Расовая Америка: между человеком придуманным и природным

От Бориса Межуева. Редакция Terra America завершает цикл статей историка и публициста Владимира Можегова на тему расового вопроса в Америке. Материал в целом был настолько ярок, что мы согласились разместить его на нашем сайте, сознавая, что он не вполне отвечает критериям принятых у нас текстов.

Проблема состояла отнюдь не в явной и даже иногда вызывающей неполиткорректности этих статей. Как мог бы заметить внимательный читатель, на нашем портале публикуются статьи самого разного содержания – крайне левые, ультра-правые, с симпатией к белым националистам, так называемым реднекам, с полным к ним отвращением, требующие от Америки большей толерантности к меньшинствам, напротив, требующие жесткого сдерживания их претензий. Однако в данном случае читатель остается в замешательстве относительно того, с каких ценностных позиций автор описывает расовую проблему в США.

Очевидно одно, автор считает подход американцев к национальному вопросу и вопросу прав человека лицемерным. Однако если оставить в стороне проблему лицемерия, встают сложные вопросы. Владимир Можегов, с одной стороны, указывает на то, что протестантские представления, замешанные на чувстве богоизбранности, сделали Америку страной победившего расизма, с другой стороны, признает, что как только Америка отвергла ветхое наследие отцов-основателей и их протестантских предков, она столкнулась с кучей роковых для нее расовых проблем. Получается, что в Америке плохо все – и рабство негров, и освобождение их от рабства, и сегрегация, и десегрегация. За всем сквозит что-то темное и нехорошее.

На самом деле, автор не столько критикует Америку, сколько лишает ее права критиковать других. Но, как мне представляется, такой подход ставит критикующего в излишне полемическое, а соответственно, заведомо вторичное положение – критик критикует не сам объект описания, он критикует его критику.

Кстати, я считаю, что именно по этой причине в тупик зашла вся левая критика глобального капитализма и Америки как его мозгового штаба, в частности. Критика такого рода не выходит к проблеме, она достигает лишь условной нравственной дискредитации чувствующего свое историческое превосходство субъекта. Она частично достигает своей цели, заставляя нас относиться с подозрением ко всему, что этот субъект говорит в осуждение другим или в свое оправдание, но она не дает нам никакого иного ответа о генезисе субъекта во всей его моральной неприглядности помимо указания на его «злую волю». Вопрос о происхождении самого феномена «злой воли» в истории почти всегда выносится за скобки, именно по причине его внеморального характера.

В будущем нашему коллективу, я считаю, нужно будет попытаться отточить методологию нашей критики американского, да и собственного социального опыта, чтобы впредь уже никогда не идти проторенными нашими предшественниками и выдающимися коллегами путями. Думаю, эта задача станет ориентиром для всей нашей деятельности на будущие полгода.

* * *

От рабства к сегрегации

Эпоху «рождения американской нации» можно условно обозначить границами 1865-го (года окончания Гражданской войны) и 1925 года (почему – скажем позднее). Это время можно назвать эпохой манифестации американского национализма, превратившегося в настоящую национальную религию.

Символично, что ведущий орган аболиционистов гаррисоновский «Освободитель» (Либератор) сразу после освобождения негров был переименован в «Нацию». (Сам фанатичный издатель «Освободителя», «бостонский Иеремия» У. Гаррисон, призывавший перед Гражданской войной к «моральному землетрясению» и публично сжигавший Конституцию, после освобождения негров ушел в феминистское движение).

Тяжкое поражение и не менее трагичные годы «реконструкции» привели к глубокому кризису Юга. С оружием в руках южанам удалось справиться с анархией и отстоять автономию. Первой же ласточкой примирения между Севером и Югом стало согласие ветеранов-конфедератов принять участие в усмирении индейцев в 1870-х годах. Твердой основой для нового объединения снова стал расовый вопрос.

О сущности индейских войн президент Теодор Рузвельт в своей книге «3авоевание 3апада» со всей прямотой писал: это завоевание было расовой войной между белыми англо-саксами и индейцами, каковая и была по воле судьбы «доведена до логического с точки зрения расового социал-дарвинизма конца»^[1].

С «окончательным решением индейского вопроса» оставшиеся в живых индейцы (к 1900 году их численность составила 237 000) были расселены по резервациям.

Другим важнейшим моментом примирения Севера и Юга и «рождения нации» стало решение негритянского вопроса.

Как бы ни прозвучало странным, но настоящим взлетом расизма и расовой ненависти в Америке ознаменовалась именно «эпоха освобождения».

Конечно, и до освобождения негры на Севере и Юге признавались низшей расой. Но Север не сталкивался с негритянской массой (до войны здесь проживало не более 250 тысяч черных), на Юге же негры были жестко встроены в незыблемую систему отношений. При этом белые не только использовали рабский труд черных, но и заботились о них, лечили, обучали основам веры, а порой и основам ведения бизнеса, как это практиковалось, например, в хозяйстве президента конфедерации Джефферсона Дэвиса.

После освобождения массы обретших свободу, но лишенных всякой защиты и средств к существованию негров хлынули на Север, где, как им говорили, они могли стать «полноценными людьми». На деле капиталистическое «наемное рабство» больших городов, как и предупреждали интеллектуалы Юга, оказалось тяжелее южного.

Бывшие крепостные обратились на Севере в неквалифицированную рабочую силу. Их уделом стали нищета и сегрегация негритянских гетто с извечными спутниками - алкоголизмом, преступностью и болезнями. И как следствие – новый виток расовой ненависти.

Символично, что самая яркая вспышка ее зафиксирована «негролюбивом» Чикаго, чьи жители укрывали когда-то беглых рабов, поддерживали аболиционистов и выдвинули Авраама Линкольна кандидатом в президенты США. Летом 1919 года в Чикаго разгорелись настоящие, длившиеся почти неделю уличные бои между черными и белыми, остановленные только вмешательством войск. В ходе перестрелок погибло 38 человек (из них 23 черных), 537 (342 черных) были ранены, более 500 арестованы. Город был охвачен пожарами, более тысячи черных семей лишились своих жилищ.

Еще более печальные плоды «освобождения» пожинали южане. Результатом деятельности авантюристов-«саквояжников», жадной толпой хлынувших грабить богатый Юг и фанатиков-аболиционистов, вооруживших негров и беззастенчиво обманувших их, стали разгул беззакония и всплеск расовой войны. (Этот итог Гражданской войны также можно признать иконографичным. И в ХХ веке и сегодня американская экспансия в Европе и Азии раз за разом будет сопровождаться теми же трагическими последствиями).

Ответ американского общества на негритянскую проблему после освобождения оказался однозначен – сегрегация. Только на Севере она оказалась более мягкой (или, точнее – более лицемерной). Но в целом компромисс, к которому пришли Север и Юг, был следующим: в ответ на Федеральные законы, наделившие негров правами, Южные штаты приняли свои, местные, так называемые «Законы Джима Кроу» (Jim Crow laws). А Верховный Суд США признал их не противоречащими Закону о гражданских правах, поскольку сегрегация означала «равное, но раздельное существование двух рас». В 1882 году Верховный Суд признал запрет на межрасовые браки, а в 1896-м – закон о «сегрегации в поездах», принятый в Луизиане.

К 1915 году все южные штаты обзавелись подобными законами.

Некоторые ограничения южан прав негров звучали весьма остроумно. Например, в Алабаме, негр, пожелавший принять участие в голосовании, должен был пройти тест на грамотность, представлявший из себя чтение всего текста Конституции США и Декларации независимости наизусть. В результате на выборах 1900 года из 181,5 тысяч негров здесь могло проголосовать лишь 3000. Поскольку еще в 1940 году лишь 5% американских негров оканчивали среднюю школу, то и воспользоваться правом голоса на Юге могли не более тех же 5%.

Таким образом, освобождение не принесло неграм облегчения жизни. Зато «негритянский вопрос» стал важной картой в руках всякого рода политических демагогов – как расистских, так и антирасистских. Чего в американском обществе после «освобождения» стало действительно больше – так это лицемерия.

Раса формируется

В 1912 году президентом США стал Вудро Вильсон, первый президент-южанин после полувекового владычества республиканцев. Празднование 50-летия годовщины битвы при Геттисберге в 1913-м году, собравшее вместе 50 тысяч солдат Союза и Конфедерации, стало символом состоявшегося наконец примирения.

В 1915 году вышел знаменитый фильм Гриффита «Рождение Нации», показывающий правду о Гражданской войне с точки зрения южан и романтизирующий Ку-Клукс-Клан.

В том же 1915 году давно почивший ККК был возрожден и всего через несколько лет стал самой массовой общественной организацией США. «Мы принимаем только «избранных людей» – говорил полковник Симмонс, глава возрожденного Клана. – В орден не имеет права вступить человек, не признающий абсолютного превосходства и власти правительства США над всем остальным миром. Только урожденные американцы, признающие основы протестантской веры и не имеющие никаких обязательств перед иностранными правительствами, нациями, государственными и религиозными учреждениями, имеют право вступить в организацию».

Если первый Клан был сугубо южным явлением, моментом «самоорганизации южан» с целью «защиты южных земель», как писал Вудро Вильсон, то второй ККК был уже явлением общенациональным, а главным его врагом стали коммунисты. Как бы ни оценивали сегодня методы Клана, результаты оказались впечатляющими: к концу 20-х годов коммунистическое движение на всей территории Штатов было разгромлено.

В эти же годы новый импульс получает выдвинутая еще в 1780-х годах Э. де Кревекером концепция «плавильного тигля», выкристаллизовавшись в идеологию тотальной ассимиляции эмигрантов.

Патриотическая театральная постановка Генри Форда тех лет показывала процесс американизации – превращение эмигранта в американца – следующим образом: разношерстные представители народов и рас с разными флагами и «национальными идеями» входят в одни ворота, а из других выходят упакованные в одинаковые деловые костюмы американцы со звездно-полосатыми флажками в руках.

Но символом компании «американизации» стала другая пьеса – постановка Израэля Зангвилла «Плавильный тигель» 1908-го года. Сам Зангвилл, объясняя смысл своей пьесы, говорил о необходимости «создания общей культуры, которая объединяла бы всех жителей страны во имя построения на территории Америки Республики Человека и Царства Божия»»

Мессианские чаяния Зангвила были с энтузиазмом подхвачены администрациями Рузвельта и Вильсона, при которых идеология «города на холме» обратилась в мощнейший маховик пропагандистской машины.

Еще одним важным фронтом борьбы за создание «американской расы» стала евгеника, идеи которой получили в то время широкую популярность в Европе. Но именно Америке выпала честь стать пионером в области социальной инженерии и расовой гигиены и первой в мире ввести евгенические программы принудительной стерилизации в государственном масштабе.

Пионеры расовой гигиены

Термин «евгеника» появился в 1885 году. Евгеника была чисто англо-саксонским изобретением. Отец евгеники, Фрэнсис Гальтон был кузеном Чарльза Дарвина.

Философ Герберт Спенсер дал гальтоновской теории о выживании самых приспособленных имя «социального дарвинизма». Идею же селекции человека для выведения наиболее здоровых экземпляров сам Гальтон назвал «евгеникой». Последователь Гальтона, Карл Пирсон радикальный социалистический утопист, развил на идеях евгеники проект социальной государственный программы.

В 1904 году евгеника перебралась через океан и обосновалась в Америке, где поклонник Гальтона и Пирсона, Чарльз Давенпорт (1866-1944) организовал первую евгеническую лабораторию. Давенпорт более настаивал на отбраковке худшего вида человека, нежели выведению лучшего, определив тем самым лицо американской евгеники.

С энтузиазмом идеи расовой гигиены поддержал президент Теодор Рузвельт. В первые десятилетия ХХ века евгеника становится официальной дисциплиной во многих колледжах США, а сам Ч.-Б. Давенпорт принимает активное участие в формировании новой иммиграционной политики.

На первое место в иммиграционной политике выходит вопрос чистоты расы. Теодор Рузвельт подчеркивал: «В один из дней мы поймем, что главная, неотложная обязанность всех хороших граждан правильного сорта - это сохранить их кровь в чистоте».

Главной же опасностью, угрожающей чистоте американской расы после решения индейского и негритянского вопросов были признаны азиаты. Подобно индейцам и неграм, азиаты (японцы и китайцы) были признаны неподдающимися ассимиляции. Кроме того, страх перед «монголами» (как называли тогда азиатов) питало мессианское чувство. Протестантские фундаменталисты, наследники пуритан, ассоциировали азиатов с землей Гога и Магога - воинством антихриста в грядущем Армагеддоне, признавая таким образом в «монголах» демоническую антирасу.

Вопрос о прекращении эмиграции «монголов» решался в течение нескольких десятилетий («Акт о выселении китайцев» 1882 год, закон запрещающий эмиграцию азиатов 1917-го) и был окончательно решен «Законом об исключении азиатов» 1924-го года, пресекающим всякую возможность японцам получить американское гражданство.

Антиимиграционные законы положили внешние стены опасностям угрожающим американской расе. Но нация также нуждалась во внутренней чистоте. И здесь в дело включилась евгеника.

К 1911 году шесть штатов имели законы о принудительной стерилизации душевнобольных. В 1917-м таких штатов было 16, в 1929-м – 24, к концу 30-х – 32 штата. В некоторых из них к психически больным и умственно отсталым добавлялись глухие, слепые, эпилептики, преступники, пьяницы, проститутки и так далее.

В 1927 году впервые правомочность принудительной стерилизации признал Верховный Суд, дав тем самым новый мощный импульс развитию евгенических программ.

Наиболее активно эти программы развивались в Виргинии, где стерилизовать умственно неполноценных продолжали до середины семидесятых годов. А в Северной Каролине право подвергать насильственной стерилизации получили социальные работники.

Естественно, чаще всего жертвами евгенических программ оказывались наименее защищенные представители беднейших слоев населения и расовых меньшинств. Зачастую в принятии решения о стерилизации руководствовались тестом IQ, изобретенным Генри Годдардом из Винеланда (штат Нью-Джерси) с целью выявления «биологически негодного элемента», «слабоумных» и «имбецилов».

«Вершина глупости... говорить в таких случаях о свободе личности или о правах человека. Подобные индивидуумы... не имеют права умножать их породу», – писал в те годы американский доктор В. Дж. Робинсон (W. J. Robinson) выражая типичную точку зрения американца.

Это мнение разделяли и оказывающие широкую поддержку евгенических программ судья Верховного суда Оливер Уэнделл Холмс, основатель организации Планирования Семьи Маргарет Сэнгер, президенты Теодор Рузвельт, Вудро Вильсон и Калвин Кулидж.

Именно при Кулидже чувство национального и расового единства американцев достигло апогея, увенчавшись в 1924-м году принятием сурового антииммиграционного законодательства (Immigration Restriction Act). Отец американской евгеники Ч.-Б. Давенпорт и лидеры ККК с одинаковой гордостью говорили о своем вкладе в принятие этого закона, ограничивающего количество эмигрантов ежегодной квотой 150 000 человек, из которых 82% пришлось на север и запад, и 16% - на юг и восток Европы. Таким к концу периода «рождения нации» оказался расовый паспорт американца: на 82% это был чистейший WASP, на 16% - белый «второго сорта», 2% составляли незначительные примеси.

«Америка должна остаться Америкой. Биологические законы показывают, … что нордическая раса ухудшается, если смешивается с другими» – подчеркивал президент Кулидж, уроженец Новой Англии и бывший губернатор Массачусетса.

ККК считал Кулиджа своим человеком. И действительно, годы правления Кулиджа стали моментом кульминации могущества ККК. К 1924 году Орден насчитывал до 2 миллиона членов. А марш более чем 50 тысяч членов Ку-Клукс-Клана (иные источники называют цифру до 200 тысяч), состоявшийся в августе 1925 года в Вашингтоне, можно назвать символической точкой кристаллизации американской нации.

Затмение человека придуманного

Программам расовой чистоты в Америке суждена была долгая жизнь. Так, запрет на иммиграцию «монголов» просуществовал до 1952 года. Запрет на межрасовые браки (в 1905 году были запрещены также браки белых с «монголами») действовал в Калифорнии до 1967 года.

Последние из евгенических программ были закрыты в Виргинии лишь в середине 70-х.

Сколько всего людей было насильственно стерилизовано в Америке за многие десятилетия евгенических экспериментов, сказать трудно. Официальные источники называют цифру от 60 000 до 100 000 человек. Но учитывая энтузиазм, с которым евгенические поддерживались как американским обществом, так и на вершинах власти, эти цифры следует вероятно признать заниженными в несколько раз. О еще неизученных масштабах этих экспериментов свидетельствуют и многочисленные скандалы, ежегодно вскрывающие все новые факты.

Насколько популярна в Америке была тема принудительной стерилизации, говорит и такой факт. В 1940 году вышла книга некоего Н. Кауфмана, председателя Американской Федерации Мира, «Германия должна исчезнуть», в которой предлагалось подвергнуть насильственной стерилизации всё восьмидесятимиллионное население Германии. В книге скрупулезно подсчитывалось, сколько врачей потребуется и сколько времени займет процесс стерилизации целого народа и делался утешительный вывод о ее принципиальной возможности.

Книга Кауфмана была замечена и удостоилась рецензий в ведущих американских изданиях, таких как журнал Time. (Справедливости ради, надо заметить, что за год до своей книжки Кауфман призывал стерилизовать всех американцев, дабы их дети не стали «жаждущими убийства монстрами»).

Под сильнейшее обаяние евгенических идей попадали не только такие экстравагантные люди, как Кауфман, но и ведущие американские интеллектуалы. «Единственным окончательным решением будет стерилизация нацистов в хирургическом смысле слова», говорил, например, Хэмингуэй.

В конце концов, общая, висящая в воздухе истерия захватывала сознание людей, от которых зависело принятие решений.

«Мы должны быть твердыми в отношении Германии, я имею в виду немецкий народ, а не только нацистов. Мы должны либо кастрировать немцев, либо обращаться с ними таким образом, чтобы они не могли воспроизводить население...» – заявил в 1944-м году на совещании в Квебеке Франклин Рузвельт.

В том, что это были не только сказанные в минуту гнева слова, свидетельствуют подписи Рузвельта и Черчилля стоящие под печально известным «Планом Моргентау» (1945), осуществление которого означало бы обращение всего населения Германии в сельскохозяйственных рабов. Таким образом, в середине XX века в сердце Европы могло возникнуть фактически рабовладельческое государство, если бы на Крымской конференции в феврале 1945 года план Моргентау по инициативе СССР не был отвергнут.

Здесь стоит сказать, что благосклонно отнесшийся к плану Моргентау Черчилль также был большим почитателем евгеники. Черчилль был участником Первой Евгенической Конференции в Лондоне 1912 года под председательством Артура Бальфура (премьер-министра Англии 1902-1905 годы), и он активно поддерживал Евгеническое Образовательное Общество (Eugenic Education Society), в то время когда президентом его был сын Чарльза Дарвина – Леонард. Заслугой Черчилля было во многом и принятие английским правительством евгенического «билля о душевнобольных» 1912 года^[2].

Американские же расовые законы того времени несомненно вдохновляли создателей знаменитых Нюрнбергских. Правда, расовые законы национал-социалистов оказались гораздо более либеральными в сравнении с американскими.

Так, согласно Нюрнбергским законам евреем считался человек с ¼ еврейской крови, при этом «метису второй степени» открывалась широкая дорога к ассимиляции. В то же время в разных американских Штатах цветным признавался индивид, имевший от 1/8 (Флорида, Мэриленд, Миссури) до 1/64 негритянской крови (Джорджия, Алабама, Техас, Оклахома, Теннеси, Арканзас). Американские законы не только запрещали межрасовые браки, но даже игра в шашки между черным и белым в некоторых южных штатах считалась серьезным нарушением закона.

Тоже можно сказать о сегодняшнем Израиле, расовые законы которого не только повторяют в своих базовых основаниях Нюрнбергские, но в некоторых пунктах и превосходят их. Так, согласно израильским законам неевреям запрещено жить в определенных городах Израиля. Нюрнбергские законы никакой территориальной сегрегации не предусматривали, позволяя евреям жить и заниматься экономической деятельностью на всей территории Рейха.

Возвращаясь же к Америке, придется констатировать, что тот вид, который американская расовая пирамида приобрела к окончанию эпохи «рождения нации», несмотря на все усилия «либеральной революции» ее размыть, не претерпела существенных изменений, о чем нагляднее всего свидетельствует экономическая картина:

«Черные по-прежнему работают на самой низкооплачиваемой и черновой работе, например, уборщиков и охранников на территории завода. Потом идут латиносы (в основном мексиканцы), они могут сидеть уже в здании завода, например, обрабатывая первичную документацию или работая на складе (черных на этом этапе тоже может быть не мало). Дальше, условно, идут выходцы из Китая и Кореи, менеджеры, и потом, на вершине цепи, высится еврей или британец. Все это не работает как жесткое правило в каждом бизнесе, но за годы настолько втирается в мозг своим повторяющимся сюжетом, что даже не замечаешь этого явного отрицания всех криков о демократии, равенстве и прочем блуде толерантного ума...».

Эти нехитрые наблюдения нашего соотечественника, долгое время проработавшего в США, стоит многих глубокомысленных социологических трудов.

О том, что расовая система остается незыблемой, несмотря даже на негров-президентов, перекочевавших понемногу из кино в жизнь, говорят и американские исследователи. Так, Мишель Александер, автор бестселлера «Новый Джим Кроу: массовое заключение в эру цветовой слепоты» пишет о том, что за последние 30 лет в Америке создана новая «низшая каста» из прошедших через тюремную систему черных. Число черных, находящихся под коррекционным контролем (и соответственно ограниченных в традиционных правах человека), сегодня больше, чем численность рабов в 1850-м году.

Понятно, что, несмотря на всю либеральную риторику, американскому обществу просто не устоять без подобных расовых регуляторов. Жизнь оказывается сильнее абстрактных идей, и «природный человек» продолжает «затмевать человека придуманного», как писал в свое время Томас Стернз Элиот.

И вот пока власти Израиля и США отчаянно пытаются (каждый своими методами) восстановить стены расовой сегрегации, мультикультурная политика наследников аболиционистов в той же Америке и Европе терпит закономерный крах. Францию, Англию, Германию разрывают межрасовые конфликты. Попытки задавить национальное самосознание WASPов в самой Америке приводит не к «Царствию Божию», а росту цветного расизма и новому варварству. Доля белого населения Америки неуклонно снижается, а сами коренные американцы тем временем, обращаясь в «моральное меньшинство», вынуждены испытывать все прелести позитивной дискриминации.

Эпилог

Американское общество настолько глубоко пронизано лицемерием, что понять его истинную природу оказывается непросто. И все же попробуем в заключение указать черту, которая, как нам кажется, более других раскрывает суть.

Для этого нам снова придется вернуться к отцам-пилигримам, их мечте о «городе на холме» и доктрине «избранного народа».

Известно, что изначально деление мира на «святых» и «проклятых» в учении пуритан сочеталось с их нацеленностью на успех и горячей верой в свою миссию по переустройству мира. Последнее заставляло их обращаться к «отверженным», вербуя среди них союзников в своей борьбе.

Естественно, обращаясь с проповедью к беднякам-крестьянам, пуританские вожди не говорили им об их фатальном предопределении к вечной смерти. Наоборот, здесь звучали слова о равных возможностях, и вратах рая открытых каждому, стоит только дерзнуть.

В лихорадочном, разрываемом религиозными войнами английском обществе того времени проповедь грядущих Перемен и ожидаемого Царствия Божия имела большой успех. «К началу 30-х годов XVII века Англия покрылась густой сетью полулегальных и нелегальных церковных собраний, игравших роль своего рода народных «просветительных» клубов»^[3]. «Просвещение» неграмотного народа в этих пуританских «клубах», выдержанное в яростно антицерковном и антимонархическом духе, привело, как известно, к революционному взрыву, воцарению Кромвеля и казни короля Карла.

Те же приемы пропаганды наследники отцов-пилигримов (уже в тесном союзе с герметичным масонством) использовали в подготовке американской революции. И именно здесь, в Новом мире, под новым небом «американской мечты», их предприятие ждал поистине грандиозный успех.

Таким образом, даже не национализм, расизм или евгенические эксперименты (эти в сущности естественные для «природного человека» этапы становления), но изначальная двусмысленность и двуликость – навсегда определили природу американского общества. С самого начала раздвоенный язык пуританской «проповеди свободы» одними словами был обращен к тесному кругу «избранных», и несколько иными – к внешнему профаническому миру «отверженных».

Эта невидимая черта, отделяющая среднего американца от других непросвещенных, неиллюминированных народов, но в еще большей степени - американский народ от его собственной элиты – сохраняется и поныне. Внутри «Города на холме» есть свой, внутренний Замок «избранных святых» со своим внутренним герметичным идейным кодексом. Вот главная неудобная тайна Америки, которую она тщательно пытается скрыть и которая по сей день остается неизбывным источником лицемерия и двуличия ее политической и социальной реальности.

Конечно, феномен этот заслуживает гораздо более серьезного осмысления, нежели позволяет сделать обычная журнальная статья. Но лучше сказать немного, чем ничего.

В заключение еще раз бросим взгляд на голубую вершину «Города на холме», за стенами кафкианского Замка которого горстка «избранных святых», осаждаемая назойливой межрасовой стаей оборванцев из движения Occupy, очерчивает завершающие контуры «порядка нового века».

Таковы политические полюса сегодняшней Америки. Но не являются ли они, в сущности, иконой всего нашего мира?