Александр Дугин: Контргегемония

 

Прежде чем начать говорить о контргегемонии в первую очередь нужно обратиться к Антонио Грамши, который ввел понятие гегемонии в широкий научный политологический дискурс. В своем учении Грамши говорит о том, что в рамках марксистко-ленинской традиции существует три зоны осуществления доминации: 

·Традиционная для марксизма экономичная доминация, которая определяется собственностью на средства производства, что предопределяет сущность капитализма. По Марксу это экономичное господство в сфере базиса. 

·Политическая доминация, которую Грамши связывает с ленинизмом и рассматривает как относительную автономию надстройки в сфере политики. Когда политическая воля определенных пролетарских сил способна изменить политическую ситуацию даже в том случае, если базис для этого не совсем готов. Грамши трактует это как автономизацию определенного сегмента надстройки. Речь идет о политической власти, выраженной в партиях, в государстве, в классических атрибутах политической системы. 

·Доминация в сфере третьего сектора в структуре надстройки, которую Грамши соотносит с гражданским обществом, при этом делая акцент на фигуре интеллектуала.

 

Грамши считает, что гегемония – это доминация установок неравенства и господства, но не в сфере экономики и политики, а в сфере культуры, интеллектуального и экспертного сообщества, искусства и науки. Этот третий сектор обладает такой же степенью относительной автономии, как и ленинизм в политике. Революция, в таком случае, с точки зрения Грамши имеет три аспекта: в экономической сфере (классический марксизм), в политической сфере (ленинизм) и в сфере гражданского общества, которое представляет собой сферу свободы, а интеллектуал может сделать свой выбор между конформизмом и нонконформизмом, выбор между гегемонией и контргегемонией, между обслуживанием статус-кво и выбором революции. Выбор, который делает интеллектуал, не зависит ни от его экономического положения, т.е. его отношения к собственности на средства производства, ни от его политической принадлежности к той или иной партии.

 

Грамши рассматривает западный мир, как мир устоявшейся гегемонии, в котором в сфере экономики установилась капиталистическая система, в политике доминируют буржуазные политические силы, в интеллигентной среде интеллектуалы обслуживают интересы буржуазных политических сил и служат капиталу. Все это в целом в международных отношениях создает некий контекст, в центре которого находится полюс установившейся гегемонии. Грамши предлагает нонконформистким и революционно настроенным интеллектуалам создать исторический блок, противостоящий этой гегемонии. К этому моменту вернемся несколько позже, а сейчас рассмотрим несколько иной аспект грамшисткой мысли. 

С точки зрения Грамши существуют такие ситуации, когда возникают отношения между развитой капиталистической системой и теми обществами, которые еще не до конца интегрированы в ядро гегемонии. Эти современные типы обществ, в которых гегемония победила не до конца, Грамши описывает как модель цезаризма. Он говорит о том, что в таких промежуточных государствах политическая верхушка еще не по-настоящему включена в капиталистический западный мир, где капитал, гегемония и политические буржуазные партии, представляющие интересы среднего класса задают повестку дня. 

 

Чарльз Капчен в своей книге «Ничейный мир» предлагает эту модель, которую Грамши называет цезаризмом, разбить на три типа: 

·Это российская современная коррупционная автократия и аналогичные модели на постсоветском пространстве, которые представляют собой клано-коррупционные верхушки, 

·Система китайского тоталитаризма, которая сохраняет тоталитарную власть на государственном уровне,

·Система петромонархий Ближнего Востока, которые включают в структуру своей доминации, в свой цезаризм, еще и религиозные или династические аспекты, как например, Саудовские султанаты. Иран может быть соотнесен к промежуточной форме, между моделью монархий залива и российской автократией.

 

Цезаризм оказывается в очень интересных условиях: с одной стороны он испытывает давление, исходящее от растущего среднего класса, с другой стороны – исходящее от более развитого Запада. Гегемония извне и изнутри принуждает цезаризм идти на уступки, десуверенизироваться, входить в общий глобальный процесс в угоду глобальной гегемонии. С точки зрения Грамши, цезаризм не может просто настаивать на своем, игнорируя эти процессы, поэтому он идет по пути, который в современной политологии называется trasformismo (берется итальянский термин и иго написание сохраняется в английском контексте). 

 

Термин trasformismo, отсылает нас к грамшизму и неограмшизму в теории международных отношений, где под этим подразумевается игра цезаризма с вызовами гегемонии, т.е. частичная модернизация, частичное движение в сторону гегемонии, но так, чтобы сохранить политический контроль. Таким образом, trasformismo это то, чем занимается Китай с 1980 г., чем занимается путинская Россия, особенно в эпоху Медведева, чем занимаются исламские государства в последнее время. Они вбирают какие-то элементы Запада, капитализма, демократии, политических институтов разделения властей, помогают состояться среднему классу, идут на поводу у национальной буржуазии, внутренней гегемонии и интернациональной внешней гегемонии, но делают это все не до конца, не по-настоящему, на уровне фасада для того, чтобы сохранить монополию на политическую власть, которая не является строго гегемонистской.

 

Проделанный базовый анализ грамшистких терминов: гегемония, цезаризм и трансформизмо был необходим как прелюдия к разработке контргегемонистской теории.

 

 

Поскольку все люди обладают политическими правами и делегируют их партиям путем участия в выборах, а обладание экономическими правами дифференцируются в экономической сфере, Грамши считает, что и в третьем секторе существует точно такой же процесс делегирования своих прав. Представители гражданского общества уполномочивают интеллектуалов представлять себя в сфере интеллекта в неком условном парламенте гражданского общества.

 

Согласно теории неограмшизма существует понятие исторического пакта, а поскольку речь идет о гражданском обществе, он может иметь два принципиально разных вектора: либо исторический пакт направлен в сторону гегемонии, либо исторический пакт может быть осуществлен в интересах революции. 

 

Гегемония с точки зрения Грамши это не фатум,  а выбор, такой же, как выбор политических партий. Один из представителей неограмшизма  Стивен Гилл (Stephen Gill) описывает в качестве такого исторического пакта интеллектуал-конформистов в пользу гегемонии Трехстороннюю комиссию. Это единственные исследования этой организации, которые сами члены этой организации не считают параноидальной формой теории заговоров и признают ее академический статус.

 

В конечном итоге каждый человек, по Грамши, свободен быть за капитализм или за коммунизм, причем, даже если человек не принадлежит к пролетарскому классу, он может быть членом коммунистической партии в своей стране и участвовать в политических битвах за социалистов или коммунистов. Пролетарская классовая принадлежность не является обязательной для включения в политическую партию. Точно так же на уровне интеллектуализма, совершенно не обязательно быть обездоленным, не обязательно быть выброшенным из системы общества для того, чтобы встать на сторону контргегемонии, которую, и это главный грамшисткий принцип, может выбрать любой интеллектуал и включиться в исторический пакт революции. 

 

В 60-е, а особенно в 70-е гг., когда грамшизм получил огромное распространение в Европе, сложилась уникальная ситуация. Тогда интеллектуальная сфера была полностью оккупирована левакамии и было просто неприлично быть не коммунистом. Коммунизм и мораль в сфере гражданского общества были отождествлены, при том, что в политической сфере компартии не доминировали, а в экономической сфере продолжали сохраняться буржуазные отношения. Именно с этим, в значительной степени, были связаны события 1968-го г. и приход к власти Миттерана. Левый поворот во Франции начался не с победы левых сил в парламенте и не с самой власти, а с создания французскими интеллектуалами контргегемонистского исторического блока, на тот момент марксистского. Они сделали свой выбор, при этом их никто не выгонял из буржуазных газет, которые продолжали финансироваться различными буржуазными кругами. 

 

Эта степень свободы подводит нас к тематике конструктивизма социальной реальности, которая не является некой фатальной данностью. Процесс конструирования социальной реальности обнаруживается в свободе интеллектуала осуществить свой фундаментальный выбор в пользу исторического пакта: гегемонистского или контргегемонистского.

 

 

Концепцию контргегемонии вводит специалист в области международных отношений Роберт Кокс (Robert W. Cox) как обобщение грамшизма и применение его к глобальной ситуации. Он говорит, что на сегодняшний день вся система международных отношений построена на обслуживании гегемонии. Все, что нам говорится об отношениях государств, о смысле истории, о войнах и вторжениях, есть чистая пропаганда гегемонии мировой олигархической элиты. В значительной степени этот конструкт держится на оси интеллигенции или интеллектуалов, выбирающих гегемонию. 

 

Р. Кокс ставит вопрос о создании интеллектуальной конструкции глобальной альтернативной революционной реальности и для этого он вводит термин контргегемонии, давая ему фундаментальное обоснование. Он говорит о необходимости глобального исторического блока мировых интеллектуалов, выбирающих революцию, выбирающих критику статус-кво, причем, что самое важное, не обязательно на марксисткой основе, потому что марксизм предполагает некую экономическую фатальную запрограммированность исторических процессов. Р. Кокс считает, что исторический процесс открыт и в этом отношении доминация капитала есть конструкт. В этом он очень резко отличается от неомарксистов,  в том числе от Валлерстайна. 

 

Эта постпозитивистская, конструктивистская, постмодернистская идея Р.  Кокса, суть которой заключается в том, что в условиях глобализации необходимо ставить вопрос о контргегемонии столь же глобально, так как буржуазно-либеральная гегемония, осуществляя трансформизмо (trasformismo), рано или поздно сломит цезаризм.

 

Второй принцип, который вводит Кокс, это контробщество (countersociety), так как сегодняшнее глобальное общество основано на доминации буржуазно-либеральных принципов, т.е. является обществом гегемонии. Это общество гегемонии в языке, в образах, в технологиях, в политике, в нравах, в искусстве, в моде, во всем.

 

Соответственно нужно построить контробщество. Все, что хорошо в глобальном обществе, должно быть разрушено, и вместо него должно быть построено новое общество, если угодно, общество с обратным знаком. Вместо доминации универсальных принципов нужно возвести локальные коммуны, вместо либерального монолога мы должны выстроить полилог органических культур. Таким образом конт-общество будет представлять собой альтернативу тому обществу, которые существуют сегодня, во всех его основных принципах.

Термины Роберта Кокса - это контргегемония и контробщество.

 

 

Джон Хобсон (John M. Hobson), специалист в области международных отношений, автор книги о евроцентризме в мировой политике (The Eurocentric Conception of World Politics), в которой он критикует западный расизм, а так же говорит о том, что блестящая идея о построении в международных отношениях новой модели конт-гегемонии на основании работ  Кокса,  Гилла и нео-грамшистов является благопожеланием. Критика замечательная, но вот что делать, какой должна быть контргегемония, мы в их работах не найдем, разве что две-три страницы. Поэтому необходимо помыслить контргегемонию.

 

Для того чтобы помыслить контргегемонию, нужно сначала помыслить гегемонию. Мы опять возвращаемся к этой теме для того, чтобы как следует понять против чего мы мыслим. 

 

Так что же такое гегемония?

 

Гегемония есть универсализация либерализма, понимаемого как единственный монологальный контекст. Либерализм — это абсолютное заблуждение, говоря о контргегемонии и контробществе мы подразумеваем тотальный демонтаж либерализма. Таким образом помыслить контргегемонию значит помыслить нон-либерализм, помыслить общество, которое было бы радикально противоположно либерализму. Здесь следует оговориться, что нон-либерализм, который мы должны помыслить при построении контргегемонии должен быть нон-либерализмом завтрашнего дня. Т.е. нон-либерализм вперед, а не нон-либерализм назад. 

 

Что такое нон-либерализм назад? Это давно исчезнувший за горизонтом истории консерватизм, менее давно исчезнувший фашизм и национал-социализм, и совсем недавно исчезнувший коммунизм, советизм и социализм. Все это было преодолено либерализмом не случайно, гегемония не случайно растворила, разложила, взорвала и отправила на историческую свалку, во внеисторическое небытие те нон-либеральные идеологии, которые были перечислены. Обращение к ним, при всей легкости такого хода, не приблизит нас к решению задачи по созданию контргегемонии. Мы будем носителями архаического, марксистского, нацистского, фашистского или консервативно-монархического дискурса, которые сами по себе уже продемонстрировали, что историческую битву с гегемонией они выдержать не могут. Соответственно это неэффективное средство с точки зрения reality-check для противостояния либерализму.

 

Основная победа либерализма заключается в том, что в центре его дискурса находится принцип: свобода против несвободы. Эта простая диалектика оказалась очень эффективной, что наглядно продемонстрировал ХХ век. Для того, чтобы победить своих идеологических врагов, либерализм использовал идею тоталитаризма как концепт. Поэтому, как только либерализм нащупывал этот тоталитарный аспект в идеологиях, которые предлагали свою нон-либеральную альтернативу, он тут же включал самую сильную часть своей идеологии, которая называется свобода, liberty.

 

Для того, чтобы более детально рассмотреть эти процессы, необходимо вспомнить содержание свободы Джона Стюарта Миля. Liberty – это «свобода от», негативная свобода,  а для того, чтобы работала негативная свобода, должна быть позитивная не-свобода, т.е. тезис тоталитаризм. Когда есть общество, основанное, к примеру, на фашистской, расовой идентичности, но конкретно вы под нее не подходите, в таком случае ваша свобода будет направлена против этой идентичности. То же самое в отношении коммунизма. Если вы не разделяете эту идеологию, то вы к этому позитивному тезису тоталитарного общества применяете негативный тезис свободы и в результате вы рано или поздно побеждаете. Негативная свобода действует, потому что «свобода от» приобретает содержание путем диалектического отрицания.

 

Сегодня либерализм победил все, что мог победить и ставил перед собой такую задачу. «Свобода от» сейчас дана нам по определению, как факт. Сегодня мы живем в либеральном мире, где в принципе, не от чего освобождаться, т.е. «свобода от» выработала весь свой релятивно-созидательный потенциал, потому что она освободилась от всех тех форм, которые, так или иначе, держали индивидуума в некотором несвободном состоянии. В этот момент обнаружилась чистая сторона liberty, «свободы от» как свободы от чего бы то ни было, т.е. это на самом деле нигилизм. Нигилизм, который не был на поверхности именно потому, что кто-то препятствовал этой свободе. Соответственно, свобода в победившем либерализме обозначает ни что иное, как абсолютизацию нигилизма. Освобождение ничто. 

 

То, что мы проживаем сегодня, это абсолютная победа гегемонии в сочетании с ее фундаментальной имплозией. Эта имплозия либерализма является главным фактором его гегемонистского триумфа. Но пока либерализму противостоит вялый цезаризм на последних стадиях, как временная недоработка, которая является объектом доводки глобального либерализма для того, чтоб конец истории наконец-то мог состоятся.

 

Кстати говоря, обратите внимание на то, что слово the end в концепции The End of History Фрэнсиса Фукуямы мы понимаем как конец, но в английском языке у слова end есть еще другое значение – цель, т.е. это цель истории, ее телос, то, к чему она направлена. Это достижение историей своего пика, своего предела, т.е .того, куда она была направлена. Мы живём в либерализме как в победившем нигилизме, и имплозия этого нигилизма осуществляется на наших глазах. 

 

От чего еще осталось освободиться либеральному человечеству? От последних форм коллективной идентичности, выраженных в гендерной принадлежности. Проблематика сексуальных меньшинств является не случайным эпифеноменом либеральной стратегии, она является ее центром. Логика в данном случае проста: если человек не освободится от пола, он останется в тоталитарном состоянии разделения с другими человеческими индивидуумами определенной коллективной идентичности, мужской или женской. Соответственно, смена пола — это не только право, но скоро станет еще и обязанностью. Если человек не меняет пол, то он, по сути, фашист, потому что, если индивидуум – это мужчина или женщина, значит, он согласен на рабское существование в рамках своего гендерного определения. 

 

Не равенство пола, а именно его смена вытекает из liberty, «свободы от», свобода человека от гендера, от пола, так же как космополитическая свобода выбора гражданства, места проживания, профессии, религии. Все эти либеральные свободы требуют логического этапа, свободы от пола, причем тотальной многократной смены гендерного пола, потому что индивидуум начинает привыкать и снова впадает в гендерные тоталитарные рамки. 

 

Но и это еще не предел, так как остается последняя не преодоленная коллективная идентичность, принадлежность индивидуума к человеку. Как пример необходимости преодолеть человеческую идентичность, которая тоже является в конечном итоге фашизмом с точки зрения либеральной логики, можно привести «Киборгманифест» Донны Харауэй (Donna J. Haraway), а так же идеи, заложенные в трансгуманисткой программе.

 

Преодоление гендерной и человеческой коллективных идентичностей – это уже просто детали, которые еще некоторое время будут занимать наше сознание, пугать консерваторов и неокончательно модернизированных либеральных элементов и, наоборот, вдохновлять либералов на следующие подвиги. При этом стоит отметить, что повестка дня сузилась, и по мере развития генетического и хирургического искусства, микротехнологий, биотехнологий, разгадки генома мы стоим, по сути дела, на пороге того, что эта программа станет техническим вопросом. Предлагается не ждать этого, а мыслить так, что либерализм принципиально в своей нигилистической программе осуществил свою задачу. 

 

А что значит мыслить нон-либерализм вперед? Это значит мыслить нон-либерализм, который находится после этого расчеловечивания человека, после утраты гендерной идентичности. Необходимо увидеть горизонт либерализма как абсолютную победу Ничто и предложить альтернативу не извне, а изнутри. Речь идет о том, что в конечном итоге либерализм выходит за пределы социологии и приводит нас к антропологической проблематике. Общество распадается, возникает пост-общество, возникает отдельный либеральный гражданин мира, космополит, который, по сути дела, не принадлежит никакому обществу.

 

Массимо Каччари (Massimo Cacciari) называет это обществом тотальных идиотов, которые теряют возможность коммуникации между собой, потому что утрачивают все общее, что их связывает, возникает индивидуальный язык, ризоматическое существование сети и так далее. В этой ситуации мы приходим к последней границе человека, с которой предлагается стартовать проекту конт-гегемонии. 

 

Принципиальным курсом контр-гегемонии в ее антропологическом аспекте является идея радикального переосмысления свобод. Необходимо либерализму противопоставить не тоталитаризм, потому что тем самым мы только подпитываем его деструктивные энергии, а принцип содержательной свободы, т.е. «свободы для», freedom в терминологии Дж. Миля. Подойдя к проблематике антропологии, в которой индивидуальный принцип ставится над человечностью, нужно либерализму противопоставить не консервативные ценности, а нечто радикально другое, и названием для этого радикально иного является понятие личности или персоны (person), т.е.freedom against liberty, person against individual.

 

Личность возвращает человека к сущности его человечности, это его революционное фундаментальное задание по созданию самого себя собственными силами, это, если угодно, метафизическая категория. В христианстве личность это то, где происходит слияние божественного начала с индивидуальным. Личность рождается в момент святого крещения. 

 

В религиях по-разному описывается личность, но, как это прекрасно раскрыл в своих работах Марсель Мосс (MarcelMauss), в любом архаическом обществе именно понятие персоны стоит в центре внимания. Это не индивид,  это пересечение данности и некоего духовного или обобщенного видового эйдетического субъекта. 

 

Таким образом, противопоставляя индивидуальности какую-то форму социальной интеграции, мы атакуем либерализм и предлагаем нон-либерализм сзади, а нужно выдвинуть модель нон-либерализма из будущего. Против индивидуума должна восстать личность, против «свободы от» должна двинуться «свобода для», а не несвобода, необщество и какие-то формы коллективных ограничений. Мы должны принять вызов нигилизма. Это по Мартину Хайдеггеру есть трудное знание нигилизма.

 

Помыслить контргегемонию – это значит помыслить созидательно-свободную личность как корень этой контргегемонии, без этого фундаментального переключения режима в условиях тотального нигилизма мы никакой внятной концепции контргегемонии не создадим.

 

 

Модель контробщества должна быть обязательно открытой сверху, это принцип свободы, во главе этого общества должны стоять те, кто максимально открыт к персональному верхнему измерению, кто максимально не тождественен к самому себе. Это философы-созерцатели. Платонополис как политическое выражение открытого платонизма, где во главе стоит философ, который думает о чем угодно, только не о себе. Он не правит, он ничего не делает, но он открывает возможность всем быть личностями. Он открывает возможность обществу быть открытым сверху, он делает это общество по настоящему свободным, не замечая его ограничений. Он создает такое общество, это и есть государство, это и есть священное общество.

 

Контробщество должно строится сверху, оно должно быть абсолютно открытым по вертикали, это его главный принцип. Открытая политическая философия вертикали должна быть платформой нового исторического пакта интеллектуалов. Если мы будем создавать этот пакт на основании прагматических альянсов, мы не преуспеем, потому что либерализм рано или поздно захватит все эти формы.

 

 

Для контргегемонистской диверсификации акторов в МО, можно оттолкнуться от понятий и дефиниций транснационализма и неолиберализма в международных отношениях, которые утверждают о расширении номенклатуры акторов в контексте гегемонии. Предлагается принять эту симметрию в построении контргегемонии и признать, что исторический блок должен составляться из акторов разных масштабов. 

 

Структура контргегемонии может быть такая: в центре стоят интеллектуалы с открытой вертикальной философией, т.е. исторический пакт интеллектуалов. Он должен быть обязательно глобальным, он не может быть национальным, ни в одной стране ни в одной культуре, даже, например, в большом исламском мире или в китайском это сделать невозможно. Необходим только глобальный масштаб контргегемонии и глобальное объединение контргегемонистских интеллектуалов на основании открытой философии. Вокруг этого главного актора может строиться констелляция разномасштабных систем, симметрично тому, как Джозеф Най (Joseph S. Nye) описывает транснациональную либеральную систему, где акторами становятся как государства, так партии и движения, отрасли, группы, религиозные течения и даже отдельные индивиды.

 

Все они не только могут, но и являются акторами в международных отношениях, в гегемонистской модели глобализации. Мы же говорим о контрглобализации, не об антиглобализации, не о альтерглобализации, а именно о контрглобализации, которая признает что для того, чтобы обрушить эту гегемонию, необходимо объединить разномасштабных акторов. 

 

 

Осью контргегемонистской стратегии должна быть конструирующая воля, а не ресурсы. Сначала воля, потом ресурсы. Эта воля должна исходить из мировой контргегемонисткой интеллектуальной элиты в качестве депутатов глобального общества. Думают, конечно, все люди, но интеллектуалы думают еще и за других, потому и наделяются правом быть ходоками народа, быть представителями человечества как такового, глобальный дискурс которого сегодня захватили и формируют представители гегемонистского исторического блока. Кстати говоря, когда либералов атакуют по делу, то обязательно вскрывается скудность и несостоятельность их аргументации, и все это потому, что их аргументация волевая.

 

Тем не менее, на какие ресурсы может опереться эта конституирующая воля интеллектуальной элиты? Прежде всего, это второй мир, о котором пишет Параг Ханна (Parag Khanna), страны БРИКС, государства, которые в сложившемся статус-кво чего-то недополучили или находятся не на первых ролях. А это практически все те государства, которым неуютно в сложившейся архитектуре гегемонии. Но сами по себе эти страны не являются контргегемонией, сами по себе они не будут что–либо предпринимать. 

 

Правящие режимы в этих странах, если их не активизировать, будут продолжать заниматься трансформизмо, но контргегемонистские интеллектуалы должны контратаковать их, включая в свой собственный проект, вместо того, что бы ждать, когда их позовут работать на администрацию. Важно понять, что администрация занимается трансформизмо, и будет им заниматься независимо от места – в Китае, в Иране, в Азербайджане, в Индии, в России, в странах БРИКС происходит сплошное трансформизмо.

 

Контргегемонистские интеллектуалы должны перехватить нарратив и диктовать повестку дня этим государствам для того, чтобы они могли осуществлять цезаризм как можно дольше. Но это не цель, цель контргегемонии в другом, тем не менее, потенциал этих стран – это хороший ресурс, и как инструмент для достижения поставленной задачи он весьма хорош. Например, государство с ядерным оружием в качестве аргумента в противостоянии гегемонии выглядит весьма убедительно.

 

Так же в качестве контргегемонистского ресурса релевантными являются партии антилиберальной направленности во всем мире, вне зависимости от того, правые они или левые, социалисты или консерваторы. К этому стоит добавить различные движения вертикально-открытого типа: культурные, артистические, эстетические, экологические. В этом контексте стоит обратить внимание на то, что мировое крестьянство и мировая промышленность рано или поздно станут жертвами банковско-финансовой системы, третичного сектора экономики, которые уже сегодня начинают обваливаются перед лицом пропорционального роста спекулятивного финансового глобалистского капитала. Не стоит рассчитывать на то, что они сами по себе встанут на сторону контргегемонии и предложат какие-то планы, тем не менее, они также могут рассматриваться как один из ресурсных компонентов в арсенале альянса контргегемонистских интеллектуалов внутри исторического пакта.

 

В качестве ресурса для контргегемонистских интеллектуалов так же могут выступить все традиционные религии, которые, по сути своей, являются нон-либеральными, в противовес религиям либеральной направленности, которые в основе своей являются секулярными или релятивистскими, или, скажем, дерелигизирующимися религиями.

 

Задача исторического контргегемонистского блока – объединить все эти ресурсы в глобальную сеть. В этом будет очень полезен концепт Массимо Каччари (Massimo Cacciari) «Архипелаг», который он применяет к Европе, но сама идея может быть распространена шире. Массимо Каччари утверждает, что межу универсалистским логосом и анархией атомарных идиотов существует частный логос. Этот частный логос наряду с операциями с комплексностью Эдгара Морена, с операциями со сложными структурами, с нелинейными моделями, могут быть весьма полезными.

 

Это принципиальный вопрос, ведь используя сложную комплексную модель, появляется возможность для выстраивания диалога и интегрирования правых и левых в единый исторический пакт, тогда как на данный момент они смотрят друг на друга сквозь прицел собственных тактик.

 

 

Россия сейчас является полем типичного трансформизмо и то, что принято называть путинизмом, является ничем иным как цезаризм. Ему противостоит внутренняя гегемония в лице белоленточной оппозиции и «Эхо Москвы», а также внешняя гегемония, которая давит на Россию извне. Между этими факторами балансирует цезаризм, который пытается играть с одной стороны в модернизацию, а с другой стороны в консерватизм, пытаясь удержать власть любыми средствами. Это очень рационально и очень реалистично: никакой идеи, никакого мировоззрения, никаких целей, никакого понимания исторического процесса, никакого телоса в таком правлении нет – это обычный цезаризм, в его грамшистком понимании. 

 

Противостояние цезаризма внутренней и внешней гегемонии вынуждает его двигаться в нужном для интеллектуалов контргегемонии направлении, но трансформизмо есть адаптационно-пассивная стратегия, это значит, что рано или поздно цель этого трансформизмо все-таки вскроет цезаризм. Поскольку гегемония наступает и извне и изнутри, любая модернизация объективно ведет, так или иначе, к усилению среднего класса, а средний класс – это враг государства, так же как буржуазия, капитализм, индивидуализм являются врагами и конкретного общества, и всего человечества в целом. 

 

Как скоро падет цезаризм? Время показывает, что он может тянуть очень и очень долго. Теоретически он должен пасть, но он продолжает существовать, порой оказываясь достаточно успешным. Все зависит от того, удачно или неудачно осуществляется трансформизмо. Это обреченная пассивная арьергардная стратегия, но иногда самым парадоксальным образом она бывает весьма эффективна. 

 

Совершенно очевидно, что если за последние 13 лет эта стратегия продержалась при такой общей идеологической всеядности и прагматизме, то будет существовать и дальше, несмотря на возмущение со всех сторон, которое она вызывает. Тем не менее, стоит отметить, что именно удачное трансформизмо сохраняет государство от того, что его еще не уничтожили представители глобальной гегемонии.

 

Но этого недостаточно, требуется стратегия совершенно другого типа, контргегемонистская в своей сущности, в духе продвижения теории многополярного мира. Еще одной важной инициативой является глобальный революционный альянс, – это довольно активная стратегия, которая может развиваться в России на параллельном уровне, будучи одновременно и российской и глобальной, интернациональной. И даже если возникают какие-то противоречия с представителями глобального революционного альянса в Европе или в Америке, а есть и такие, и их не мало, то этот момент не должен никого смущать и тем более останавливать. Так как люди выбирают ту же самую контргегемонистскую этику вопреки тем обществам, в которых они живут. 

 

В отвержении гегемонии не нужно ориентироваться на власть. Сейчас нам власть говорит «да» потому, что мы по отношению к гегемонии находимся с ней на одной стороне, мы против гегемонии, и власть, так или иначе, против гегемонии. Но даже если бы гегемония восторжествовала в России, то эта ситуация не должна оказывать влияние на принятие решений контргегемонистской интеллектуальной элиты, так как она должна двигаться во имя фундаментальных целей. Только ориентация исключительно на идею, на эсхатологию, на телос, на цель, а не на сиюминутные выгоды, может принести победу и успех.

 

Исторический пакт интеллектуалов с открытой вертикальной философией может быть солидарен с Российской Федерацией в ее сегодняшнем состоянии как с одним из важнейшим элементов контрсоциального архипелага. Ядерная путинская Россия — это отличный остров этого архипелага, прекрасно подходящая для внешней революционной борьбы, замечательная база для подготовки людей, которые должны продвигать эсхатологическую, глобально революционную деятельность в мировом масштабе. Это ценнейший инструмент, но и без него можно было бы продолжать то же самое. Надо искать контакты с Китаем, с Ираном, с Индией, с Латинской Америкой, с контргегемонией в африканских странах, в азиатских странах, в Европе, в Канаде, в Австралии и т.д. Все недовольные являются потенциальными членами контргегемонистского архипелага: от государств до отдельных личностей.

 

Нельзя отождествлять две вещи: национальные интересы Российской Федерации, которые исчерпываются термином трансформизмо и глобальной контргегемонистской стратегией. Это разные вещи, поскольку контробщество заведомо экстерриториально и архипелагично.