Европейская дилемма Великобритании

Яковенко А.В. – чрезвычайный и полномочный посол Российской Федерации в Великобритании.

Резюме: Перспектива выхода Великобритании из Евросоюза является одним из ключевых неизвестных европейской политики. Глава нынешнего кабинета Дэвид Кэмерон пообещал провести до конца 2017 г. референдум по этому вопросу.

Перспектива выхода Великобритании из Евросоюза является одним из ключевых неизвестных европейской политики. Глава нынешнего кабинета Дэвид Кэмерон пообещал провести до конца 2017 г. референдум по этому вопросу. Трудно согласиться с теми, кто считает, что европейский проект переживет уход англичан, поскольку его осью продолжает оставаться связка Берлин-Париж. Более того, вроде как никто не будет мешать дальнейшей консолидации «малой Европы», поскольку удовлетворение британских требований об особом статусе всегда было источником серьезного напряжения внутри сообщества.

Без Лондона континентальная Европа станет более самостоятельной, поскольку на Британию всегда смотрели как на проводника интересов США в европейских делах

Другое мнение, которое также не стоит сбрасывать со счетов, сводится к тому, что без Лондона континентальная Европа станет более самостоятельной, поскольку на Британию всегда смотрели как на проводника интересов США в европейских делах (кстати, на это указывают и настойчивые пожелания Вашингтона, чтобы Великобритания оставалась в рядах единой Европы – ее выход существенно снизит ценность для Соединенных Штатов «особых отношений»).

Что говорит история: «мой дом – моя крепость»

Приведенные мнения упрощенно толкуют ситуацию, во многом в русле потенциального возвращения всей европейской политики в XIX век, когда Лондон, находясь на отшибе «европейского концерта», проводил политику «блестящей изоляции», наблюдая со стороны за поддержанием европейского равновесия. Не будем забывать, что такой расклад плохо кончился для всей Европы. Пусть и пойдя на поводу у Франции Наполеона III, Британия играла наиболее активную и непримиримую (в том числе в ходе парижских мирных переговоров) роль в Крымской эпопее, разрушившей созданную Венским конгрессом систему коллективной безопасности в Европе. Был открыт путь для реализации главного «кошмара» французской политики – объединения Германии под властью Пруссии в формате империи. Для последней, как справедливо отмечал в середине века Федор Тютчев, в Европе просто не было места. По его мнению, место было для Германии как федерации, каковой она и стала в результате двух мировых войн. Какое еще доказательство требуется для того, что федерация – внутренний мир, а значит, и безопасность для соседей. Конечно, первое, что приходит на ум, так это случай с Украиной уже в наши дни.

В целом же, европейская дилемма Великобритании – это вопрос национального самосознания, мироощущения, истории и культуры. В первом приближении можно заключить, что истоки, мягко говоря, скептического отношения англичан к континентальной Европе и тому, что там происходит, кроются в островном положении страны. Чисто физическая связь с континентом была утеряна во времена Генриха VIII вместе с утратой Кале, несколько ранее ушла Гасконь – последнее, что оставалось от обширной Анжуйской империи, большую часть территории которой составляли французские владения. Разумеется, важнейшее значение имел разрыв с Римом. Елизаветинская эпоха, по сути, заложила основы современного самосознания англичан, да и всех британцев. Ключевым событием стал разгром Великой армады и последовавшее укрепление военно-морской мощи Великобритании. В итоге, страна на протяжении последующих веков была в состоянии самостоятельно постоять за себя, по крайней мере, в части защиты собственной территории. Очевидно, что Великая армада, борьба с наполеоновской Францией и нацистской Германией, а все эти эпизоды были сопряжены с угрозой иностранного вторжения на Британские острова, закрепляли вполне определенную концепцию британской истории в европейском и глобальном контексте.

Войны с участием континентальных держав требовали соответствующих альянсов, что наиболее ярко проявилось в годы Первой и Второй мировых войн. Во Второй мировой войне британцы оказались в числе немногих, кто был в состоянии противостоять нацистской Германии. Сказались сила характера и верные инстинкты Уинстона Черчилля, которые отражали настрой всей нации. Поэтому события первой половины ХХ века только добавили англичанам гордости за себя и за свою страну. Собственно, тут есть параллели с Россией, которая, будучи расположена на противоположном конце континента, отличалась не меньшей независимостью.

«Потеря империи»-1

Ключевым событием новейшей истории стал распад Британской империи, которая была переформатирована, но уже на совершенно иной основе, в Содружество наций. Болезненность «потери империи» нельзя недооценивать, поскольку речь шла, помимо всего прочего, о способе существования, который неизбежно приходилось менять. Это было психологически болезненно прежде всего для элиты, которая привыкла устанавливать правила игры для других держав, по существу, бóльшей части мира. Отсюда прямая ассоциация страны с международным порядком, который представлялся своим, был понятным, а главное, поддавался регулированию и контролю из Лондона.

Весьма непростым был процесс адаптации к новой международной реальности, которая возникла после Второй мировой войны. Горьким опытом оказалась Суэцкая авантюра осенью 1956 г., которая, в том числе в силу занятой Соединенными Штатами позиции, расставила все точки над «i» относительно международного позиционирования Великобритании. Положение смягчал статус постоянного члена СБ ООН, а также ядерной державы. Однако при президенте Джоне Кеннеди у американцев возникли сомнения в том, целесообразно ли наличие у союзников США независимого потенциала ядерного сдерживания.

Как пишет в своей книге 2003 г. «Распад наций» бывший британский дипломат и высокопоставленный сотрудник аппарата ЕС Роберт Купер, тогда прорабатывались планы создания многосторонних ядерных сил, в том числе с целью вовлечения в ядерное планирование ФРГ. Для Лондона все это отходило на второй план перед главным. Цитируется Макджордж Банди, согласно которому, премьер-министр Гарольд Макмиллан говорил президенту Кеннеди: «Отказаться (от независимого потенциала сдерживания) означало бы, что Британия не является страной, которая прошла через всю свою предшествующую историю». Макмиллан, по сути, угрожал тем, что в таком случае Вашингтон не сможет рассчитывать на Лондон и страна будет самостоятельно решать, в чем участвовать, а в чем нет в части общезападных проектов под американским лидерством. Стоит заметить, что Британия так и не участвовала во вьетнамской войне (в отличие от войны в Корее, а потом и в Ираке). Надо полагать потому, что в памяти как элиты, так и общества еще были свежи воспоминая о суэцком унижении.

В конечном счете холодная война помогла Великобритании найти свое место в мире. Благодаря особенностям международного статуса и «особым отношениям» с США (а последние касались не только предоставления Лондону американских систем ядерного оружия, но и обширного сотрудничества в вопросах обороны, военно-промышленного комплекса и разведки), Лондон стал привилегированным партнером Вашингтона в глобальной империи Соединенных Штатов, которая, кстати, тоже была коммерческим предприятием и способом существования уже для Америки и Запада в целом. Можно согласиться с теми, кто считает, что Лондон попросту уступил американцам первенство в западном альянсе и американская империя пришла на смену британской. Во многом поэтому отношения с Европой являлись вторичными по отношению к союзу с США. Ветирование Шарлем де Голлем британского участия в ЕС не доставляло Лондону удовольствия, но и не являлось в тогдашнем геополитическом контексте чем-то экзистенциально важным. Великобритания все-таки вступила в нечто межгосударственное, без ярко выраженных элементов передачи части своей компетенции наднациональным органам управления.

Европейская интеграция: конструктивная неопределенность?

Ситуация менялась по ходу развития европейского интеграционного проекта и могла регулироваться посредством изъятий для Лондона в части тех программ, включая Шенген и единую валюту, к участию в которых англичане попросту не были готовы, в том числе в силу особенностей своей политической и конституционной системы, во многих своих моментах отражавшей наследие давней истории. (Достаточно сказать о существовании официальной церкви, наследственных членов Палаты лордов, часть мест в которой зарезервирована за высшими иерархами Англиканской церкви; в Палате сохраняют за собой места и представители судебной власти.) Одно из таких изъятий – это скидка с британской доли в бюджете ЕС, оговоренная правительством Маргарет Тэтчер. Трудно не заметить, что психологический фактор, а это все то же самоощущение британцев, играл и продолжает играть решающую роль в том, как Лондон видит свое место в Европе.

В то же время, роль сыграло целенаправленное культивирование властями патриотических/евроскептических настроений. Оно осуществлялось на страницах наиболее популярной, таблоидной прессы, частично входящей в медиа-империю австралийца Руперта Мердока, который при Тэтчер купил газету «Таймс». Разумеется, тогда под предлогом преодоления кризисных явлений в экономике решалась задача ужесточения и без того достаточно жесткой англосаксонской модели экономического развития.

Другое дело, что инерция такой «воспитательной работы» с собственным общественным мнением вступала в противоречие с реальностями европейской политики. Логика интеграционного процесса ставила задачи, решение которых все больше выводило Лондон на политическую периферию. Более того, на фоне очередных кризисных явлений в экономике обострились внутренние проблемы, которые создают серьезную угрозу национальным интересам, причем вне зависимости от окончательного выбора по части выстраивания отношений с континентальной Европой. Это проявляется в росте антииммиграционных настроений и реальной перспективе выхода из Евросоюза, включая его общий рынок.

Заявление премьер-министра Кэмерона о проведении референдума в 2017 г. странным образом привело к кристаллизации дебатов по иммиграционной политике. По данным опросов, 70% британцев выступают за снижение уровня иммиграции или ее запрет. При этом две трети настаивают на том, что иммигранты должны уметь говорить по-английски, а при найме на работу преимущество должны отдаваться коренным жителям. 42% считают, что иммиграция наносит экономический ущерб вследствие социальных расходов на лиц, въезжающих в Великобританию. Преобладает и гипертрофированное представление о размерах доли недавних иммигрантов в общем населении страны – 24,4% вместо реальных 13%. И это при достоверных данных о том, что иммигранты дают экономике страны больше, чем получают. Темпы иммиграции нарастают в силу объективных причин. Никто к этому не был готов. Собственно, не было и продуманной комплексной политики встраивания иммигрантов в британское общество – отсюда попытки придать анафеме саму идею многокультурности. Никто в Европе, по сути, не знает, как управлять обществом, когда размываются его традиционные культурные устои и оно ускоренно становится многонациональным и многокультурным. Проблему управления таким обществом обостряет угроза исламского терроризма, которая связана с процессами, происходящими на Ближнем Востоке в рамках так называемой «арабской весны». Соответственно, проблема имеет серьезное эмоциональное измерение и служит серьезным фактором внутриполитической борьбы.

Согласно последним опросам Gallup International британцы лидируют среди других стран Евросоюза по числу тех, кто готов проголосовать за выход из состава ЕС – 51% опрошенных

Неудивительно, что согласно последним опросам Gallup International британцы лидируют среди других стран Евросоюза по числу тех, кто готов проголосовать за выход из состава ЕС – 51% опрошенных (вслед за ними голландцы – 42%). Это серьезный сигнал, свидетельствующий о том, что ситуация выходит из-под контроля. На такую опасность в редакционной статье под заголовком «Британии нечего опасаться, кроме своих политиков» в канун Нового года указывала Financial Times, выражая сомнения в том, что политический класс сможет провести страну через переходный период, не допустив серьезных просчетов в ближайшие несколько лет, которые будут решающими для устойчивого международного позиционирования Великобритании на новом этапе мирового развития. Причем речь идет об общей проблеме Запада – доля стран «семерки» к 2050 г. сократится до 25% глобального ВВП с нынешних 50%. По утверждению независимых наблюдателей, в верхах не просматривается серьезных стратегий преодоления трудностей социально-экономического характера, включая решение проблемы значительного бюджетного дефицита (сохраняется на уровне 5% ВВП).

Бизнес в числе первых указывает на недопустимость «развода» с Европой. На партнеров по Евросоюзу приходится 50% британской торговли. Крайне важен доступ к рынку ЕС для международного финансового центра, расположенного в Лондоне. Как отмечала та же FT 3 января 2015 г., «обеспечение теоретического суверенитета, чего требуют сторонники выхода из ЕС, потребовало бы от Великобритании изолироваться от континента со всеми очевидными последствиями для будущего процветания страны».

Конечно, указанные проблемы Великобритании являются частным, хотя и крайним примером того, что характерно для всей Европы. Многое говорит за то, что проблемы легче будет решать сообща. Но и интеграционный проект должен доказать свою состоятельность. Пока же такой коллективной стратегии нет. Логика подсказывает правящим кругам представить электорату убедительное обоснование в пользу сохранения членства страны в ЕС, хотя бы в русле прошлогодней кампании в связи с шотландским референдумом, которая проводилась под лозунгом «Вместе  лучше!».

«Потеря империи»-2

Несколько в ином направлении срабатывал мировой контекст, а именно возникшая в результате запущенной Западом глобализации и окончания холодной войны многополярность и формирование полицентричного международного порядка. Другими словами, отложенный во времени «конец империи» наступил для британцев только сейчас. В этом отношении объективно возникал спрос на прежнюю британскую политику образца XIX века как достойную альтернативу. И надо заметить, что в первые годы пребывания у власти нынешнего коалиционного правительства это понимание начало трансформироваться в стратегические установки, правда, пока в основном на уровне идей. Речь шла о признании пусть и сравнительного, но все же заката западной гегемонии в мировых делах. Под сомнение ставились даже «особые отношения». В целом мысль работала в направлении позиционирования в новых международных условиях с помощью многовекторной внешней и внешнеэкономической политики. В условиях прошедшей за последние десятилетия существенной деиндустриализации (в отличие от ведущих партнеров по ЕС, таких как Германия, Франция и Италия), особая ставка делалась и продолжает делаться на сохранение за лондонским Сити роли одного из ведущих финансовых центров мира. Примечательно, что возврат – в свете украинского кризиса – к прежней «западной солидарности» перед лицом так называемой «российской угрозы» не повлиял на это направление деятельности Лондона. Продолжается работа по позиционированию Сити как мирового центра операций с юанями и исламскими финансовыми инструментами.

Соответственно, можно говорить о том, что участие в антироссийских санкциях не скажется на  этом главном векторе британской внешней политики. Речь о решении западными элитами общих задач в условиях системного кризиса, перспективы выхода из которого, как минимум, туманны. Такая «парковка» всей западной политики является в целом конъюнктурной, не может служить долгосрочной стратегией и отражает два ключевых момента. Первый – невозможность принятия индивидуальных национальных решений по важнейшим вопросам финансово-экономической жизни, что обусловлено зависимостью всех западных элит от процессов, происходивших в финансовом секторе в последние тридцать лет. Другими словами, возможны только коллективные решения.

И второе – неготовность Запада к такого рода решениям, пока сохраняется иллюзия, что возвращение к положению, существовавшему на момент кризиса, может обеспечить устойчивое развитие западной и глобальной экономики. Причем несмотря на то, что в качестве «новой нормы» признается резко возросший уровень социального неравенства. Это так называемый «возврат в XIX век» – разрушение среднего класса, имеющего тенденцию к сокращению до размеров истеблишмента; разрыв послевоенного «общественного договора», который предусматривал неуклонное, пусть и с кризисными спадами повышение жизненного уровня населения; а также тенденция к превращению большей части западных стран в государства-рантье вследствие экспорта капитала. От последнего выигрывает незначительная часть населения, обладающая инвестиционным потенциалом, т.е. социальный тип собственника в новых условиях оказался и символом межпоколенческого антагонизма.

Как там в Европе?

История, как известно, нелинейный процесс, хотя можно выводить равнодействующую векторов по значительным историческим периодам. Вот и сейчас развитие ситуации в Евросоюзе и в особенности в еврозоне вполне может служить основанием для сомнений в устойчивости европейского интеграционного проекта в нынешнем формате. В свете последних кризисных явлений легко согласиться с теми, кто считает, что в европейской конструкции было много политики, прежде всего расширенческой, завязанной на параллельное членство тех или иных стран в НАТО. Никто не знает, чем обернется украинская вылазка Брюсселя в «голую геополитику»: не тяжела ли будет украинская «шапка»? Многое откладывалось на потом, почти в духе нашего «авось», в частности то, что связано с введением единой валюты. В нынешней же ситуации, как объяснил газете «Коммерсант» президент Stratfor Джордж Фридман (19 декабря, 2014 г.), речь идет об участии ЕС в американской политике «двойного сдерживания» – России и Германии. Ранее, в своем аналитическом письме от 16 января 2014 г., Фридман говорил об этой цели политики США прямым текстом. При всей примитивности схемы, которая привела к европейской катастрофе в 1930-е гг., она пока, похоже, срабатывает, но ведь «история повторяется дважды…».

В последние годы высветились и другие проблемные моменты в развитии Евросоюза. По сути нарушен темп его эволюции в направлении «Европы регионов», то есть постепенного укрепления внешних границ ЕС и эрозии/девальвации внутренних межгосударственных границ. О том, что проблема существует, свидетельствует проведенный в сентябре 2014 г. референдум о независимости Шотландии, а также опрос в Каталонии. Предреферендумная кампания, к тому же, показала, что Великобритании (как и в случае с распадом страны) от дальнейшей интеграции придется терять больше других, а именно ядерный статус, который, согласно ДНЯО, не подлежит коллективизации, и место постоянного члена СБ ООН, которое бы конвертировалось (вместе с французским) в место Евросоюза. Другой полюс настроений – некоторые соскучившиеся по независимости восточноевропейские страны видят в диктате Брюсселя «новый Советский Союз», а то и ОВД.

Многие, возможно, справедливо указывают на возрастание значения национальных государств в условиях кризиса. Но в рамках ЕС речь идет о шаге назад, поскольку это противоречит общей тенденции к децентрализации власти (в случае с Великобританией – деволюции) с передачей все большего объема полномочий на уровень регионов и муниципалитетов. Одновременно это решало бы проблему сохранения и укрепления этнокультурной идентичности, общей для нынешнего этапа глобализации. Не исключено, что в перспективе речь идет о возвращении к Европе до эпохи создания сильных централизованных государств, но уже на ином уровне развития, а главное, отвечающей реальным нуждам людей и императиву укрепления демократических начал, а как известно, демократия начинается снизу.

Шотландский референдум также показал, что проблема даже не столько в этнокультурных устремлениях населения исторических регионов, а в утрате веры в национальный истеблишмент, проводящий безальтернативную политику, не дающую убедительного результата

Шотландский референдум также показал, что проблема даже не столько в этнокультурных устремлениях населения исторических регионов, а в утрате веры в национальный истеблишмент, проводящий безальтернативную политику, не дающую убедительного результата. В этих условиях естественно желание взять свою судьбу в собственные руки и, в числе прочего, вывести за скобки социально-экономической политики искажающие ее геополитические императивы, отражающие подходы прежней исторической эпохи.

В таком контексте, при всей вере в принципиальную правильность курса на объединение Европы, для многих в Великобритании логично полагать, что лучше оставаться полноценным национальным государством, чем зависеть от интеграционной стихии и решений, подчас свидетельствующих об отсутствии воображения у брюссельской бюрократии, вынужденной, к тому же, действовать по принципу наименьшего общего знаменателя, а это обрекает общую политику на поражение, особенно на крутых поворотах истории. Словом, как в межчеловеческих отношениях, когда взаимные симпатии надо доказывать постоянно и работать должны ум и сердце, так и в данном случае элитам стран-членов Евросоюза надо доказывать преимущества и состоятельность Евросоюза в современных условиях. Пока это не особенно получается.

Рандеву с Европой: быть или не быть?

Если судить приземленно и исходя из внутриполитического контекста, который сложился в Великобритании на данный момент, надо исходить из того, что консервативная партия премьер-министра Кэмерона в интересах сохранения единства своих рядов и обеспечения максимально возможного для себя результата на предстоящих в мае 2015 г. парламентских выборах обещала провести до конца 2017 г. референдум о членстве страны в Евросоюзе. Разумеется, для этого британцы должны проголосовать за консерваторов, которые обещают провести переговоры с партнерами по ЕС с целью существенного демонтажа интеграционного проекта. Результат британского демарша далеко не гарантирован, но именно по его итогам правительство займет позицию в рамках предреферендумной кампании: либо предложить британцам принять достигнутые договоренности, либо согласиться с необходимостью выхода из Евросоюза.

Все это, однако, в теории. Как будут развиваться события после парламентских выборов, никто предсказать не может – именно в этом беспрецедентность происходящего в британской политике. С фрагментацией политического спектра Британия перестанет быть своеобразным «островком стабильности» в Европе и уравняется в этом отношении со всеми остальными европейскими странами, где существуют по-настоящему мультипартийные системы и обязательные коалиционные правительства. Наряду с этим фактором против выхода из Евросоюза будет играть и то обстоятельство, что следствием подобного развития, скорее всего, окажется отделение Шотландии от Великобритании. Шотландцы, а их ведущая партия (ШНП), как ожидается, выйдет на предстоящих выборах на общенациональную политическую арену, неоднократно давали понять, что намерены остаться в составе объединенной Европы. Надо ли и ради чего рисковать международным статусом, включая «особые отношения», которые потеряют в цене в глазах Вашингтона. В любом случае, торгово-экономические связи с Евросоюзом, особенно в нынешних кризисных условиях, будут подталкивать к осторожности.

Было бы чрезмерным упрощением списывать идею референдума на политический оппортунизм. Проблема значительно глубже и сопряжена в том числе с нынешним состоянием ЕС как проекта субрегиональной интеграции и его перспективами. Поэтому трудно спорить с теми, кто полагает, что лучше положиться на опробованные в истории национальные инструменты развития общества, чем на то, жизнеспособность чего по большому счету еще только предстоит доказать. Другими словами, многое будет зависеть и происходящего в самом Евросоюзе. Нет сомнения, что серьезный ущерб единству ЕС нанесло «украинское предприятие» Брюсселя. Здесь, очевидно, потребуются серьезные выводы, если Евросоюз не хочет оказаться в геополитическом «провале».

Речь вполне может идти о более широком политическом маневре в европейских делах. Не кроется ли возможность восстановления единства Европы в создании общего экономического и гуманитарного пространства в масштабах всего региона? Это потребует решения проблемы обеспечения неделимой и равной для всех безопасности в Евро-Атлантике с задействованием инструментов как ОБСЕ, так и Совета Европы, в том числе на путях налаживания отношений между ЕС и ЕАЭС. Это вписывалось бы и в общую тенденцию укрепления регионального уровня глобального управления в условиях наметившейся «деглобализации», на что указывает пролиферация региональных торговых пактов, да и то, что Западу уже не нужна глобализация, которая работает против него. То есть надо будет устранить разъединительные линии на континенте, искажающие и попросту разрушающие проект «единой и свободной Европы», который через 25 лет после падения Берлинской стены так и остался лозунгом. Без этого не решить и общую задачу обеспечения конкурентоспособности европейской цивилизации в новых глобальных условиях.

Как и любой кризис, нынешний надо рассматривать не только с точки зрения создаваемых им рисков, но и всего спектра открывающихся возможностей по принципу «нет худа без добра». Благодаря заминке в евроинтеграции, европейская дилемма Великобритании могла бы найти позитивное, в интересах всей Европы, «мягкое» решение. Тогда бы выиграли и российско-британские отношения.