Глобализация: смена лидера?

14-15 мая в Пекине состоялось грандиозное политическое событие, которое внешне было подано как международный экономический форум «Один пояс, один путь». В его работе приняли участие представители свыше 100 стран, мира, причём 29 из них, включая Россию, — на высшем уровне. Важность этого конгресса состояла и в том, что впервые Китай брал на себя функцию будущего лидера мировой экономики и мировых финансов, а во вступительной речи Председатель КНР Си Цзиньпин выдвинул концепцию «суверенной глобализации», и это был фактический смысловой удар по США как нынешнему лидеру глобализации, который в работе форума практически не участвовал, — впрочем, как и союзники «вашингтонского обкома» по «коллективному Западу». Что касается других ведущих стран мира, обращало на себя внимание отсутствие Индии. Главным гостем пекинского форума стал Владимир Путин. Именно ему предоставили слово вслед за Си Цзиньпином, и только после российского президента выступали генеральный секретарь ООН, а также другие VIP-персоны, включая глав Турции, Индонезии, других стран АСЕАН и Ближнего Востока. Можно сказать, что в Пекине прошло установочное совещание будущей «структуры мира» — в противовес Западу и США, хотя само китайское руководство делало всё возможное, чтобы не обострить отношения с новым «хозяином Белого дома» Дональдом Трампом и максимально приглушить звучавшие на форуме антиамериканские ноты.

К установочным положениям Председателя Си о том, что в рамках «глобализации по-китайски» Пекин не навязывает, не намерен и не будет навязывать своим партнёрам какие-либо идеологические или политические требования, Владимир Путин добавил важнейшее теоретическое положение о необходимости изменения всей финансово-экономической структуры современного мира, которая уже не обеспечивает потребности человечества в свободе, социальной справедливости и прогрессе. Это заявление прозвучало ещё не приговором, но своего рода предупреждением в адрес многочисленных сторонников «глобализации по-американски», всё ещё занимающих ключевые позиции в российской политике и экономике.

Когда на Давосском форуме в феврале 2017 года товарищ Си заявил о том, что место привычного «эксклюзивного» глобализма по-американски готов занять «инклюзивный» глобализм по-китайски, это вызвало в рядах мировой финансово-экономической элиты немалое смятение, добавив к атмосфере царившего там, по признанию Чубайса, «всеобщего ужаса» (среди либерал-монетаристов, разумеется) ещё больше шока и трепета. Хотя, по большому счёту, ничего неожиданного и странного в словах Председателя КНР не было — сильные производящие экономики всегда выступали за свободу торговли, открытость рынков и отмену любых ограничений. Просто потому, что это им выгодно. И наоборот, экономики слабые всегда вынуждены проводить политику протекционизма, защиты своих рынков и своих производителей. Просто потому, что в противном случае им на долгие годы гарантированы обнищание, разорение, нищета и поглощение более сильными соседями по планете, ближними и дальними.

И рано или поздно из Китая, который уже в 2015 году стал «экономикой номер один» в мире, подобное заявление должно было прозвучать. Насколько удачным был выбранный для этого китайскими товарищами момент — можно и поспорить, хотя после Брекзита и победы Трампа на выборах 45-го президента США, которая жёстко оспаривалась его оппонентами, сила «коллективного Запада», казалось бы, резко упала, а сила «красного дракона» возросла. Об экономическом рывке, который совершил Китай за предыдущую треть века, наглядное представление могут дать следующие цифры. В 1983 году ВВП КНР оценивался в 301,8 млрд. долл., составляя примерно 7,5% от аналогичного американского показателя и, соответственно, около 30% от показателя РСФСР, а в 2016 году, по данным МВФ, он достиг 21,292 трлн. долл., превосходя американский на 14%, а российский — в 5,6 раза. То есть китайская экономика за эти 33 года увеличила свой объём в 70,5 раз при среднегодовых темпах роста в 8,8% (впрочем, колебания составляли от 2,3% в 1990 году до 13,6% в 2007 году, но падения не было никогда). Даже при темпе роста в 6% китайцы в 2017 году дополнительно «сгенерируют» 1,27 трлн. долл., или почти треть всего российского ВВП 2016 года. Это грандиозная цифра, и если нынешние экономические тенденции сохранятся, Китай очень быстро окажется «впереди планеты всей», саккумулировав у себя производство критически-важных для человечества «линеек» товаров и услуг.

Немаловажно и то, что население КНР за эти годы увеличилось с 1032,35 до 1376,57 миллионов человек, или на 33,35%, в то время как население России — со 142,17 до 146,54 миллионов человек, или всего на 3,07%.

Все эти цифры, характеризующие «китайское экономическое чудо», камня на камне не оставляют от расхожих либерально-монетаристских тезисов о том, что плановая социалистическая модель экономики не выдерживает конкуренции со стороны модели корпоративно-рыночной, что «частник всегда эффективнее государства», а «кровавый советский эксперимент» столкнул «Россию, которую мы потеряли», на обочину мировой истории. Можно сколько угодно говорить о том, что «индустриальный» Китай по мере своего развития точно так же упрётся в «постиндустриальный барьер», как это якобы произошло в 80-е годы прошлого столетия с СССР и повторит его печальную судьбу; что причиной «китайского чуда» стало политическое решение «мирового правительства» об открытии западных рынков для товаров с маркой Made in China, которое можно пересмотреть и «в обратную сторону»; что, наконец, никакого «социализма» в современном Китае нет, — всё это ничуть не отменяет того факта что КНР реально ОБОГНАЛА в своём экономическом развитии ВСЕ страны мирового капитала и стала «мастерской мира» — такой же, какой после 1815 года была Великобритания, а после 1941 года — США. И что основой «китайского чуда» была и остаётся социалистическая плановая модель в базовых отраслях экономики.

Разумеется, на столь блестящем китайском фоне вопросы о том, чем все эти годы занимались российские власти, задавать как-то даже неприлично. А объяснить, почему за провальную либерал-монетаристскую экономическую модель все российские правительства после 1991 года держатся, как чёрт за грешную душу, просто невозможно. А как эта компрадорская, разработанная специально для «банановых республик третьего мира» модель уживается с независимой внешней политикой Кремля — вообще за гранью понимания. Тем не менее мы имеем то, что имеем, а Китай — предъявляет претензии на глобальное лидерство, готовясь заменить в этом качестве США.

С высокой долей вероятности можно предположить, что этот процесс будет непростым и достаточно долгим. Ведь, например, для того, чтобы после образования Федеральной резервной системы США американский доллар окончательно заменил в качестве главной мировой валюты британский фунт стерлингов, а сами Соединённые Штаты стали бесспорной «державой номер один» Запада, потребовалось более тридцати лет и две мировые войны, да и то — с 1945-го по 1991-й год мир оставался «двухполярным», а место мирового лидера у США оспаривал Советский Союз. Вряд ли смена глобального лидера в двадцать первом веке произойдёт быстрее и легче, нежели в двадцатом.

Тем более что у современного Китая, по сравнению с Америкой, есть целый ряд существенных недостатков и слабостей. Некоторые из них принципиально устранимы самим Китаем в течение определённого времени в рамках существующего геополитического статус-кво, но некоторые требуют либо внешней поддержки, либо масштабного изменения существующих границ.

Прежде всего, Китай не обладает ни военно-стратегическим превосходством, ни даже военно-стратегическим паритетом с ведущими вооружёнными силами современного мира, прежде всего — США и Россией. Поэтому «силовая» составляющая китайского лидерства не просто заметно уступает американской, но и, можно сказать, «стремится к нулю». Даже защита Пекином собственной территории в случае масштабного военного конфликта находится под вопросом — не говоря уже о «проекции силы» на другие регионы планеты, с чем США даже сейчас справляются без особых проблем, распоряжаясь более чем тысячей военных баз в подавляющем большинстве стран мира (официально Пентагон признаёт наличие 435 баз в 78 странах), а также мощными военно-морскими и аэрокосмическими группировками, пока отсутствующими у КНР. Более того, у Китая, в силу объективных географических причин, имеется выход только к одному океану — Тихому, да и тот нельзя назвать полностью свободным, в то время как США обладают выходом сразу к трём океанам: Тихому, Атлантическому и Северному Ледовитому, а в Индийском океане на постоянной основе базируется 5-й флот US Navy, контролирующий практически всю акваторию важнейших «танкерных» грузоперевозок. Таким образом, внешняя торговля, которая является одной из главных опор китайской экономики, принося в год 500-600 млрд. долл. чистой прибыли, критически зависит от тех же США.

Китайская валюта жэньминьби, более известная под названием «юань», лишь в прошлом году получила статус международной резервной валюты (правда, сразу получив 10,92% «валютной корзины» МВФ, обогнав и японскую иену, и британский фунт стерлингов), а в финансовых транзакциях её доля составляет пока всего лишь 2,3%, тем не менее она продемонстрировала почти четырёхкратный рост с 2013 года. Но до позиций доллара (72%) и евро (19,9%) юаню, конечно, ещё далеко. Поэтому доминирующей «мировой» валюты в распоряжении Пекина тоже нет. Данные обстоятельства приводят к тому, что Китай является «экспортной» экономикой с положительным платёжным балансом, а США — «импортной», обладающей не только внешнеторговым и бюджетным дефицитом, но и гигантским федеральным долгом. Китай обладает ценными бумагами США на сумму более чем в триллион долларов, но не имеет возможности превратить их в какие-либо реальные активы.

Особую роль играет момент продовольственной безопасности. Сельское хозяйство КНР в значительно меньшей мере технологично и производительно, чем агропромышленные комплексы США и Европы, а населения в нём гораздо больше. Доля продовольствия в китайском импорте непрерывно растёт, и по итогам 2016 года достигла 6,73%, или около 107 млрд. долл. — это примерно шестая часть китайского оптового продовольственного рынка. В то же время США являются нетто-экспортёрами по зерну, овощам и мясу, не говоря уже о деятельности таких гигантов, как Monsanto, Coca-Cola и Pepsico, по большому счёту импортируя только фрукты и орехи. Понятно, что продовольственная уязвимость также не является плюсом для Китая в этой «войне цивилизаций».

Наконец, провозглашённая Пекином идеология «социализма с китайской спецификой» имеет слишком мало шансов на то, чтобы завоёвывать сторонников за пределами КНР — в отличие от американского «неолиберализма», носящего подчёркнуто «общечеловеческий» характер. Достаточно трудно представить себе некое американское подобие «чайнатаунов» за пределами территории США, если только не рассматривать в качестве таких «сеттльментов» упомянутые выше военные базы и лагеря. Выраженное этнокультурное «лицо» китайского «лидерства» в данном отношении сильно уступает мультикультурной, пронизывающей все страны мира «агентуре влияния», которую сформировала «империя доллара».

Всё это делает «глобализацию по-китайски», одним из главных проявлений которой сегодня выступает проект «Экономической зоны Нового Шёлкового Пути» (ЭЗНШП), более чем специфической и направленной, в первую очередь, на оптимизацию логистики китайского экспорта, на маршрутах которого в перспективе 30-50 лет действительно может возникнуть новая структура экономики. По сути, сравнимым с «зоной Нового Шёлкового пути» и уже практически готовым проектом является Транстихоокеанское торговое партнёрство, о выходе из которого сразу же после своего избрания заявил Дональд Трамп. Но, скорее всего, там заложено немало капканов, которые способны сильно ограничить свободу действий КНР как в зоне АСЕАН, так и во всём мире. «Пекинский обком», в отличие от «вашингтонского», не может позволить себе внешнеполитические стратегии «управляемого хаоса», «большой дубинки» или «банановых республик». Практически единственным инструментом, находящимся в его распоряжении, являются инвестиции в реальный сектор экономики своих партнёров, причём, по преимуществу, — в транспортную инфраструктуру или «дополняющие» точечные производства.

Отсюда понятны как противоречивые экспертные оценки перспектив данного китайского проекта, так и достаточно скромные результаты его реализации. Тем не менее для Китая лозунг «Один пояс, один путь» является приоритетным.

КНР делает только первые и не слишком уверенные шаги на пути глобального лидерства, и в интересах России здесь максимально помочь своему стратегическому союзнику — по целому ряду причин.

Прежде всего, усиление «красного дракона» неизбежно приведёт к нарастанию конфликтного потенциала по линии США—КНР, соответственно снизив напряжённость американо-российского взаимодействия, да и взаимодействия с «коллективным Западом» в целом.

Во-вторых, обладая почти идеально комплементарным КНР сырьевым, научно-технологическим, военным и геополитическим потенциалом, Россия вправе рассчитывать на особый статус в отношениях с ним: и сегодня, и, в особенности, на перспективу — поскольку ни одно другое государство современного мира не в состоянии оказать Китаю практически всю необходимую ему для выхода на безусловную позицию глобального лидера помощь. Именно эту позицию российский президент озвучил в своих выступлениях на проходившем 14-15 мая в китайской столице международном форуме «Один пояс, один путь», настаивая на том, что деятельность официального Пекина по реализации своих инициатив в рамках ЭЗНШП не должна препятствовать планам проводимой под российской эгидой евразийской интеграции и обязана координироваться с ними. «Именно с таким подходом мы считаем возможным рассматривать повестку дня, предложенную сегодня Китайской Народной Республикой», — подчеркнул Владимир Путин. Примут ли эту российскую позицию наши партнёры из КНР не к сведению, а к исполнению — вопрос пока открытый, но, пожалуй, это была весьма своевременно сделанная коррекция: именно сейчас, пережив угрозы выдвижения практически к собственному побережью сразу трёх из девяти авианосных ударных групп США, значение военных аспектов российско-китайского стратегического союза для товарищей из Чжуннаньхая выглядит предельно актуальным. Тем более что действующий американский президент продемонстрировал, что не испытывает никаких комплексов насчёт помахать дубинкой, а от предупреждений о начале ударов «томагавками», в принципе, может и отказаться.

Здесь нет никакого «политического цинизма» — достаточно напомнить о том, что КНР держит в своих золотовалютных запасах более чем на триллион долларов treasures американского казначейства, то есть минимум на эту сумму прямо вкладывается в экономику США. Примерно таков порядок цены выданного «красному Китаю» входного билета на мировые рынки. И если администрация Трампа периодически грозит объявить этот билет недействительным и требует доплаты за него в виде новых пошлин на китайские товары и услуги, то комплексная поддержка китайских союзников со стороны России вряд ли должна рассматриваться как бессрочный и бесплатный бонус к этому билету. Тем более что на внешнеполитических фронтах российские успехи уже очевидны для всех и неоспоримы, а тезис об «агрессивной России», любыми средствами стремящейся восстановить своё влияние во всём мире, в глобальных масс-медиа сегодня так же популярен, как во времена Обамы был популярен тезис об «изолированной стране, с порванной в клочья западными санкциями экономикой», которая с минуты на минуту должна подписать полную и безоговорочную капитуляцию на условиях США и их союзников.

Что, впрочем, ничуть не отменяет необходимости отказа Кремля от «вашингтонского консенсуса» в социально-экономической сфере и перехода к более вменяемому использованию российских ресурсов, включая советский «запас прочности», которые, несомненно, велики, но отнюдь не бесконечны, — в противном случае не исключены самые катастрофические последствия, вплоть до гражданской войны «всех против всех» и утраты Российской Федерацией государственного единства.

Источник