Ждет ли нас «китайское иго»?

«Демонизация» внешнеполитических планов Китая, направленных, якобы, на оккупацию российских Сибири и Дальнего Востока, стала своеобразным, извиняюсь за выражение, «трендом» российской политической публицистики.

Удивительно, впрочем, не то, что предсказаниям о «желтой угрозе» уже сотня лет. Куда больше удивляет трогательное единение в этом вопросе либеральных и ура-патриотических кругов, по остальным темам ожесточенно грызущимися между собой.

Нынешний майский визит Владимира Путина в Пекин, в ходе которого за два дня было подписано рекордное количество соглашений по самым разным вопросам – от «газовой сделки века» до совместных инвестиций в строительство моста через Амур – вновь пробудил «плакальщиков о китайском иге».

Не решаясь в открытую выступить против курса Кремля на стратегический альянс с Пекином в условиях развязанной против нас Западом «санкционной войны», противники союза России с Китаем взяли на вооружение принцип «отца стратегии» Сунь Цзы: «Когда цель близко, показывай, будто она далеко; когда же она действительно далеко, создавай впечатление, что она близко».

И заговорили о наличии неодолимого конфликта интересов между нашими странами в бывшем «южном подбрюшье СССР». По традиции завершая свои теоретические выкладки пессимистическими прогнозами: о «ползучей экспансии», «переходе ШОС под контроль Пекина» и стратегии «Экономического пояса Шелкового пути», провозглашенной председателем КНР Си Цзиньпином, как инструменте вытеснения России из Средней Азии.

Противоестественным выглядело бы проведение Китаем в стратегически значимом регионе, которым, без сомнения, является для Пекина постсоветская Средняя Азия, какой-то особой «пророссийской» политики. Тем более что понимание наших собственных интересов здесь начинает внятно формулироваться лишь в последние годы. Но вот ведь в чем дело: антироссийской эта политика не является. Более того, действия Пекина способны существенно расширить для нас «коридор возможностей», а потому сегодняшняя китайская политика в Средней Азии заслуживает пристального внимания и объективной оценки, избавленной от излишней подозрительности.

Несколько пожилых товарищей с труднопроизносимыми именами и в мешковатых костюмах одного покроя уступили место точно таким же, только несколько моложе – так выглядела для России и остального мира смена поколений руководства Китая, с четвертого на пятое, произошедшее по итогам XVIII (ноябрь 2012 года) Всекитайского съезда КПК.

Между тем, за этой сменой последовали и определенные, порою весьма существенные корректировки во внешней политике, затронувшие и «среднеазиатский вектор» пекинской дипломатии.

Впрочем, эти изменения больше касаются инструментария, поскольку стратегические цели Пекина в регионе остались почти неизменными, и главная из них – сохранение Средней Азии в качестве стабильного стратегического тыла Китая.

Сегодняшний «социализм с китайской спецификой», вокруг которого ломают копья в словесных баталиях эксперты и публицисты, по сути своей представляет столь любимую китайцами из-за гармоничной законченности триаду.

В экономике - выборочное использование рыночных рычагов, широкое участие в международном разделении труда, дозированное использование иностранного опыта, формирование привлекательных условий для перевода на себя потоков зарубежных инвестиций.

В политике внутренней - сохранение за государством командных высот в регулировании социально-экономических процессов, непрерывное совершенствование механизмов долгосрочного планирования. И все это – под руководством коммунистической партии.

В политике же внешней - практицизм и рациональность, невмешательство во внутренние дела, уважение выбора народами социального строя и методов развития, равенство и взаимная выгода, решение проблемных ситуаций политическими средствами.

Это может показаться декларациями, не имеющими ничего общего с буднями «реалполитики», но это действительно так. Базовые принципы, на которых Пекин строит свои отношения с постсоветскими республиками Средней Азии, выглядят именно таким образом.

За четверть века, прошедшие с того момента, когда Китай начал «осваивать» этот брошенный Россией регион, он никогда не использовал свою армию, не стремился к созданию военных баз, не предлагал военных союзов. Словом, ни разу не дал заподозрить себя в «неоимпериализме».

Руководство Китая не рассматривало Среднюю Азию как «задний двор», чем грешат многие российские политики, не требует относиться к себе, как к «старшему брату», в чем неоднократно была замечена Турция, не выдвигает требований к политическому строю, подобно американцам. Исходя из принципа «влияние важнее власти», тем более власти видимой, именно экономические рычаги были использованы Пекином для продвижения своих интересов. А интересы эти таковы: оформление региона в свой «стратегический тыл», со всеми сопутствующими такому тылу атрибутами – размещенными там производствами и эксплуатацией природных ресурсов региона во имя нужд китайской экономики.

Мифы о китайской военно-политической экспансии, вплоть до захвата Средней Азии, строятся на утверждении, что все провозглашаемые современным руководством Китая мирные внешнеполитические декларации, его дипломатическая практика, факты подписания им обязывающих политических соглашений выступают только в качестве временного маскировочного прикрытия. Дескать, превращение КНР в первоклассную мировую державу по определению имеет некий тайный смысл, несет в себе опасность глобального масштаба, а для соседей – это неотвратимая угроза утраты части территории.

Создателей и «жрецов» данного мифа мало смущает, что объективных потребностей у Пекина для военно-политической экспансии, равно как и убедительных доказательств отказа китайского руководства от нынешней политики партнерства со среднеазиатскими республиками не существует. КНР попросту отказывают в кредите доверия, что, в общем-то, «не лечится», поскольку ксенофобия и навязчивые маниакальные синдромы проходят по разделу медицины, а не политического анализа.

«Плакальщики о китайском иге» совершенно не замечают того обстоятельства, что в Средней Азии Китаю нет необходимости брать что-то силой, поскольку политические элиты региона с энтузиазмом выбрали в качестве партнера именно Пекин, и сделали это вполне осознанно и добровольно.

После распада СССР «новая россиянская элита» попросту забросила Среднюю Азию, «вычеркнула» регион из и без того невеликого перечня внешнеполитических приоритетов. Последствия этого будут аукаться нам еще долго, но не об этом сейчас речь. Устремившийся на постсоветское пространство Запад сразу же принялся выдвигать предварительные условия своих политических и экономических инвестиций в виде вещей для местных элит, мягко говоря, странных, вроде «демократизации» и «прав человека», а потому и неприемлемых.

Существовало и еще одно обстоятельство. Оказавшись выброшенными из привычных экономических связей, постсоветские среднеазиатские республики вынуждены были, в первую очередь, заняться «капитализацией» находящихся в их распоряжении территорий, то есть – выставлением на рынок своих природных ресурсов. И, разумеется, земель - для прокладки трубопроводов, трансграничных автомобильных и железных дорог, строительства необходимых экономике других стран инфраструктурных объектов.

Китай безукоризненно «отыграл» сложившуюся ситуацию, став для среднеазиатских элит оптимальным финансово-торговым партнером – к тому же, совершенно не зацикленным на неких идеологических моментах, вроде демократии и всяческих прав. Пекин буквально ворвался в образовавшуюся нишу, предлагая свои и подхватывая местные масштабные проекты еще советских времен, свернутые из-за распада СССР. Пекин щедро платил за каждый свой шаг живыми деньгами. И, что очень важно на Востоке, не пытался поучать и давать советы по политическому устройству, принимая своих новых партнеров таковыми, как они есть. Именно поэтому сегодня в регионе Китай реализует свои политические и экономические задачи более успешно, чем США или Россия, достаточно лишь беглого взгляда на взаимоувязанность среднеазиатских столиц с Пекином в экономических вопросах.

Казахстан. Облик нефтегазовой отрасли приобретает все более ярко выраженные «китайские» черты. Если в 2009 году доля компаний из КНР в нефтяном секторе Казахстана составляла максимум 20 процентов, то всего спустя год она превышала треть и уверенно стремилась к 40 процентам, а сегодня, пусть и не столь значительно, но продолжает расти.

Киргизия. Достаточно того факта, что долг Бишкека перед Китаем составляет 819,6 миллиона долларов – 35,2 процента от ВВП республики, а примерно 40 процентов бюджета страны формируется из доходов, получаемых от транзита через территорию Киргизии китайских товаров.

Узбекистан. В 2005 году Пекин подписал с Ташкентом сразу 20 инвестиционных соглашений, кредитных договоров и контрактов на сумму около 1,5 миллиардов долларов, включая 600 миллионов долларов в нефтегазовой отрасли. За 2003-2007 годы объемы китайских поставок в Узбекистан увеличились примерно в 5,5 раза, а сам товарооборот вырос в 7 раз.

Таджикистан. Процитирую местных экспертов: «Особое внимание уделяется разработке и реализации инвестиционных проектов, обеспечивающих вхождение китайского капитала в ведущие отрасли таджикской экономики. Данное обстоятельство умело используется Пекином в плане постепенного проникновения в ключевые сегменты экономики республики, свидетельством чему является вложение китайцами инвестиций, в основном, в капиталоемкие проекты, окупаемость которых составляет длительный период».

Туркмения. Общий объем китайских финансовых вложений в экономику страны на конец 2008 года составлял один миллиард сто пятьдесят три миллиона долларов. В 2009 году Туркменистан заключил с КНР долгосрочное соглашение о поставках газа, а еще через год при китайской финансовой поддержке был построен трубопровод «Центральная Азия – Китай», проходящий через Узбекистан и Казахстан. В первый год через трубу прокачали всего 3,5 миллиарда кубометров газа. В 2011 году эта цифра увеличилась до 14 миллиардов, а в 2013 — до 24 миллиардов кубометров.

Как о свершившемся факте можно говорить сегодня о прочном экономическом фундаменте китайского присутствия в Средней Азии. Торговый оборот Пекина со странами региона за последние 20 лет вырос в 100 раз. Но главное, пожалуй, заключается в том, что экономики постсоветских стран региона стали не просто рынками сбыта товаров из КНР или поставщиками ресурсов для китайской экономики. Государства Средней Азии стали весомой и неотъемлемой частью внутренних программ КНР по устойчивому росту и развитию. Никакой аннексии или заселения территории гражданами Китая – грамотное партнерство, стратегическое планирование, экономическая мощь, влияние, которое важнее власти, достигнуто!

Разумеется, в местных средствах массовой информации, особенно в таджикских и киргизских, периодически происходит всплеск антикитайских публикаций со столь знакомыми отечественному читателю мотивами: «Китайцы все скупили», «Китайцы нас поработят».

Серьезных последствий ни на политическом, ни на бытовом уровне эти информационные кампании не имеют. Пекин на них никакого внимания не обращает, а местным политическим элитам они в определенной степени выгодны, поскольку позволяют перекладывать вину за собственные управленческие ошибки на Пекин.

Одна из самых распространенных жалоб местной общественности заключается в том, что Средняя Азия, становясь сырьевым придатком Китая, не развивается экономически: в страны региона постепенно проникают китайские деньги, китайские технологии, китайская рабочая сила, китайская валюта (примером может служить грант в объеме 80 миллионов юаней для Киргизии) и китайские товары. А вот, сетуют политики стран Средней Азии, создание и развитие местного экспортно-ориентированного производства, оказание поддержки в разрешении проблем трудоустройства местного населения не входит в число приоритетных задач экономической стратегии Пекина в этих республиках.

Но поставленные вопросы – прерогатива республиканских властей, и уж коли они данными проблемами на переговорах с Пекином себя не утруждают, принимая все предложенные китайскими бизнесменами схемы, то почему Пекин должен об этом заботиться?

Практицизм и рациональность совсем не означают благотворительность и дополнительную «социальную» нагрузку для китайского бизнеса.

И, наконец, помимо экономической выгодности, партнерство с Китаем важно для правящих среднеазиатских элит еще и тем, что повышает их вес на международной арене, в переговорах с Россией или США, позволяет настаивать на принятии наиболее выгодных для себя условий предлагаемых им третьими странами соглашений.

Сочетание выгод политического и экономического характера, которые получают среднеазиатские столицы от партнерства с Пекином, позволяет утверждать, что проникновение КНР в Среднюю Азию не просто состоялось, а основано на мощном экономическом фундаменте, политически выгодно местным элитам и во многом определяет поведение этих элит на международной арене.

И эта реальность китайского присутствия формирует вызов для Москвы, на который у России до сих пор нет внятного ответа, поскольку отечественный «политический класс» все никак не может определиться: то ли поддержать курс президента на долгосрочное политическое партнерство с Пекином, то ли использовать «китайскую карту» как козырь в торге с Западом.

«Плакальщики о китайском иге», мало того, что не утруждают себя объяснениями, чем это мифическое иго лучше вполне ощутимого американского, так еще и откровенно жульничают, скрывая очевидные факты.

Амбициозная стратегия создания «Экономического пояса Великого шелкового пути», которую в качестве приоритетной внешнеполитической установки для пятого поколения руководителей Китая Председатель Си Цзиньпин провозгласил в сентябре 2013 года, имеет один интересный аспект. Ее реализация в части углубления сотрудничества в Средней Азии, по мнению китайского политического руководства, должна быть осуществлена не только силами Китая и стран региона, но и при обязательном участии России. Именно поэтому Пекин весьма положительно рассматривает деятельность ОДКБ и благожелательно относится к взятому Москвой курсу на евразийскую интеграцию, находя ее не только не противоречащей китайским интересам в регионе, но и необходимой для стабильности Средней Азии. Что, в свою очередь, означает и стабильность Западного Китая, сложного Синьцзян-Уйгурского автономного района.

Пекин с полным пониманием относится к расширению российского военного присутствия в регионе, в частности, в Киргизии и Таджикистане. Впрочем, к претензиям кремлевских чиновников на какое-то особое «политическое лидерство» в Средней Азии Китай относится с по-восточному хитрой усмешкой: «Хочет Москва этого лидерства – пусть стремится». Если получится, разумеется, поскольку к этому «политическому лидерству» сегодня не так уж много предпосылок, да и высокомерие московских чиновников, ведущих себя с официальными лицами среднеазиатских республик как с просителями из российских регионов, а не представителями суверенных государств, эти претензии не укрепляют.

Стратегический саботаж, который осуществляется прозападной российской элитой в отношении российско-китайского партнерства, принимает порою совершенно причудливые очертания в работах обслуживающих эту элиту экспертов, которые на полном серьезе и, что называется, чистом глазу, выдают вот такие перлы: «Просматриваются две области, в которых Россия и Китай могут показывать себя конкурентами. Экономическая, что неизбежно и совершенно естественно для современных реалий… И в области «мягкой силы», т.е. мирного соревнования имиджей двух стран». Экономическая конкуренция между Россией и Китаем – звучит, разумеется, сильно. А о пресловутой «мягкой силе», которая свелась к освоению грантов на создание «позитивного имиджа Москвы», нынче и упоминать-то не совсем прилично…

Реальность же, как обычно, несколько в стороне от подобных выводов. Она заключается в том, что сейчас и с российской, и с китайской стороны идет напряженная работа по поиску путей возможного сопряжения проекта «Экономического пояса Шелкового пути» и создаваемого Евразийского экономического союза, о чем договорились в Пекине в мае нынешнего года Владимир Путин и Си Цзиньпин. Китай согласен на разграничение сфер влияния в Средней Азии между Москвой и Пекином при углублении сотрудничества между двумя нашими странами: и в экономике, и в политике, и в различных регионах.

Ответ на китайские предложения - за Москвой. Но нужно учитывать, что время для принятия решения стремительно сокращается, поскольку столь же стремительно меняется мир вокруг нас.

В свое время тайваньский политический деятель и экономист У Жунъи рекомендовал: «Открываться Китаю нужно, но также надо видеть, как минимизировать возможные негативные последствия». При условии, разумеется, что эти последствия не надуманные, а реальные. Такие, безусловно, есть, но сейчас главным для нас является несколько другое: с учетом уроков успешного проникновения Китая в Среднюю Азию, еще, по меньшей мере, одно, а то и два поколения стратегическое партнерство Москва-Пекин будет вполне выгодно обеим сторонам. Перспективы на больший срок обсуждать бессмысленно, поскольку тогда политический прогноз превращается в прорицания, столь же невнятные, сколь и далекие от реальности.