Во Франции появилась новая, набирающая популярность у избирателей политическая фигура

Это - Марин Ле Пен, с января этого года возглавившая Национальный фронт после того, как удалился на покой ее отец и основатель партии Жан-Мари Ле Пен. Для французского общества Марин Ле Пен представляет собой фигуру одновременно и достаточно типичную, и неожиданную.

Энергичная дама средних лет, дважды побывавшая замужем и мать двоих детей, разведенная и живущая сегодня с «компаньоном» — Луи Алио, вице-президентом Национального фронта, она является образцом преуспевшей и независимой женщины, при этом с откровенной неприязнью отзывается о феминизме. Что, кстати, вполне нормально для современной француженки, но совершенно не принято среди политиков.

В этом как раз и состоит «аномалия» Марин Ле Пен: сходство с массовым обывателем, представления, страхи, предрассудки и здравый смысл которого она вполне разделяет, как раз и делает ее настоящей «белой вороной» в рядах «политического класса». Там приняты собственные идеи, нормы и представления, давно уже не имеющие ничего общего с тем, что составляет жизнь «обычных» людей.

Политическая карьера Марин Ле Пен долгое время развивалась в тени ее отца. Она родилась в 1968-м. По окончании университета работала адвокатом. В Национальный фронт вступила в 1986-м, в 2003-м заняла там пост исполнительного вице-президента, по сути, взяв на себя руководство аппаратом партии, а в 2004-м была избрана депутатом Европарламента.

Противники Марин Ле Пен постоянно вспоминают ее скандальные заявления, например, когда она сравнивала «понаехавших» во Францию мусульман с немецкими оккупантами в годы Второй мировой войны - тем самым она обидела не только мусульман, но и немцев. А совсем недавно, после начала «арабских революций», потребовала возвращать в нейтральные воды корабли с иммигрантами, которые пытаются прорваться в Европу. Впрочем, в последнем случае правительство Франции заняло позицию, не слишком отличающуюся от той, которую заняла руководительница Национального фронта: власти на несколько дней закрыли железнодорожное сообщение с Италией, чтобы не пропустить оттуда тунисцев и ливийцев, которых, со своей стороны, итальянские власти пытались переправить на территорию соседних стран Евросоюза.

Нет ничего удивительного в том, что, будучи лидером националистической партии, Марин Ле Пен периодически делает заявления, которые, мягко говоря, нельзя считать политкорректными. Однако отнюдь не в этом секрет стремительного роста ее популярности.

Сменив отца на посту лидера, она успешно модернизировала партию. Национальный фронт, ранее выступавший в качестве провинциальной и консервативной силы, сегодня все более активно обращается к среднему классу крупных городов, к молодежи, переманивая на свою сторону избирателей - как справа, так и слева.

На самом деле уже при прежнем руководстве Национальный фронт сумел извлечь выгоду из упадка компартии. Анализ голосования в 1990-е показал, что националисты стали набирать голоса в рабочих предместьях, где раньше безраздельно господствовали коммунисты. Деморализованная после распада СССР компартия стремительно теряла сторонников и активистов, а прочие левые дружно отворачивались от рабочих, считая их «классом прошлого». Левые занимались интеллектуальными играми, вели агитацию в университетах, рассуждали о постиндустриальном обществе или, напротив, предавались сектантской ностальгии, обмениваясь старомодными обвинениями. Социалистическая партия превратилась в ведущую неолиберальную силу, обслуживающую интересы крупного финансового капитала и отличающуюся от правых только роскошью личного потребления начальства и готовностью по любому поводу и даже без повода расхваливать преимущества капитализма — ничего подобного правые и консервативные политики себе не позволяли. Другим отличием социалистов от правых стала их претензия на защиту прав меньшинств — религиозных, этнических и, естественно, сексуальных. При этом сами меньшинства отнюдь не призывали официальных левых на роль защитников. А звучавшие одновременно призывы уважать ислам и права гомосексуалистов звучали несколько странно, учитывая то, что законы шариата не оставляют ни малейших шансов для «нетрадиционной сексуальной ориентации».

Радикальные левые увлеченно играли в те же игры. Помню, как в Берлине я попал на собрание местных активистов, где две сотни участников обсуждали вопрос о правах турецкого населения. В зале не было ни одного турка, ни одного араба, и, кроме меня, вообще ни одного человека, который не был бы «истинным арийцем». На мой вопрос о том, что по поводу всех этих речей думают сами турки, присутствующие реагировали с откровенным возмущением. Кто же их, турок, будет спрашивать?

Неудивительно, что такое «левое движение» не только утратило связь с рабочим классом, но постепенно потеряло и связь с социальной реальностью как таковой, превратившись в политическую игру самодовольных интеллектуалов. Рабочих в буквальном смысле отдали Национальному фронту. И с этим давно уже смирилась большая часть «прогрессивной общественности». Однако на ближайших выборах за партию Ле Пен будут голосовать не только провинциальные лавочники и преданные левыми партиями рабочие. Ей, судя по всему, будут массово отдавать свои симпатии иммигранты второго поколения, те самые арабы и негры, которых либеральная Франция все еще собирается от националистов защищать.

Разумеется, речи Марин Ле Пен сдобрены изрядной дозой исламофобии, которую, впрочем, она тщательно отделяет от расизма. Однако практическая программа, предлагаемая Национальным фронтом, выглядит вполне привлекательной для непривилегированной части французов - независимо от цвета кожи. Причем некоторые заявления в устах политика-националиста звучат совсем неожиданно.

Бессмысленно закрывать границы и сдерживать иммиграцию полицейскими мерами, говорит новый лидер НФ. Для того чтобы «выключить эмигрантский насос», нужно помочь людям в Африке и на Ближнем Востоке решить свои социальные проблемы на местах, помочь созданию там хороших рабочих мест.

«Лучше направлять средства в Африку и на Арабский Восток, инвестировать деньгами, технологиями, интеллектом — чем угодно, - вот ее мнение. - Лучше там строить стабильные демократические общества, сколь бы трудным и длительным ни был этот процесс». Марин Ле Пен напоминает, что экономическая политика, которая привела арабские страны к социальной катастрофе, пользовалась полной поддержкой Запада. Она осуждает президента Николя Саркози, который устроил «показательную порку самому обездоленному нацменьшинству» — депортировал 15 тысяч румынских цыган. При этом, однако, не забывает напомнить, что вскоре почти все цыгане вернулись назад.

Марин Ле Пен заговорила об интересах страны, произнеся то, что во Франции много лет все знают и думают, но никто из политиков, ни левых, ни правых, говорить не осмеливается.

Французы ненавидят Евросоюз, они не хотят идти на социальные жертвы ради стабильности евро, они не хотят, чтобы иммиграция использовалась как инструмент для разрушения социального государства. И самое привлекательное для французов в речах Марин Ле Пен - это призыв к выходу из Евросоюза. Если вообще есть что-то, действительно объединяющее народные массы большинства западноевропейских стран, так это именно ненависть к брюссельской бюрократии, претендующей на то, чтобы говорить от имени «Единой Европы». И опять получается так, что из всех французских партий НФ — единственная, решающаяся прямо призвать к выходу станы из ЕС и из еврозоны: «Нам ведь скормили Евросоюз как якобы единственный способ быть экономически и политически сильными в противостоянии с США, Китаем, Индией и Россией. Однако мы никогда не были так слабы, как сейчас! У Франции не осталось ничего: ни своих денег, ни суверенной территории, ни возможности принимать самостоятельные экономические или политические решения. Мы на вассальном положении. Франция — не нация больше, а придаток Евросоюза и умирающего евро». А единая валюта — выдумка немецких банкиров, считает Марин Ле Пен: «Германия же завтра вполне может первой заявить о выходе из еврозоны. Саркози и другие сейчас нас кормят сказками о конце света, который наступит сразу за концом евро: мол, евро надо сохранить любой ценой. Я же говорю, что цена эта будет слишком высокой. Ирландия уже прогибается под тяжестью евро: сокращены зарплаты, пособия по безработице, социальные выплаты… Европа никогда не знала такой глубокой рецессии, как в 2009 году. При этом у европейских стран не было возможности реагировать на кризис — они все были повязаны единой валютой. К примеру, с 1949-го по 1989 год франк потерял 75 процентов стоимости к немецкой марке, но экономический рост во Франции в целом соответствовал показателям ФРГ. Теперь же мы не можем играть на курсе, а значит, лишились серьезного инструмента воздействия на экономику. Кроме того, за состоятельность евро платят не правительства, а простые граждане. Посмотрите на ежедневные траты французов: с переходом на евро круассан подорожал на 23 процента, кофе — на 45, килограмм картошки — на 133 процента. Если мы вернемся к франку, пусть даже при курсе обмена 1:1, мы выйдем из этого замкнутого круга высоких и постоянно растущих цен. Посмотрите на европейские страны, которые не стали участвовать в этой авантюре — Данию, Норвегию, Швецию. Рост экономики у них в среднем 2,5 процента против 1,3 процента в странах еврозоны, безработица — 5,4 процента против 8,6 процента в странах евро, бюджетный дефицит — 1,5 процента ВВП против 2,6 процента у всех остальных.

Евросоюз со своей валютой — это огромный издыхающий кит, хотя никто еще открыто в этом не признается.

Чем быстрее мы избавимся от этой туши, тем быстрее сможем создать новую Европу, которая будет простираться от Бреста до Владивостока и которая будет единой, при том, что каждая нация будет отстаивать национальные интересы».

Любопытно, что в качестве образца лидер французских националистов ссылается на те страны, где именно левые не допустили полной интеграции своего национального государства в «европейский проект». Точно также в Финляндии «истинные финны» заявляют о соединении «национальных ценностей» и «традиционной левой социальной политике». Однако в самой Франции, как и в большинстве других стран еврозоны, ситуация сложилась иначе. Левые отказались от борьбы с неолиберальными институтами, сведя дело к общей, ничего не значащей риторике. И вот то, что много лет не решались сказать левые, наконец, публично сказали правые.

Когда один из основателей Левой партии Германии Оскар Лафонтен рискнул произнести несколько слов о проблеме трудовой миграции — всего лишь констатировав общеизвестный факт, что приток рабочих из-за границы используется капиталом для усиления конкуренции на рынке занятости и снижения заработной платы трудящихся - на него обрушился поток политических обвинений и просто брани со стороны собственных товарищей. Таким же табу является тема миграции для французских левых. И дело, разумеется, не в том, чтобы солидаризироваться с правыми националистами, которые видят в миграции причину всех бед страны. Просто невозможно дать собственный ответ и сформулировать пути решения проблемы, если ее запрещено даже упоминать. Вместо того чтобы обсуждать проблему на рынке труда, говорят о расизме, от которого страдают мигранты, не желая признавать хорошо известного факта, что от притока новых мигрантов больше всего страдают именно мигранты, приехавшие ранее, и их дети. Именно им приходится конкурировать на рынке труда с новоприбывшими, именно им подобная конкуренция создает наибольшие проблемы, поскольку мешает сконцентрировать личные и семейные ресурсы на успешной интеграции в европейское общество, получении образования. К тому же, всплеск расизма и ксенофобии, действительно связанный с притоком «чужаков», больнее всего бьет именно по той части арабов или африканцев, которые теснее всего связаны с французским обществом, интегрированы в него. Мигранты, живущие в собственных гетто, могут крутиться в своей общине, месяцами не сталкиваясь с «коренным населением», а потому и не испытывая на себе дискриминации, они просто не претендуют на те позиции в обществе, находясь на которых можно столкнуться с подобными проблемами. Удар приходится именно по тем, кто хочет и может жить так же, как и большинство французов.

Проблема миграции не является расовой проблемой еще и потому, что для рядового француза источником угрозы выступает не только и не столько арабский беженец, сколько знаменитый «польский сантехник», готовый за гроши выполнить любое задание, лишь бы отнять рабочее место у француза.

Алжирцы, выросшие и прожившие всю жизнь в Париже, ничуть не меньше коренных парижан жалуются «на этих восточноевропейцев, которые даже по-французски ни слова не знают».

Нет здесь и религиозной проблемы. У нас, как и на Западе, обожают писать про приток мусульман в Европу. Ультраправые возмущаются и призывают защищать христианские ценности, умеренные правые тихо поддакивают, а левые растерянно молчат или бормочут, что проблемы не существует. Между тем алжирская газета «Матэн», проведя недавно обследование положения арабских иммигрантов во Франции, опубликовала сенсационные факты: большинство арабов, находящихся в бывшей колониальной метрополии, не являются верующими мусульманами, не соблюдают обрядов и правил шариата, более того, относятся к исламу либо индифферентно, либо отрицательно. И с новыми волнами миграции процент верующих и практикующих обряды мусульман во Франции продолжает снижаться. В такой ситуации готовность либеральных политиков во имя политкорректности защищать в Европе исламские традиции не только не отражает объективного настроения «мусульманских масс», но, напротив, находится в остром противоречии с тем, чего действительно хотят люди. Неслучайно во время волнений в арабских пригородах Парижа молодежь жгла мечети. Союз ортодоксальных мулл и либеральных адвокатов направлен против интересов большинства иммигрантов, поскольку способствует их изоляции от общества, геттоизации.

Напротив, магрибцы - выходцы из Алжира, Марокко и Туниса - живущие во Франции, вполне органично освоили французские республиканские ценности, а потому воспринимают нынешнюю новую экспансию ислама в Европе как угрозу своему образу жизни и своей светской франкоязычной культуре. Неудивительно, что либералы и их политкорректные союзники слева не находят ожидаемого отклика в среде этнических меньшинств. Те, кто вписался в европейскую культуру, боятся исламизации даже больше, чем «коренные» французы. А те, кто не хочет или не может покинуть гетто, сохраняя лояльность традиционным религиозным ценностям, все равно не будут ни либералами, ни социалистами. Попытка поставить исламскую традиционалистскую общину под левые знамена была предпринята в Англии группой «Респект» - и блистательно провалилась. Не потому, что группа не получила поддержки в общине, а потому что, получив такую поддержку, превратилась из левой организации в электоральную машину, обслуживающую запросы пакистанских лавочников, недовольных мелкими придирками муниципальных чиновников.

Банкротство леволиберальной политкорректности сегодня становится в Европе очевидным фактом. И, как ни грустно, именно левая интеллигенция оказывается последней силой, отстаивающей обанкротившуюся идеологию, уже после того как от этой идеологии отказались либеральные «заказчики».

Подъем Национального фронта является закономерным наказанием и следствием политического банкротства французских левых. Не Марин Ле Пен украла у левых их избирателя, а сами левые ей свою социальную базу отдали, фактически преподнесли в подарок.

Однако сколь бы здраво ни звучали рассуждения Марин Ле Пен, сколь бы искренне ни говорила она о том, что ее политика не имеет ничего общего с расизмом и ксенофобией, нетрудно заметить: в тени ее современного, рационального и декларирующего приверженность демократическим принципам национализма скрываются совершенно иные фигуры, хорошо известные нам из сравнительно недавнего прошлого. Успех умеренно-рационального национализма Марин Ле Пен может обернуться выходом на политическую сцену откровенных фашистов и погромщиков. И в этом состоит сегодня главная опасность, связанная с ростом популярности Национального фронта.

Кризис Евросоюза и его идеологии необратим. И происходящее сегодня во Франции - лишь часть этого процесса. Вопрос в том, что получится на выходе: новые авторитарные националистические режимы или новые демократии, уважающие социальные права и народный суверенитет?

 

Борис Кагарлицкий - директор Института глобализации и социальных движений.