Мова — ступор прогресса

Многие из вас, наверное, слышали эти забавные попытки перевести произведения Пушкина на мову. Для чего это делается, кроме как для смеха, понять сложно. Но даже в таком обвалянном в навозе и обсыпанном соломой виде в произведении ощущается сила бессмертного классика. Ни один из стихоплётов, которых нынче принято относить к столпам украинской литературы, даже близко не дотягивает талантом своих виршей до той же изнасилованной мовнюком Рыльским романа «Евгений Онегин». Потому что мова — это не просто глупо, неуклюже и примитивно. Это ещё и неприлично узкий кругозор, слабая эрудиция и сильно ограниченный объем слов.

Разруха в головах

Однажды я испытал культурный шок, когда услышал футбольных комментаторов на мове. Внезапно оказалось, что площадка это «майданчык», угловой — «кутовый», вратарь — «воротар», болельщики — «вболювальныкы», а перекладина — «попэрэчына», «пэрэкладына» или «попэрэчка». Но шок случился не только от новых слов, которые, надо сказать, тут же превращали любой матч мирового уровня в сельское соревнование, если только не выключить звук, но ещё и от того, что новые мовные комментаторы были элементарно тупы. И это было очевидно даже такому несмышлёному юноше, как я.

Среднестатистический комментаторский сеанс в исполнении любого из таких мовнюков состоял в следующем: первые двадцать минут на зрителя вываливалась вся домашняя заготовка, всё, что пан комментатор успел прочесть, услышать или увидеть перед матчем. Когда запасённая информация заканчивалась, а порой это происходило чрезвычайно быстро, начинался час унылейшей констатации: «прострил», «пэрэдача», «мымо». На Украине это началось ещё в девяностых годах прошлого века, и на сегодняшний день не изменилось ровно ничего. Хотя нет, кое-какие изменения теперь есть. Например, нынче тамошние комментаторы могут позволить себе матерные выражения в прямом эфире, обращённые известно в чей адрес.

В наше время украинские спортивные комментаторы всё такие же малообразованные селюки, зацикленные на происходящем на поле, и неспособные развить мысль в какую-нибудь иную сторону, отвлекшись от скучной игры. Например, пошутить на отвлечённую тему, провести занятную аналогию, скаламбурить. Всё это невозможно сразу по двум причинам. Если русскоязычного человека заставить мычать на непонятном суржике, он, конечно, потеряет всё своё красноречие, даже если оно у него и было, боясь неправильно перевести какое-нибудь русское слово. Ну а ежели человек выбрал мову с детства, и она для него родная, то, вы уж извините, вырасти в мастера слова, он тоже не сможет, потому что мова — это ступор всего прогресса и развития, в том числе и умственного.

Вот тогда меня, ещё зелёного юношу, и озарило: ненавидимая украинская литература — это такой же футбол по украинскому телевизору, который вмиг отупел, когда со сцены убрали русскоязычных специалистов, выставив вместо них мовнюков. Перефразируя классика: «Если я, вместо того чтобы говорить по-русски, начну ломать себя мовой, у меня в голове начнётся разруха». Произведения на мове не могут быть умны, глубоки и остры, как не может быть умным, глубоким и острым произведения дикаря из лесов Амазонки, у которого в ассортименте всего тысяча слов, а сам он дальше ближайшего оврага ничего не видел.

А кто-нибудь задумывался вообще, что было бы с нашей любимой русской литературой, если бы на каком-то этапе исторического развития Руси получилось так, что примитивный суржик малороссийских крестьян стал бы таким же модным, как некогда, например, французский язык, ну или чтобы к власти пришёл какой-нибудь завзятый поклонник южнорусской хуторской культуры? Дебил типа Ющенко, при котором невиданным цветом расцвело показное хуторянство. Если бы всю русскую литературу написали бы мовнюки с сельским складом ума а-ля Шевченко, пусть и сидящие в Петербурге? Если Россию ещё тогда охуторянили бы так, как охуторянили сейчас Украину? Было бы очень смешно, если бы не было так грустно. Давайте посмотрим на то, какими бы тогда получились некоторые великолепные произведения русских писателей и поэтов.

Мій дядько чесний без догани,

Коли не жартом занеміг,

Небожа змусив до пошани

І краще вигадать не міг.

Сашко Гарматный

Итак, сначала нужно разобраться с обязательными атрибутами, которыми доверху завалены почти все произведения классических украинских писателей. В результате бурного мозгового штурма удалось выявить наиболее любимые ими слова. А именно: смерть, могила, кровь, слёзы, судьба, дорога, калина, колени, сердце, горе, лях, москаль, пан, тоска, неволя. Помните «Торжественный комплект» из «Золотого телёнка», который написал Остап и продал томящемуся без вдохновенья журналисту Ухудшанскому в вагоне литерного поезда? Вот и тут, если разбавить вышеупомянутые существительные, добавив к ним соответствующие глаголы и прилагательные про мучителей, кандалы и убийства, то можно получить универсальное пособие по написанию произведений классической украинской литературы. Например:

Ляхи были — всё забрали.

Кровь повыпивали

Москали же и свет божий

В цепи заковали.

Если что, то это не ваш покорный слуга только что сиё выдумал, а аж сам Тарас Шевченко написал в произведении под названием «Невольник». Вообще в плане обвинения москалей сей персонаж однозначный лидер среди своих коллег, и почему его те самые москали так активно насаждали для обучения советским школьникам — непонятно. Причём насаждали выборочно: не пуская в школьную программу то, где про «клятых москалей», оставляя только что-то более или менее нейтральное. Ну да ладно.

Возвращаясь к теме ключевых терминов, например, то же слово «кровь» и его производные в тех же шевченковских «Гайдамаках» упоминается двадцать восемь раз. Слово «слёзы» двадцать три раза. Слово «могила» одиннадцать раз. По могилам сей депрессивный рифмоплёт вообще главный рекордсмен. У него есть произведение, которое так и называется «Разрытая могила». Знаете, о чём оно? Если не читали, ни за что не отгадаете: о том, что москали копают по всей Украине могилы, а виноват в этом Богдан Хмельницкий. Под могилами, видимо, нужно понимать курганы, которых пану Шевченко очень жаль, ибо там покоятся его предки. Видимо, Шевченко родом из антов, скифов, сарматов или монголо-татар. Такое предисловие было необходимо, для того чтобы должным образом подготовить уважаемого читателя к «украинской редакции» известных и любимых нами произведений русских авторов.

Евгэн Онегичук

Жил-был казак Онегичук, молодой повеса, который за то, что умел лучше всех в хуторе играть на трембите, был приглашён к пану-москалю в имение, где казаку встретилась добра дивчина Татьяна. Она была из крепостных. Ежедневно жала на панщине пшеницу, откуда уставшая шкандыбала в снопы. Но несмотря на это, пан-москаль в перерыве между издевательствами над холопами, вспоминал, что очень любит чернобровую Татьяну, а сама же Татьяна очень полюбила казака Евгэна, который был «как денди винницкий одет». Плюс уже упомянутое виртуозное владение трембитой. Короче, Евгэн и Татьяна решают бежать из неволи, но пан-москаль настигает их. Возлюбленные попали в плен, где долго и невыносимо страдают. В итоге пан решает продать Татьяну в гарем старому турецкому султану. Далее всем опять грустно, включая пана. Чтобы развеселиться, тот требует к своим ногам Евгэна, дабы тот сыграл ему на трембите. Евгэн бьёт пана трембитой по голове и убивает. Татьяна же, думая, что её любимого вызвали на казнь, вешается на ближайшем дубе. Узнав о трагедии, Онегичук с разбегу бьётся о тот дуб головой и умирает рядом. Конец. Мораль: москали — зло, а счастья в жизни нет.

Атаманская дочка

Хлопчика Пэтра забрили в солдаты и отправили тянуть лямку куда-то в глубоко дотационный Крым. Исполнять воинский долг было тяжёло, но, чтобы солдаты меньше жаловались, главный пан-атаман Таврический заставлял их копать Чёрное море, чтобы служба получалась как бы на курорте, а на курорте всяко легче, чем в каком-нибудь Житомире. И вот Пэтро, умеющий копать как никто, потому что в детстве был сиротой и работал за еду на кладбище копателем, был замечен тем самым паном-атаманом Таврическим. А у пана-атамана была дочка Маричка, которая тёмными ночами приносила Пэтру объедки с атаманского стола. Пэтро, ночью ест под одеялом, а днём во время перерывов между прокапыванием Керченского пролива рассказывает Маричке, как хорошо у него дома, где растёт калина на горе и уютно цветёт вишнёвый садочек. В итоге Маричка оказывается в интересном положении, а атаман от безысходности соглашается на свадьбу. И вот когда казалось, что все счастливо уедут в закат, приходят ляхи и начинаются репрессии. А потом злая москальская царица Екатерина отправляет своего кровожадного фаворита Потёмкина, который убивает ляхов, а Чёрное море закрепляет за Московией, где, как известно, тогда ещё лягушки квакали. В финале все в муках погибают, а выживший Марички и Пэтра сынок становится поводырём слепого кобзаря. Всё. Мораль: москали и ляхи — зло, а Крым — це Украина.

Женитьба

Местный самодур-паныч, естественно, москаль, проигрался в карты, поэтому из-за долгов выставляет на продажу свою главную красавицу — крепостную Агафью. В час оный съезжаются другие панычи и начинается торг. За чернобровую и длиннокосую Агафью предлагают то борзого щенка, то пуховую перину, то сивого мерина, то бочку малосольной селёдки. Но всё уж не то. И тут вперёд выступает бравый казак, который обещает пану, что подарит куда больше, чем все эти материальные предметы — веру в счастье. Недолго думая, он достаёт гусли и начинает петь долгую и заунывную песню про Украину. Про её курганы, поля, степи, про волны на Днепре, про сало с горилкой, про утренних петухов, про Млечный путь, который на самом деле соль, рассыпанная по небу бурлаками, и про прекрасную загробную жизнь, где они наконец-то отдохнут. Разжалобленный пан выгоняет всех конкурентов и приказывает готовить свадьбу казака с чернобровой Агафьей. И вот, когда телегу для поездки в церковь на венчание уже почти подали, казака осеняет догадка, что, будучи ослеплённым красотой своей невесты, он не заметил, какая сволочь этот пан, которому не стоило петь такой красивой песни, ибо недостоин. В неистовом порыве самобичевания он сбегает в окно, ослепляет себя и начинает христарадничать по миру со своими гуслями, принося обществу куда больше пользы, чем принёс бы, став мужем глупой крепостной девки. Конец. Мораль: чем бессмысленнее и жалобнее произведение, тем больший восторг у хуторской публики…

Продолжать можно до бесконечности, благо приёмы украинских литераторов просты, как хозяйственное мыло, и так же тупы, однако при этом очень ограниченны в своём ассортименте. А от того рассчитаны только на самую невзыскательную публику, готовую вечно потреблять одну и ту же историю о том, как добрые, но несчастные люди пострадали ни за что от рук каких-нибудь сволочей. Ни морали, ни сюжетных поворотов, ни умных выводов. Нет даже банального объяснения, что такое хорошо, а что такое плохо. Сволочей никто не наказывает. Герои не берут волю в кулак и не переламывают ситуацию в свою пользу. Никто даже не гибнет доблестно ради красивого возмездия. Есть просто страдания ради страданий. Но не так как у Достоевского или Лескова, где страдания происходят во имя каких-то высших духовных целей, а жизни страдающих несут в себе заряд глубокого смысла, а просто так. Потому что для веселья нужно шутить, напрягаться, что-то выдумывать, а для заунывной тоски ничего кроме скудоумия и лености не нужно.

Но почему в России никогда не приживалась и не приживётся такая вот укролитература, бессмысленная, глупая и печальная? Почему вот эти писатели-некроманты, упивающиеся мучениями своих героев, так и не стали популярны в России? Почему у нас подобный, так сказать, контент не шагнул дальше древних народных русских песен, среди которых, да, было много заунывных? Некоторый ответ на это даёт Василий Шукшин в своём рассказе «В воскресенье мать-старушка», чей главный герой, слепой песенник-гармонист, специализировался строго на жалостливых композициях. То про «безноженьку», то про заключённых в лагерях, то про убийство отцом родной дочки прямо на кладбище. Но потом в село провели «это вшивое радио», и его наивные, скорбные песни перестали пользоваться популярностью. Главный герой поэтому открыто ненавидел прогресс и презирал новое поколение образованных людей, которых уже не пронимало его слезливое творчество. Украину же прогресс и образование обошли стороной, поэтому там до сих пор существует множество людей, натурально восхищающихся творчеством классических мовных писателей.

Можно было бы сказать, что это просто такие глобальные любители мировой литературы, но загвоздка в том, что эти же любители поощряют сожжение на кострищах литературы русской: Пушкина, Толстого, Чехова, Шолохова. Светлый гений Александр Сергеевич им не нравится, но нравится депрессивный и тупой алкоголик Шевченко, который писал строго о сёлах и крестьянах, тогда как русская классическая литература золотой и серебряной эпохи была в основном про жителей городов, если вообще не про дворян и аристократию. И да, это было значительно интересней. В крайнем случае это могла быть сказка про «Конька-Горбунка», которую, как сейчас пишут, на самом деле Ершов выиграл в карты у Пушкина, но там был царь, молодецкая удаль и находчивость, с финалом в виде пышной свадьбы, с заездом в царские палаты. Никаких голодных быков, стогов и могил.

А ведь некоторые украинские творцы отчаянно хотели пробиться на самый верх, в Петербург. Стать популярными среди тамошней публики. В крайнем случае хорошенько уязвить оную, клепая едкие вирши у себя за канавой. Чтобы о них заговорили. Но это было невозможно. Интернета и социальных сетей в те времена, к счастью, не было, и возмутить своим протестом широкие российские массы во главе с питерской богемой и просто интеллигенцией хуторские мовнюки не могли. А ведь тот же Шевченко писал многие свои вирши на русском языке. Он вступал в заочную полемику с Гоголем. В своей поэме «Кавказ» спорил с Пушкиным, но, правда, уже после смерти последнего. Франко прямо оскорблял Россию и русских в своих косноязычных стишках. Но, правда, в столицах этих домогательств не замечали, как не замечает скачущая тройка, лающей под забором шавки. К нашему всеобщему счастью, мовнюки за всё время своего существования, несмотря на зашкаливающее самомнение, так и не смогли завоевать славы среди русского читателя, навеки оставшись местечковыми писаками. Они так и не смогли понять Россию. Россия их вообще не заметила, а классическая и не очень русская литература, несмотря на все попытки её «отмены» так и останется с нами навсегда.

Сергей Донецкий