорошо бы, чтобы так всегда и было. И если мы хотим жить обеспеченно и комфортабельно, как англичане, то не зазорно и многое у них перенять. Хотя бы потому, что волею истории они начали учиться раньше, чем мы, и значительную долю неизбежных ошибок и глупостей к настоящему времени уже выбрали.

Рискну предположить: раньше или позже, в большей или меньшей степени, но мы приблизимся к английскому образу жизни, чьим важнейшим составным элементом являются воспитанность и терпимость, неотделимые от того, что называют лицемерием. Если, конечно, не погибнет цивилизация, которую все мы зовем своею, если не сомнут ее более здоровые, хотя и более невежественные толпы, а признаки этого, к сожалению, нарастают.

Более высокий слой цивилизации требует жертв. В русские глаза бросается чрезмерная детерминированность, стереотипность в поведении. На каждый случай есть свой ритуал. Накопленный опыт настолько велик, что проще найти готовые решения, чем самому, мучаясь, искать ответы на жизненные дилеммы.

Наибольшая, однако, беда – одиночество. Причем не только моральное отчуждение, когда–то излюбленная тема писателей и кинематографистов, но и одиночество чисто физическое. Согласно некоторым исследованиям эта быстро растущая болезнь современного общества убивает больше людей, чем рак или сосуды. В результате того, что свадеб все меньше, разводов все больше, а дети появляются на свет все реже, через двадцать лет, по прогнозам, более трети всех британцев будут жить поодиночке. Зато возрастет число домашних животных, которых уже сейчас немало. Как на заре промышленной революции овцы вытесняли людей (знаменитые огораживания), так теперь кошки, собаки, попугайчики и прочие морские свинки теснят семейное устройство.

Но при всем при том исторические законы неумолимы, и поэтому провозглашу в заключение: да здравствует сублимированное ханжество – светлое будущее всего человечества.

P.S. Могу себе представить, как же раздражает умных, столь удобно организовавших свою жизнь англичан, когда Брюссель в его качестве забюрократизированной столицы Европейского Союза предписывает им, как вести себя в тысяче мелких и больших дел. Не выдержали они, проголосовали за брекзит! Последнее слово, разумеется, из сегодняшнего дня, завершаем, как полагается, политикой…