«Чикагские мальчики» в Чили: ужасная плата за «экономическую свободу»

Орландо Летельер

Что экономическая политика обусловлена социальной и политической ситуацией и в то же время изменяет ее, всем кажется здравым наблюдением[1]. Каждый новый экономический курс поэтому вводится с целью изменить социальную структуру.

Я останавливаюсь на этих соображениях, поскольку большое количество аналитических работ по современной ситуации в Чили не упоминают о необходимой связи между экономическим курсом и социополитическими установками. Говоря кратко, нарушение прав человека, система институциализированной жестокости, всеобъемлющий контроль и подавление всех форм последовательного инакомыслия обсуждаются (и нередко при этом осуждаются) как феномен только опосредованно связанный или вообще не связанный с классической ничем не ограниченной политикой «свободного рынка», проводимой военной хунтой. Эта неспособность видеть взаимосвязь в особенности присуща частным и общественным финансовым институтам, которые публично хвалят и поддерживают экономический курс правительства Пиночета, сожалея в то же время о «плохом международном имидже» хунты, который она приобрела своим непостижимым пристрастием к пыткам, заключению людей в тюрьмы и гонениям своих критиков. Недавнее решение Всемирного банка выдать кредит в 33 миллиона долларов хунте было объяснено его президентом Робертом МакНамарой как основанное на чисто техническом критерии, не подразумевающем связи с политическими и социальными условиями в стране. Такое же оправдание последовало от американских частных банков, которые, говоря словами представителя консалтинговой фирмы, «лезли в драку за право выдать кредиты»[2] . Но, возможно, никто не выразил этого отношения лучше, чем глава казначейства США. После визита в Чили, во время которого он обсуждал нарушения прав человека военным правительством, Уильям Саймон поздравил Пиночета с тем, что тот принес «экономическую свободу» чилийскому народу[3] . Эта концепция социальной системы особенно удобна: экономическая свобода и политический террор сосуществуют, не соприкасаясь, позволяя различным представителям финансовых сфер поддерживать свою концепцию «свободы», и в то же время разглагольствовать о защите прав человека.

Полезность подобного разделения особенно высоко оценена теми, кто выдумал экономический курс, проводимый в Чили. В журнале Newsweek от 14 июня Милтон Фридман, интеллектуальный наставник и неофициальный советник команды экономистов, руководящих в настоящее время чилийской экономикой, заявил: «Несмотря на мое глубокое несогласие с авторитарной политической системой в Чили, я не считаю большим грехом для экономиста давать экономические советы технического характера чилийскому правительству, чем для доктора - дать технический медицинский совет чилийскому правительству, чтобы помочь ему справиться с эпидемией».

Любопытно, что человек, написавший книгу «Капитализм и свобода», всецело направленную на доказательство того, что только классический экономический либерализм может поддерживать политическую демократию, теперь так легко разъединяет экономику и политику, в то время как экономическая теория, которую он отстаивает, отлично уживается с абсолютным попранием любых демократических свобод. Логично было бы ожидать, что если те, кто ограничивает частное предпринимательство, несут ответственность за эффект, который их меры производят в политической сфере, то и те, кто ратует за неограниченную «экономическую свободу», должны нести ответственность, когда проведение этого курса неизбежно сопровождается массовыми репрессиями, безработицей и вездесущностью жестокого полицейского государства.

Экономические рекомендации и чилийская реальность

Экономический план, который проводится в жизнь в Чили, представляет собой результат страстного желания оставить след в истории группы чилийских экономистов, большинство из которых учились в Чикагском университете у Милтона Фридмана и Арнольда Харберегера. Активно участвовавшие в подготовке переворота, «чикагские мальчики», как их называют в Чили, убедили генералов, что они готовы поддержать жестокость, которой обладали военные, интеллектуальными ресурсами, которых у генералов не было. Комитет по разведке Сената США выяснил, что «лица, сотрудничающие с ЦРУ», помогали разработать экономические меры, которые чилийская хунта ввела сразу после захвата власти[4]. Свидетельства Комитета подтверждают, что некоторые из «чикагских мальчиков» получали деньги от ЦРУ за такие исследования, как 300-страничный экономический план, переданный военным до переворота. В таком случае становится понятно, что после переворота они, по словам The Wall Street Journal[5], «пребывали в нетерпении, ожидая, когда их спустят с привязи» на чилийскую экономику. Сначала подход был сдержанным; лишь спустя год относительного замешательства они решились на введение без каких-либо значительных модификаций теоретической модели, преподанной им в Чикаго. Это стало поводом для визита в Чили самого господина Фридмана, который вместе со своим коллегой профессором Харбергером, провел ряд получивших широкую огласку выступлений, призванных поддержать «шоковую терапию» в чилийской экономике – то, что Фридман решительно охарактеризовал как «единственное лекарство. Абсолютно. Иного не дано. Другого долгосрочного решения не существует»[6].

Вот каковы основные принципы экономической модели, предложенной Фридманом и его последователями и принятой чилийской хунтой: единственная возможная структура для обеспечения экономического развития – это та, в которой частный сектор может действовать свободно; частное предпринимательство – самая эффективная форма экономической организации, и, следовательно, частный сектор должен быть доминирующим фактором в экономике. Цены должны свободно меняться в соответствии с законами конкуренции. Инфляция, самый страшный враг экономического прогресса – прямое следствие увеличения денежной массы, и она может быть побеждена только решительным ограничением государственных расходов.

Не считая нынешнего чилийского, ни одно правительство в мире не дает частному предпринимательству абсолютной свободы. Это происходит потому, что каждый экономист (кроме Фридмана и его последователей) уже несколько десятков лет как усвоил, что в реально функционирующем капитализме не существует такой категории, как совершенная конкуренция, описанная классическими либеральными экономистами. В марте 1975 в Сантьяго журналист осмелился сказать Фридману, что даже в более развитых капиталистических странах, например в США, правительство контролирует экономику различными способами. Мистер Фридман ответил: «Я всегда был против этого, я не одобряю их. Я верю, что мы не должны их применять. Я противник вмешательства правительства в экономику как в моей стране, так и в Чили или где бы то ни было еще»[7].

Я не буду в этой статье оценивать общую достоверность постулатов, выдвинутых Фридманом и Чикагской школой. Я хочу сконцентрироваться только на том, что происходит при применении их модели в стране типа Чили. Здесь теории Фридмана особенно вызывают возражения – как с экономической, так и с моральной точки зрения – потому что они вводят абсолютно свободную рыночную политику в условиях крайнего неравенства экономических субъектов: неравенства между монополистами и малым и средним бизнесом, неравенства между владельцами капитала и теми, кто владеет лишь своей рабочей силой и так далее. Похожая ситуация сложилась бы и при использовании данной модели в любой другой неразвитой, зависимой экономике.

Абсурдно говорить о свободной конкуренции в Чили. Ее экономика сильно монополизирована. Академическое исследование, проведенное во время президентства Фрея[8], показало, что в 1966 «284 предприятия контролировали абсолютно все направления экономической деятельности в Чили. В промышленности 144 предприятия контролировали все до единого субсекторы. В свою очередь, внутри каждого из этих 144 производственных предприятий, составлявших основу промышленности, несколько акционеров контролировали управление: на более чем половине предприятий десять крупнейших акционеров владели от 90 до 100% капитала»[9].

С другой стороны, исследования, проведенные также в период до президентства Альенде, показывали, в какой степени в чилийской экономике доминировали международные корпорации. Как пишут Барнет и Мюллер в Global Reach, «в Чили до Альенде 51% из 160 крупнейших фирм были под контролем глобальных корпораций. В каждой из семи ключевых отраслей экономики одна-три фирмы контролировали не менее 51% производства. Из двадцати двух ведущих глобальных корпораций, действовавших в стране, девятнадцать действовали без конкуренции или делили рынок с другими олигополистами».

С 1971 до 1973 большая часть монополизированных и олигополизированных отраслей были национализированы и переведены в общественный сектор. Однако рвение, с которым военная диктатура демонтировала государственное участие в экономике и перевело отрасли в собственность иностранцам, заставляет нас предположить, что уровень концентрации и монополизации теперь, по крайней мере, столь же высок, как был до прихода к власти правительства Народного Единства (Альенде).

Отчет МВФ от мая 1976 указывает, что «… процесс возвращения в частный сектор большинства предприятий, которые за предыдущие пятнадцать лет, особенно за 1971-73, стали частью общественного сектора, продолжался [в течение 1975]… В конце 1973 Корпорация общественного развития (CORFO) владела 492 предприятиями, включая восемнадцать коммерческих банков…Из числа этих предприятий, 253 …были возвращены их бывшим владельцам. Из остальных 239 предприятий … 104 (среди них десять банков) были проданы; по шестнадцати (включая два банка) приняты решения о продаже, окончание процедуры передачи является делом нескольких недель; продажа двадцати одного обсуждается в двустороннем порядке с группами потенциальных покупателей…» Коммерческие предложения на оставшиеся предприятия еще в стадии согласования. Очевидно, что покупатели – это всегда небольшая группа заинтересованных лиц, обладающих большими экономическими ресурсами, которые встраивают эти предприятия в монополистические и олигополистические структуры, которые они представляют. В то же время, значительное число предприятий проданы транснациональным корпорациям, среди них национальная шинная промышленная компания (INSA), купленная Firestone за неразглашенную сумму, и одно из ведущих целлюлозно-бумажных предприятий (Celulosa Forestal Arauco), купленная Parsons & Whittemore.

Можно привести еще много примеров, чтобы продемонстрировать то, что, несмотря на конкуренцию, рецепт мистера Фридмана не приводит к экономическим эффектам, предусмотренным его теоретической моделью. В первой половине 1975 года частью процесса упразднения регуляции экономики стало выведение цены молока из-под контроля. И к чему это привело? Цена для потребителя выросла на 40%, а цена, уплачиваемая производителю, упала на 22%. В Чили более 10 000 производителей молока, но при этом только две молочных компании, и они контролируют рынок. Более 80% чилийского бумажной продукции и все стандартные типы бумаги производятся на одном предприятии, Compañia Manufacturera de Papeles y Cartones, находящимся под контролем группы Alessandri, которая устанавливает цены без опасения конкуренции. Продукция более чем пятнадцати иностранных брендов продается на чилийском рынке бытовых приборов, но все торговые марки находятся в руках трех компаний, которые собирают приборы в Чили и определяют цены на них для конечного потребителя.

Конечно, любой последователь чикагской школы скажет, что с либерализацией внешнего рынка, предписываемой моделью, чилийские монополии и олигополии столкнутся с конкуренцией из-за рубежа. Однако этого не происходит. Чили так не хватает иностранной валюты, что она не может импортировать даже самые необходимые товары. Еще более важен тот факт, что иностранные предприятия не заинтересованы в отправке в Чили товаров, которые будут конкурировать с продукцией их же дочерних компаний. Кроме того, в Чили экономические группы, которые контролируют промышленное производство, также контролируют финансовый аппарат и каналы импорта. Эти группы не расположены конкурировать сами с собой. Короче говоря, применение теорий Фридмана в реальности Чили означает, что промышленники могут свободно «конкурировать» при уровне цен, который они сами выбирают.

Другие аспекты экономического учения, преподаваемого в Чикагском Университете, легко игнорируются экономическими советниками хунты. Один из них – важность установления заработной платы путем свободных переговоров между работодателями и работниками; другой – эффективность рынка в качестве инструмента для размещения ресурсов экономики. Смешно говорить о праве работников вести переговоры в стране, где Центральная федерация профсоюзов трудящихся объявлена вне закона и где зарплата устанавливается декретами хунты. Также выглядит гротеском разговор о рынке как о самом эффективном инструменте для распределения ресурсов, когда широко известно, что в экономике практически не производятся инвестиции в промышленность, потому что самая прибыльная «инвестиция» – это спекуляции. Прикрываясь лозунгом «Мы должны создать рынок капитала в Чили» несколько частных групп, благополучно устроившихся под защитой хунты, получили право основать так называемые financieras, которые вовлечены в самые возмутительные финансовые спекуляции. Их злоупотребления были столь вопиющими, что даже Орландо Заэс, бывший глава Чилийской Ассоциации промышленников и убежденный сторонник переворота, не смог воздержаться от протеста. «Невозможно, сказал он, мириться с финансовым хаосом, в котором находится Чили. Необходимо перенаправить в промышленность в качестве инвестиций миллионы и миллионы тех финансовых ресурсов, которые сейчас используются для диких спекулятивных операций прямо на глазах у тех, кто даже не имеет работы»[10].

Но основная идея рецепта Фридмана, которую хунта непрестанно подчеркивает - контроль над инфляцией. На это, как заявляет хунта, должны быть направлены «энергичные усилия всех чилийцев». Профессор Харбергер категорично заявил в апреле 1975 года: «Я не вижу оправданий для того, чтобы не останавливать инфляцию: ее причины хорошо известны; правительственный дефицит и денежная эмиссия должны быть остановлены. Я знаю, что вы спросите меня о безработице: но если бюджетный дефицит сократить вполовину, уровень безработицы вырастет не больше, чем на 1 %»[11]. По официальной статистике хунты с апреля по декабрь 1975 года правительственный дефицит был сокращен приблизительно на 50%, как и рекомендовал Харбергер. За тот же период уровень безработицы вырос на показатель, в шесть раз больший, чем он предсказывал. Мера, которую он продолжает отстаивать, заключается в сокращении государственных расходов. Это призвано уменьшить количество валюты в обращении, что, соответственно, приведет к уменьшению спроса, что в свою очередь приведет к общему уменьшению цен. Таким образом инфляция будет побеждена. Профессор Харбергер всего лишь не стал говорить о тех, кому придется снизить свой уровень жизни, чтобы оплатить издержки такого «лечения».

Без сомнения, чрезмерная денежная эмиссия – это важный фактор, подстегивающий инфляцию в любой экономике. Однако инфляция в Чили (или в любой другой неразвитой стране) – гораздо более сложная проблема, чем предполагают механические модели монетаристских теоретиков. Последователи чикагской школы, кажется, забывают, например, о монополистической структуре чилийской экономики, которая позволяет доминирующим фирмам держать цены в ситуации падающего спроса. Они также забывают о роли, которую играют так называемые инфляционные ожидания в создании инфляционной волны. В Чили инфляционные ожидания были в последнее время на уровне 15% в месяц. Фирмы загодя готовятся к росту издержек, поднимая цену на свою продукцию. Эти непрерывные скачки цен подталкивают общую инфляционную спираль. С другой стороны, в такой инфляционной обстановке ни один обладатель ликвидных ресурсов не захочет замораживать их. Могущественные группы, действующие без контроля со стороны государства, получают возможность манипулировать финансовым аппаратом. Они создают структуры, абсорбирующие все доступные денежные ресурсы, и используют их для различных форм спекуляций, которые подогревают и ускоряют инфляцию.

Экономические результаты

Прошло три года с тех пор, как этот эксперимент начался в Чили, и уже есть достаточно информации для того, чтобы обоснованно сделать вывод о неудаче чилийских сторонников Фридмана – хотя бы в достижении объявленных и поддающихся измерению целей. Особенно это относится к попыткам контролировать инфляцию. Но они достигли успеха, по крайней мере временного, в решении своей основной задачи: сохранении экономической и политической власти немногочисленного доминирующего класса путем массового перераспределения богатства от более низких и средних классов к избранной группе монополистов и финансовых спекулянтов.

Эмпирическое доказательство экономической неудачи ошеломительно. 24 апреля 1975 года, после последнего объявленного визита господ Фридмана и Харбергера в Чили, министр финансов хунты Хорхе Кауас сказал: «Достопочтенная хунта попросила меня сформулировать и провести экономический курс, в первую очередь направленный на искоренение инфляции. Вместе с многочисленной группой технических консультантов, мы представили чилийским властям программу экономического возрождения, которая была принята и начинает действовать. Принципиальная цель этой программы – остановить инфляцию до окончания 1975 года». (Группа технических консультантов – это, очевидно, Фридман и компания). К концу 1975 годовая инфляция составила 341% - это самый высокий показатель инфляции в мире[12].

Потребительские цены выросли за тот же год в среднем на 375%; оптовые – на 440%.

Анализируя причины чилийской инфляции 1975 года, недавний отчет МВФ говорит: «Сокращение правительственных расходов, негативно влияющее на занятость, жилищное строительство и общественные работы, оказалось значительно больше запланированного, для того чтобы приспособиться к большому спросу на кредитные ресурсы со стороны частного сектора…» Далее читаем: «В итоге денежная политика в 1975 году осталась экспансионистской. Более того, непрерывные высокие инфляционные ожидания и нежелание государственных служащих увеличить реальные кассовые остатки сильно осложнили выполнение денежной программы». Что касается частных организаций, начавших действовать без какого-либо контроля, отчет добавляет, что financieras разрешили действовать вне рамок системы коммерческих банков по ставкам, вполовину превышающим максимально возможную банковскую ставку. Согласно некоторым источникам, financieras работали в 1975 году по ставкам в 14% в месяц, или 168% за год, получая кредиты в Нью-Йорке под ставку от 10 до 12% годовых.

Реализация чикагской модели не привела к значительному снижению эмиссии. Зато ее результатом стали нещадное сокращение зарплат работников и драматическое увеличение безработицы; более того, она даже вызвала рост денежной массы из-за кредитов и трансфертов крупным компаниям, а также из-за того, что частным финансовым институтам дали право создавать деньги. Американский политолог Джеймс Петрас формулирует это так: «Социальные классы, от которых зависит хунта, - главные творцы инфляции»[13].

Инфляционный процесс, который политика хунты вызвала с самого момента переворота, слегка замедлился в 1975 году, в сопоставлении с невероятной цифрой в 375,9% в 1974. Такое незначительное снижение, однако, не указывает на сколь-либо существенную стабилизацию и является совершенно неощутимым для большинства чилийцев, вынужденных претерпевать полный коллапс экономики. Эта ситуация напоминает историю латиноамериканского диктатора начала XX столетия. Когда его советники пришли к нему и сказали, что страна стоит перед серьезной образовательной проблемой, он приказал закрыть все общественные школы. Сейчас, спустя семьдесят лет, все еще находятся последователи того диктатора, которые думают, что единственный способ искоренить бедность в Чили – убить всех бедных.

Снижение обменного курса и уменьшение государственных расходов привели к депрессии, которая менее чем за три года замедлила темп развития страны до показателей двенадцатилетней давности. Реальный ВВП упал за 1975 год почти на 15% до самого низкого уровня с 1969 года, в то время как, согласно данным МВФ, реальный национальный доход «упал на 26%, сделав реальный доход на душу населения ниже, чем десятью годами ранее». Общее падение ВВП в 1975 году включает падение на 8,1% в добывающей промышленности, падение на 27% в обрабатывающей промышленности и на 35% в строительстве. Выработка нефти упала, согласно оценкам, на 11%, в то время как показатели в отраслях транспорта, заготовок и связи упали на 15,3%, а в торговле - на 21,5%.

В сельском хозяйстве производство практически не снизилось в 1975 и 1976 годах, с небольшой вариацией в 0,4% по сравнению с предыдущим годом. Такая стагнация вызвана несколькими факторами, включая продолжающийся рост цен импортируемых удобрений и пестицидов. Использование удобрений упало приблизительно на 40% в 1975-76 годах. Увеличение цен на импорт также повлияло на падение выработки свинины и домашней птицы, которые почти полностью зависят от импортируемого корма. Возвращение прежним владельцам нескольких миллионов гектаров обрабатываемой земли, которая была экспроприирована и передана крестьянским организациям согласно закону об аграрной реформе 1967 года, также снизило объем сельскохозяйственной продукции.

К концу 1975 года почти 60% всех сельскохозяйственных владений, затронутых аграрной реформой – суммарно около 24% всей экспроприированной земли – стали объектом решений хунты. Из этого числа 40% сельхозпредприятий (75% физической площади и более 50% орошаемой земли) были полностью возвращены прежним владельцам.

Во внешней торговле результаты были столь же катастрофичны. В 1975 году общая стоимость экспорта упала на 28%, с 2.13 до 1.53 миллиардов долларов, а стоимость импорта упала на 18%, с 2.24 до 1.81 миллиардов долларов, образуя торговый дефицит в 280 миллионов долларов. Импорт продовольствия упал с 561 миллиона долларов в 1974 году до 361 миллиона долларов в 1975. За этот же период производство продовольствия внутри страны упало, вызвав значительное снижение потребления еды широкими массами населения. Одновременно с тем гигантский государственный внешний долг, выплачиваемый в иностранной валюте, вырос с 3.60 миллиардов долларов на 31 декабря 1974 до 4.31 миллиардов долларов на 31 декабря 1975. Это подчеркивает зависимость Чили от внешних источников финансирования, особенно от США. Политика хунты обременила Чили одним из самых крупных на душу населения долгов в мире. В последующие годы страна должна будет направлять на платежи по внешнему долгу более чем 34% всей экспортной выручки.

Но самым драматическим последствием проводимой экономической политики стал рост безработицы. До переворота безработица в Чили была на уровне 3,1%, это был один из самых низких показателей в Западном полушарии. К концу 1974 количество безработных превысило 10% в столичной области Сантьяго и было еще выше в некоторых других частях страны. Официальные данные хунты и МВФ показывают, что к концу 1975 безработица в столичной области Сантьяго достигла 18,7%; соответствующие данные по другим частям страны говорят о 22%; в некоторых специфических отраслях, таких как строительство, она достигла почти 40%. Безработица продолжила расти в 1976 и, согласно самым острожным подсчетам, в июле приблизительно 2,5 миллиона чилийцев (почти четверть населения) не получали никакого дохода, выживая благодаря еде и одежде, раздаваемым церковью и прочими гуманитарными организациями. Попытки религиозных и других структур облегчить экономическое положение чилийских семей в большинстве случаев проводились в обстановке подозрения и враждебных действий со стороны тайной полиции.

Нечеловеческие условия, в которых живет большой процент чилийского населения, отражаются особенно остро в серьезном недоедании, детской смертности и появлении тысяч нищих на улицах чилийских городов. Это обусловливает картину голода и лишений, никогда прежде не виданных в Чили. Семьи, получающие «минимальную зарплату», не могут позволить более 1000 калорий и 15 граммов протеина на человека в день. Это меньше половины минимального удовлетворительного уровня потребления, установленного ВОЗ. Говоря коротко, это медленная смерть от истощения. Детская смертность, значительно уменьшенная в годы Альенде, подскочила на жуткие 18% в первый год пребывания у власти военного правительства, согласно данным Экономической комиссии ООН по Латинской Америке. Чтобы избежать критики из-за ужасающих последствий увольнений, хунта в 1975 году ввела символическую «программу минимальной занятости». Однако она распространяется только на 3% рабочей силы, а уровень зарплаты меньше 30 долларов в месяц!

Хотя экономическая политика беспощадно ударила по рабочему классу, общее падение значительно затронуло и средний класс. Средний бизнес пострадал от падения спроса и был поглощен и уничтожен монополиями, которым он, как предполагалось, должен был составить конкуренцию. Из-за коллапса автомобильной промышленности обанкротились сотни автомастерских и небольших предприятий, выступавших субподрядчиками. Три главных текстильных компании (FIAD, Tomè Oveja и Bellavista) работают три дня в неделю; нескольким обувным компаниям, среди них Calzados Bata, пришлось закрыться. Ferriloza, один из ведущих производителей обуви, недавно объявил о банкротстве. В этой ситуации Рауль Сали, новый президент Чилийской Ассоциации промышленников, сам связанный с большими монополиями, заявил в нынешнем году: «Социальная рыночная экономика должна быть применена во всей своей широте. Если есть промышленники, которые возражают против этого, пусть они идут к черту. Я не буду их защищать». Так его цитирует Андре Гундер Франк во Втором открытом письме Милтону Фридману и Арнольду Харбергеру от апреля 1976.

Природа экономических предписаний и их результатов самым явным образом может быть проиллюстрирована структурой распределения дохода внутри страны. В 1972 году государственные служащие правительства Народного Единства и рабочие получили 62,9% всего национального дохода; 37,1% дохода пришлось на долю владельцев собственности. К 1974 году доля наемных работников снизилась до 38,2%, а доля собственников выросла до 61,8%. В 1975 году средние реальные зарплаты упали, по данным МВФ, почти на 8%. Вполне вероятно, что эти негативные тенденции в распределении доходов продолжили свое действие в 1976. Это означает, что за последние 3 года несколько миллиардов долларов были изъяты из карманов работников и переложены в карманы капиталистов и землевладельцев. Это и есть экономические результаты применения в Чили предписаний, предложенных Фридманом и его группой.

Подоплека власти

Экономическую политику чилийской хунты и ее последствия следует рассматривать в контексте широкого контрреволюционного процесса, направленного на реставрацию экономического, социального и политического контроля незначительного меньшинства, который оно постепенно теряло последние тридцать лет, и особенно в годы правительства Народного Единства.

До 11 сентября 1973 года, когда произошел переворот, чилийское общество характеризовалось растущей ролью рабочего класса и его политических партий в процессе принятия экономических и политических решений. Примерно с 1900 года, через механизмы представительской демократии, рабочие неуклонно завоевывали все больше экономической, социальной и политической власти. Избрание Сальвадора Альенде президентом Чили стало кульминацией этого процесса. Впервые в истории общество пыталось построить социализм мирными средствами. Во время президентства Альенде значительные улучшения были сделаны в условиях труда, здравоохранении, условиях проживания и владения землей, обучении масс. И, в то время как это происходило, привилегированные группы и влиятельные иностранцы почувствовали, что их благополучие под угрозой.

Несмотря на сильное финансовое и политическое давление из-за рубежа и усилия по манипулированию общественным мнением среднего класса через пропаганду, народная поддержка правительства Альенде значительно выросла между 1970 и 1973 гг.. В марте 1973 года, всего за пять месяцев до военного переворота, в Чили прошли выборы в Конгресс. Политические партии, входившие в состав Народного Единства, получили на 7% голосов больше, чем на президентских выборах 1970. Это был первый случай в истории Чили, когда партии, поддерживающие действующую администрацию, увеличили количество голосов на промежуточных выборах. Тенденция убедила национальную буржуазию и ее иностранных союзников, что добиться возврата привилегий демократическим путем будет невозможно. Поэтому они решили уничтожить демократическую систему и институты государства и, объединившись с военными, заполучить власть силой.

В свете вышесказанного, концентрация богатства не случайность, а закономерность; это не крайнее проявление сложной ситуации – во что, как им хотелось бы, должен поверить весь мир, – но база социального проекта; это не экономический перекос, а предварительный политический успех. Их настоящая неудача – не в явной неспособности перераспределить богатство или хотя бы создать путь развития (это совсем не их цели), но в их неспособности убедить большинство чилийцев в разумности и необходимости проводимого курса. Короче говоря, они не смогли уничтожить сознание чилийского народа. Экономический план должен был быть введен в действие, и в чилийских условиях это можно было сделать, только убив тысячи людей, основав концентрационные лагеря по всей стране, посадив за решетку более 100 000 человек, запретив профсоюзы и сопутствующие организации, а также любую политическую активность и все формы свободного выражения.

В то время как «чикагские мальчики» придали вид технической респектабельности мечтам о laissez-faire[14] и политической жадности старой землевладельческой олигархии и крупной буржуазии, состоящей из монополистов и финансовых спекулянтов, военные предоставили жестокую силу, необходимую для достижения таких целей. Репрессии для большинства и «экономическая свобода» для маленькой привилегированной группы – в Чили это две стороны одной монеты.

Существует, следовательно, внутренняя гармония между двумя главными целями, озвученными хунтой после переворота в 1973: «искоренением марксистской заразы» (что, как выяснилось, значило не только репрессивные меры в адрес левых политических партий, но и разрушение всех демократически избранных трудовых организаций и любой оппозиции, включая христианских демократов и церковные организации) и созданием свободной «частной экономики», а также контролем инфляции а-ля Фридман.

И выглядит нонсенсом попытка тех, кто вдохновляет, поддерживает и финансирует такую экономическую политику, представить свою деятельность ограниченной «техническими соображениями», одновременно притворно отвергая систему террора, необходимую для успешного претворения курса в жизнь.

Экономическая характеристика правления Альенде

Существует широко распространенный взгляд, – часто передаваемый американской прессой без обоснования – что правительство Альенде оставило «руины» от чилийской экономики. Едва ли стоит судить о происходящем социополитическом процессе только по традиционным экономическим индикаторам, описывающим обобщенные экономические показатели, а не общее положение общества. Однако даже если ограничиться этими индикаторами в отношении Чили, то и в этом случае правительство Народного Единства выглядит достойно.

В 1971 году, в первый год правительства Альенде, ВНП вырос на 8,9%, промышленное производство - на 11%, сельскохозяйственное – на 6%, безработица, которая к концу президентства Фрея была выше 8%, упала до 3,8%. Инфляция, которая за предыдущий год составила почти 35%, была снижена до 22,1% годовых.

В течение 1972 года началось внешнее давление на правительство и стало ощущаться противодействие внутренней оппозиции. С одной стороны, кредитные линии и источники финансирования, предоставляемые ранее международными кредитными организациями, частными банками и правительством США, были закрыты (исключение составило финансирование для военных). С другой стороны, чилийский конгресс, контролируемый оппозицией, одобрил меры, которые увеличили правительственные расходы без получения необходимых доходов (через увеличение налогов). Это подстегнуло инфляционный процесс. В то же время традиционные правые группировки начали кампанию насилия, направленную на свержение правительства. Несмотря на все это и на падение цен на медь, приносящую около 80% экспортных поступлений, до самого низкого уровня за тридцать лет, чилийская экономика продолжила расти в течение 1972 года.

К концу года растущее участие рабочих и крестьян в процессе принятия решений, которое сопровождало экономический прогресс двух предшествовавших лет, начало серьезно угрожать привилегиям традиционных правящих кругов и вызывало все более насильственное сопротивление. В 1973 году страна переживала полномасштабное воздействие самого деструктивного и изощренного заговора в истории Латинской Америки. Силы реакции, пользующиеся активной поддержкой своих заграничных друзей, развернули систематическую кампанию саботажа и террора, которая была интенсифицирована после того, как правительство увеличило свою поддержку на мартовских выборах в конгресс. Богатые незаконно запасали товары, был создан обширный черный рынок, взрывались промышленные предприятия, электростанции и трубопроводы, была парализована транспортная система и, в общем, предпринимались попытки разрушить экономику в целом, чтобы создать условия, необходимые для оправдания военного переворота. Не Народное Единство, а умышленное разрушение привело к хаосу последних дней правительства Альенде.

Между 1970 и 1973 рабочий класс имел доступ к еде и одежде, здравоохранению, жилью и образованию в степени, никогда ранее не существовавшей в Чили. Эти достижения не подвергались угрозе или ограничению со стороны правительства, даже в самые трудные и драматические моменты его последнего года у власти. Цели, которые поставило Народное Единство в своей программе социальной трансформации, были по большому счету достигнуты. Широкие массы чилийского народа никогда этого не забудут.