«Демократизм» против демократии. Постбиполярный мир: мирное сосуществование или хаос

Постбиполярный мир: мирное сосуществование или хаос

А.В. Лукин – доктор исторических наук, руководитель департамента международных отношений НИУ «Высшая школа экономики».

Резюме: Россия вряд ли может позволить себе неограниченную конфронтацию. Гораздо более азумный курс – попытаться создать альтернативу Евросоюзу в рамках Большой Европы.

Исследование осуществлено при грантовой поддержке факультета мировой экономики и мировой политики НИУ «Высшая школа экономики» в 2015 году.

На рубеже ХХ и ХХI веков биполярная система, господствовавшая после Второй мировой войны, рухнула в результате саморазрушения одного из полюсов. После краха советского центра силы, вызванного не войной, а давлением и внутренними проблемами, наступил период триумфа Запада.

Соединенные Штаты и их союзники могли взять на вооружение сбалансированный курс, опереться – с лидерских позиций – на улучшение отношений с крупными мировыми игроками. Россию, например, тогда вполне было возможно в значительной степени интегрировать в западную систему. Однако в интеллектуальном пространстве США и Европы верх взяла идеология, которую можно назвать «демократизмом» – своеобразное и однобокое соединение политического либерализма, концепции «фундаментальных прав человека», просвещенческого секуляризма и отдающих колониализмом теорий западного превосходства. В результате Запад попытался силой навязать миру собственную модель, выдавая ее за универсальную, а идеология, родившаяся из победы над тоталитарными системами ХХ века, сама стала приобретать тоталитарные черты.

Тоталитарный крен победителей тоталитаризма

Фундаментальные принципы внешней политики, основанной на идеях «демократизма», просты. Лучший путь присоединить все «варварские» народы и страны к миру «свободы и демократии» – подчинить их политическому влиянию через экономические и политические союзы. Для этого к власти должны прийти силы, ориентирующиеся на Запад, чему необходимо всячески способствовать. Если эти силы не вполне отвечают «демократическим» стандартам – не страшно. Пусть сначала подчинятся экономически и политически, а затем их «дотянут».

После распада СССР Запад избрал путь, основанный не на реализме, а на этой идеологии. Его лидеры почувствовали себя победителями, которым не нужно считаться с интересами других: ведь мир и так скоро упадет к их ногам, так как все народы мечтают слиться с Западом на основе единственно верных всеобщих «универсальных» ценностей. Между тем в большей части мира значительную часть этих ценностей не принимали, не без основания считая их идеологическим прикрытием навязывания Западом миру своей гегемонии. Кроме того, многие постулаты прямо противоречили традиционной культуре и господствующим верованиям других крупных цивилизаций.

Запад переоценил себя в двух смыслах: политическом и культурном. Мир оказался гораздо более сложным, а его ценности – гораздо более разнообразными, чем их представляли себе западные лидеры, опьяненные успехами, но ограниченные собственной идеологией. Но в западных столицах, особенно в Вашингтоне, продолжали вести себя так, как будто «история кончилась»: продавливая свое видение мира и даже внутреннего устройства стран и целых регионов, которые вовсе не желали вестернизироваться. Эта политика привела к хаосу в Ираке, Египте, Сирии, а затем и на Украине.

Некоторые западные наблюдатели задним числом увидели эту тенденцию. Так, известный американский внешнеполитический аналитик Ричард Хаас пишет, что действия США усугубили всемирный беспорядок: «порядок развалился в результате сплава трех тенденций. Сила в мире распределилась между большим количеством игроков. Снизилось уважение к американской экономической и политической модели. А выбор конкретной политики, особенно на Ближнем Востоке, породил сомнения в рассудительности Америки и в том, что угрозы и обещания Соединенных Штатов заслуживают доверия. Чистый итог заключается в том, что, хотя абсолютная сила и мощь США остаются значительными, их влияние уменьшилось».

Если Хаас говорит только о внешнеполитических просчетах, Генри Киссинджер фактически указывает на рост идеологизированности американской политики как на одну из причин неудач. «Прославление универсальных принципов, – пишет он о внешней политике США, – должно быть соединено с признанием реальности истории, культуры и представлений о безопасности народов других регионов планеты», т.к. история «не гарантирует успех даже самым возвышенным убеждениям в отсутствие целостной геополитической стратегии».

В одном из докладов Европейского совета по международным делам (авторы – Иван Крастев и Марк Леонард) утверждается, что уклад жизни ЕС, который европейцы приняли за универсальную модель будущего всего мира, был исключением: «Европейцы хорошо осознавали особый характер своей системы, но были убеждены в ее универсальности… Претензия новой европейской идеи одновременно на исключительность и универсальность сделала невозможным для европейцев принятие альтернативных проектов интеграции на континенте».

Конечно, между Соединенными Штатами и Евросоюзом есть тактические разногласия. США, будучи отдаленной от Европы и самой мощной державой Запада, мало озабочены реальными последствиями своих действий. Вашингтон выступает за более чистое воплощение идеологических целей, не считаясь с европейскими издержками. Кроме того, курс на расширение военных операций по всему миру, раздувание различных угроз позволяет консолидировать доминирование Соединенных Штатов над Европой. В самой Европе есть чисто проамериканские круги, но есть и те, кто хотел бы превратить ее в самостоятельный или хотя бы автономный центр силы. Для этого конфронтация с другими центрами силы в мире не нужна и даже вредна.

Но в целом США и Европу, а также, например, более отдаленные Австралию, Новую Зеландию и в меньшей степени Японию нужно рассматривать как единое сообщество, объединенное прежде всего общей идеологией «демократизма»: стремлением навязать собственную модель всему миру. В обозримом будущем внешнюю политику этого все еще самого мощного центра силы определит противоречие между растущими идеологическими амбициями и снижающимся относительным потенциалом.

Популярность западной модели и западной идеологии была основана прежде всего на том, что, как считали в значительной части незападного мира, особенно после Второй мировой войны, она обеспечивает наивысший уровень благосостояния. Свобода, конечно, привлекательна для части населения небогатых и диктаторских государств, но не за счет благосостояния. Мощный рост китайской экономики в конце ХХ – начале ХХI веков, а также экономический и политический крах многих государств, которым США и Евросоюз пытались навязать собственную модель (Россия 1990-х гг., Ирак, Ливия и др.), заставили усомниться в универсальности западных лозунгов «демократизации», «рыночной экономики» и «свободной торговли».

Подобное ранее случилось с другой тоталитарной идеологией – советской, а вместе с ней и «мягкой силой» СССР после Второй мировой войны, а особенно в 70–80-е гг. ХХ века. Коммунистические идеалы, пользовавшиеся популярностью во всем мире, в том числе в Европе и Америке, особенно в период антифашистской борьбы и деколонизации, поблекли, когда выяснилось, что экономически в третьем мире советская модель не работает, а ведет лишь к созданию коррумпированных диктаторских режимов и застою. Советские военные интервенции в Венгрию (1956), Чехословакию (1968) и Афганистан (1979) заставили усомниться в искренности Москвы относительно создания лучшего мира, породили новое отношение к советской идеологии как к прикрытию геополитических интересов.

В действительности и в СССР, и на современном Западе геополитические цели сложно отделить от идеологических. Все тоталитарные идеологи считают, что навязываемая ими высшая и наиболее прогрессивная политическая модель гарантирует процветание и счастье, а осуществлять ее наиболее эффективно можно с использованием, как говорили в СССР, «братской помощи» «прогрессивных» государств, то есть под их политическим контролем. Поэтому установление контроля над максимальным количеством стран и забота об их счастье путем навязывания единственно верной модели развития в этой конструкции неразделимы.

Пока будет происходить процесс адаптации «демократизма» к новым реалиям (а это займет годы), вряд ли можно рассматривать Запад как источник мира и стабильности. Напротив, его политика останется основным источником мировых конфликтов, которые будут особенно часто возникать на территориях, пограничных с другими, незападными центрами силы, придерживающимися иных ценностных установок.

Только геополитика, ничего личного

В связи с событиями на Украине Россия окончательно отказалась следовать в фарватере Запада и вступила в конфронтацию, начав политический и экономический поворот к незападному миру. Постсоветский консенсус между Западом и Россией был основан на предположении, что обе стороны двигаются к более тесному сотрудничеству, с пониманием относятся к интересам друг друга и идут на взаимоприемлемые компромиссы.

Россия старалась выполнять эти условия. Не отказавшись полностью от идеи национальных интересов, она показывала, что готова ими частично жертвовать ради сотрудничества с «цивилизованным миром». Однако последний, несмотря на обилие ободряющих слов, мыслил категориями собственной победы в холодной войне. Запад включал в сферу своего влияния все больше стран, передвигал военные объекты все ближе к российской границе, в том числе и на территорию ее традиционных союзников. Когда очередь дошла до Украины, Россия взорвалась.

Новая Россия отвергла советскую и любую другую тоталитарную идеологию. Она не пытается навязать свою политическую модель другим. На Украине, как и повсюду вокруг своих границ, Россия ведет борьбу не за установление там модели какого-то идеального общества, а за чисто геополитические цели, связанные с выживанием в условиях хаотического и опасного мира. Она стремится не быть окруженной, не подпасть под политический контроль США и их союзников, сохранить дружественные ей или хотя бы нейтральные режимы у соседей.

Соединенные Штаты и Запад в целом рассматривают конфликт как крайне опасный, хотя и локальный. Москва фактически подрывает глобальный западный проект мирового развития: постепенного подключения всех стран мира к западному проекту на условиях Запада, то есть в качестве «учеников», старательно пытающихся подняться до уровня западных стандартов. Локален же он потому, что Россия – не самый серьезный вызов на этом пути, хотя и наиболее острый в настоящее время. В долгосрочной перспективе формирование многополярного мира в целом вызывает у Запада гораздо большую тревогу. Неясно, как вестернизировать огромный Китай, да и с Индией, Бразилией и многими другими центрами силы не все складывается идеально.

Обаяние модернизации без демократии

В долгосрочном плане возвышающийся Китай представляет собой гораздо больший вызов западной идеологии мирового господства, чем все еще довольно слабая Россия. Китай – вторая экономика и самая густонаселенная страна мира – представляет угрозу не военной мощью, которая пока несравнима с американской и даже с российской. Но КНР удалось сделать то, чего не смог СССР, – построить эффективную экономику, не основанную на политической модели Запада. Более того, Китай настолько взаимосвязан с экономиками Соединенных Штатов и Евросоюза, что в случае осложнений будет крайне сложно принять против Пекина меры, которые были приняты против России. Возможно, в открытой конфронтации объединенному Западу и удастся одолеть Китай, но это очень дорого обойдется мировой экономике.

Сам Пекин активизирует внешнюю политику. Первый этап активизации сводился к стремлению убедить соседей и весь мир в том, что усиление страны не угрожает их интересам. В этом смысл концепции «мирного подъема», выдвинутой в 2003 г. Ху Цзиньтао. Из-за опасений относительно термина «подъем» она затем была заменена теориями «мирного развития» и строительства «гармоничного мира».

При Си Цзиньпине Пекин перешел от защиты к наступлению. Новый лидер выдвинул амбициозные планы создания «Экономического пояса Шелкового пути» и «Морского шелкового пути». Их экономическое содержание пока не вполне ясно, но очевиден политический смысл: Китай выдвигает собственные, альтернативные западным, концепции развития ряда азиатских регионов. Пекин предлагает концепцию соразвития, подкрепленную значительными материальными ресурсами. Он говорит: подключайтесь не к ареалу «демократизма», а к зоне «Шелкового пути». Присоединение ряда союзников США, несмотря на возражения Вашингтона, к предложенному Пекином Азиатскому банку инфраструктурных инвестиций показывает серьезную привлекательность китайских проектов.

Другое свидетельство внешнеполитической активизации – часто раздающиеся в Китае призывы пересмотреть концепцию «таогуан янхуэй» (держаться в тени и стараться ничем не проявлять себя), выдвинутую Дэн Сяопином в начале 90-х гг. ХХ века. Игорь Денисов делает вывод, что «в современном китайском политическом дискурсе четко прослеживается как преемственность внешней политики…, так и стремление придать китайской дипломатии более инициативный характер, что в перспективе должно вывести КНР в число государств, устанавливающих правила игры в соответствии со своими возросшими интересами». И хотя, по его мнению, принцип ограничения стратегического планирования, прежде всего вопросами, затрагивающими «ключевые интересы», не изменился при Си Цзиньпине, сама сфера ключевых интересов постоянно расширяется. Если в годы правления Дэн Сяопина к ним относились лишь проблема Тайваня и контроля над Тибетом и Синьцзяном, то сегодня это уже и защита китайской позиции в территориальных спорах с Японией вокруг островов Дяоюй (Сенкаку), и конфликт в Южно-Китайском море. А некоторые эксперты относят к ключевым интересам и необходимость обеспечить Китаю возможность занять достойное место в мире в целом.

Главным препятствием, по широко распространенному в КНР мнению, являются США. Вашингтон, как считают большинство китайских аналитиков, старается сдерживать Китай, видя в нем основного конкурента. Для этих целей Соединенные Штаты при помощи союзников и дружественных государств пытаются окружить Китай в военном и стратегическом отношении, настраивают против него соседей, раздувая теорию «китайской угрозы». В одной из книг китайского военного аналитика Дай Сюя утверждается, например, что окружение уже удалось почти со всех сторон, за исключением России и Центральной Азии.

Хотя некоторые и предлагают более активные меры по прорыву окружения, например, за счет строительства военно-морских баз за рубежом или привлечения армии к защите зарубежных капиталовложений, официальная позиция пока гораздо мягче. Характерно отношение китайских аналитиков к идее «глобального управления». Считая его нынешнюю теорию и практику западной конструкцией, призванной защищать доминирование США и Европы, в Китае не предлагают подорвать или ликвидировать систему, но выступают за ее реформирование так, чтобы КНР и другие незападные государства получили бы в ней достойное представительство.

В целом Китай не заинтересован ни в конфронтации с кем бы то ни было, ни в революционном изменении мировой системы, однако намерен настойчиво и последовательно содействовать ее эволюции в более выгодную для себя сторону.

КНР, как и Россия, далеко ушла от коммунистического глобального тоталитаризма, не стремится навязывать другим государствам собственную модель развития. При этом экономические интересы страны все больше выходят за пределы собственной территории. И само это стремление, подкрепленное экономическими успехами и серьезными финансовыми ресурсами, ростом популярности китайской модели модернизации без демократии у авторитарных лидеров развивающихся стран, представляет вызов идеологии «демократизма».

Конечно, на Западе многие рассматривают китайский опыт как один из частных случаев теории модернизации. Китай, мол, в принципе идет путем Японии и «азиатских тигров»: за экономической модернизацией должна последовать демократизация, как было в Южной Корее и на Тайване. В Пекине отвечают: КНР нельзя сравнивать с государствами другого калибра; будучи целой цивилизацией, он продолжит развиваться собственным путем, по традиционно китайским схемам. В последнее время в Китае появилось много статей о том, что и для мира в целом традиционные китайские концепции мироустройства гораздо полезнее, чем западные подходы.

Среди западных экспертов между тем снова распространились предсказания скорого краха коммунистического Китая. И хотя эти прогнозы в ближайшей перспективе представляются не более чем стремлением выдать желаемое за действительное, в более отдаленном будущем серьезные проблемы и даже кризис китайской системы власти вполне возможен. Но, как показывает опыт СССР и России, даже гипотетический крах коммунизма и длительный кризис вряд ли приведет к вестернизации такой огромной державы, как Китай, и ее подчинению западным интересам.

Умеренный не-Запад

Индия, Бразилия и ряд других государств постепенно превращаются в мощные центры незападного мира. Дели, как и Пекин, проводит самостоятельную внешнюю политику, стараясь поддерживать конструктивные отношения со всеми основными мировыми игроками. Являясь на протяжении веков мультикультурной и многоконфессиональной страной, она сохраняла общецивилизационное единство, основанное на уважении чужих мнений и традиций. Этот опыт стал основой индийской демократии, и его Индия хотела бы передать миру, желая видеть мировое устройство таким же плюралистическим, как и само индийское общество.

И этот идеал противоречит западной идеологии «демократизма». Совпадая с ним в уважении к демократии, он отрицает идею навязывания «прогрессивных» ценностей и моделей силой и наказания за отход от них. Кроме того, в моральном отношении Индия хотя и идет за Западом, но все еще гораздо более традиционна. Приход к власти в 2014 г. правительства лидера индуистской Бхаратия джаната парти Нарендры Моди еще укрепил чувство индийской миссии в мире и традиционалистские тенденции внутри страны.

Дели старается наладить связи с Пекином, так как этого требует экономическая необходимость. В то же время значительные проблемы в индийско-китайских отношениях сохраняются, в том числе территориальный спор. Но, что более важно, в случае с Китаем и Индией мир является свидетелем зарождения геополитических противоречий между двумя растущими незападными центрами силы, интересы которых сталкиваются, например, в нескольких островных государствах, которые ранее считались сферой влияния Индии, но сегодня стали объектом экономической экспансии Пекина (Мальдивы, Сейшелы, Маврикий, Шри-Ланка).

Бразилия, по данным за 2014 г., была седьмой экономикой мира, ее ВВП превышал показатель таких стран, как Италия или Россия. Два последних президента, Лула да Сильва и Дилма Руссефф, представляют левые силы, и именно в этом – основа нарастающих расхождений с США. Внешняя политика Бразилии во многом противоречит американской: она выступила против операций в Ираке и Ливии, за мирное решение сирийского конфликта, не одобряет санкций в отношении Ирана. Бразилия отказалась поддержать американский проект создания Американской зоны свободной торговли (АЛКА), что явилось одной из главных причин его провала. Соединенные Штаты часто критикуют бразильский протекционизм и якобы демпинг, а также нарушения прав интеллектуальной собственности, в то время как Бразилия обвиняет Вашингтон в приверженности «монетаристской» политике и провоцировании «валютных войн» против развивающихся рынков. По мере укрепления бразильского центра силы и возрастания его влияния в Латинской Америке и мире в целом противоречия с США будут возрастать, хотя экономическая необходимость, как и в случаях с Китаем и Индией, не позволит довести дело до острой конфронтации.

Сосуществовать мирно

Постбиполярный мир на нынешнем этапе можно было бы назвать промежуточным. Глобальное доминирование Запада, сложившееся после холодной войны, заканчивается, а многополярный мир еще не сложился и неизвестно, сложится ли окончательно. Новые центры силы будут пытаться создать вокруг своих границ зоны собственного влияния за счет сокращения влияния Запада, что, естественно, встретит ожесточенное сопротивление последнего (как это уже происходит в случае с Китаем и Россией). Более слабые незападные державы будут пытаться координировать свои действия (в рамках БРИКС, ШОС, АСЕАН).

Однако это не означает создание антизападного альянса. Там, где зоны влияния незападных центров силы столкнутся друг с другом, возможны острые конфликты (как намечающаяся борьба за сферы влияния между Китаем и Индией). Запад (в особенности США) использует это в своих целях. В связи со сложной структурой такого мира окончательное формирование реальной многополярности с несколькими приблизительно равными по влиянию центрами силы не является исторически неизбежным. Заметную роль в этой системе будут играть среднемощные или региональные центры силы, например Вьетнам, Южная Африка, Нигерия и др., имеющие собственные цели и взгляды на региональную политику. Они могут вступать во временные альянсы с более крупными центрами для достижения собственных локальных целей (как, например, Вьетнам, пытающийся использовать Вашингтон в территориальном конфликте с Китаем).

Роль России в переходном мире пока только намечается. Россия пытается стать крупным независимым игроком, позиционируя себя как центр евразийской интеграции. Однако неясно, хватит ли для этого ресурсов. В обстановке экономической зависимости от Запада Россия вряд ли может позволить себе неограниченную конфронтацию. Гораздо более разумный курс – позиционировать Россию и Евразийский союз как часть Большой Европы, но не проекта ЕС, попытаться создать альтернативу Евросоюзу в рамках Большой Европы. Такая цель более реалистична и приемлема для различных слоев российского населения и элит. Она вызовет симпатии тех кругов в Старом Свете, которых не устраивает доминирование США, и позволит продолжить экономическое сотрудничество с Европой. Больше того, Россия должна стать проводником европейских подходов и ценностей в Евразии. Такая теория существовала еще в XIX веке.

Речь, конечно, категорически не может идти о роли России как агента «демократизма». Для Евразии с ее собственными традициями приемлемы лишь самые базовые европейские ценности, обеспечившие общественный прогресс этой части континента на протяжении предшествующих столетий, но не сиюминутные увлечения в области секуляризма и морали, которые Европа пытается навязывать всем окружающим сегодня. Для Азии же, напротив, Евразийский союз мог бы стать «послом» в Европе. Здесь необходимо подчеркивать не только европейскую, но и азиатскую принадлежность России.

В постбиполярном мире сохранятся и даже обострятся глобальные проблемы, которые можно решать только общими усилиями: нехватка ресурсов, перенаселение, загрязнение окружающей среды, нераспространение оружия массового уничтожения и т.п. Смертельную угрозу для человеческой цивилизации в целом представляет терроризм.

Действенный механизм решения таких проблем можно создать, если основные центры силы договорятся о той ограниченной сфере, где их взгляды сходятся, и о том, что по всем другим вопросам они «соглашаются не соглашаться», не доводя дело до острой конфронтации. По сути это будет возрождение «мирного сосуществования» периода биполярности. Ее суть сформулирована еще во времена Никиты Хрущёва: не разделяя ни целей мирового развития, ни идеалов общественного устройства, мы отказываемся от войны друг с другом, пытаемся договориться по тем проблемам, по которым можно договориться. Для рабочих органов этого механизма больше всего подходят уже существующие институты глобального управления, прежде всего ООН с ее Советом Безопасности. Но это не означает неизменность системы, напротив, ее следует постепенно реформировать для достижения более адекватного представительства растущих центров силы.