В борьбе между свободой слова и большими деньгами во Франции победили финансы

Сегодня верхняя палата французского парламента начнет заслушивать тех, кто очень редко появляется на публике, при этом столь же охотно эти люди занимаются формированием того, что получило название «общественное мнение»

Депутаты-сенаторы решили — правда, с невиданным опозданием — разобраться, как случилось, что практически 90 процентов медийных ресурсов страны оказались в частных руках.

Хотя, если разобраться, никакой новой информации о том, кто действительно сегодня стоит у руля СМИ — как общенациональных, так и местных, — нет.

Последняя по времени сделка, когда миллиардер Венсан Боллоре прикупил — к имеющимся у него двум издательствам, нескольким телеканалам, влиятельной радиостанции — очередной медийный холдинг, относится к маю прошлого года.

Практически никто из владельцев крупнейших французских СМИ не был в прошлом ни журналистом, ни главным редактором, сделки на многие десятки, а то и сотни миллионов евро совершаются — это важно обозначить сразу же — не для развития прессы, а для поддержки текущего бизнес-статуса: в мире, где картинка стала королевой, а слово в соцсетях — королем, нужно успеть ухватить Бога за бороду, чтобы обеспечить себе беспрепятственный доступ к сильным мира сего.

Кто такой был тот же Венсан Боллоре? Глава холдинга по грузоперевозкам? В самом деле? И что он от властей хочет?

Так можно было думать о господине Боллоре, пока у него за портупею не были заткнуты мощные медиаресурсы, — его можно было не видеть, от разговора с ним можно было легко отказаться, как и забыть пригласить на аудиенцию в тот же Елисейский дворец.

А вот Боллоре, в кармане которого и телеканалы, и издательства, и радиостанция, уже на кривой козе, как это привыкли делать в президентской канцелярии, не объедешь.

Поэтому к нему со всей душой, вниманием и респектом.

Как и к Патрику Драи — у того вовсе три паспорта, живет господин Драи в Швейцарии, налоги тоже платит в казну конфедерации, но попробуй отнестись к нему без должного уважения: немедленно все ресурсы Драи будут вытянуты во фрунт, чтобы объяснить неразумным госчиновникам, кто тут на самом деле хозяин.

В том, как пресса используется, как она служит то тараном, то кастетом, французская олигархия мало чем отличается от нынешнего хозяина Елисейского дворца.

Это во время предвыборной кампании Эммануэль Макрон был душкой и лапочкой, доступным для любого разговора и для любой съемки.

Практически на следующий день после инаугурации Макрон закрыл возможности не то что для утечек в прессу, но и для вполне официальной работы, решив, что с избирателей хватит и коммюнике, распространяемых по каналам Франс Пресс.

Четыре года назад такое наступление на информацию еще можно было отбить, что медиа, кстати, и сделали, раскопав историю Александра Беналлы, сегодня афериста, а тогда — одного из сотрудников и конфидентов Макрона.

Сейчас, когда от прессы ее хозяева ждут не новостей, а отработки заранее обозначенных редакционных планов, подобное просто невозможно и невероятно.

Ведь первое, что делают новые хозяева, — это закрывают отделы расследования и переформатируют работу служб новостей. Отныне главными становятся не события, а то, как их освещение может повлиять на отношения владельца СМИ с действующей властью.

Поскольку — и тут не должно быть никаких иллюзий — бизнес и свобода предпринимательства, это, конечно, прекрасно и замечательно, но главная маржа и главная прибыль рисуется не невидимой рукой рынка, а вполне конкретными подписями, согласующими распределение госзаказов.

Ведь государство во Франции — это не только выплаты пособий и вспомоществований для бедных, это еще и мытарь для самых богатых, а еще — подрядчик крупных и очень крупных проектов. С соответствующим объему будущих работ денежным обеспечением и бюджетом для постпродажного обслуживания.

И рисковать такими барышами никакие лозунги о свободе слова и никакие призывы ее беречь миллиардеров, разумеется, не заставят.

Если искать аналоги нынешней ситуации в медиа во Франции, то за примерами придется отправиться в российские «лихие 90-е», когда «семибанкирщина», абсолютно этого не скрывая, диктовала государству свои условия.

Если государство робко пыталось «семибанкирам» возражать, его начинали травить в подконтрольных медиа. Травить по полной программе.

И поскольку государственные институты по понятным причинам — бедность после распада страны, отсутствие бюджетной дисциплины, необходимость получать деньги в виде внешних займов — были и слабы, и зависимы, то чаще всего государство вынуждали отступить.

Так, подконтрольные медиа вмешивались практически во все дела, включая в том числе и кадровую политику.

В какой-то момент государство сказало: «Довольно» — перестав реагировать на шантаж.

Но это стало возможным лишь при наличии политической воли, во-первых, и при соблюдении как можно более широких интересов социума — во-вторых.

Во Франции, где важным сегодня стали не поступки и решения, а то, с какой интонацией о них расскажут настоящие, а не избираемые лидеры — в том числе и общественного мнения, — очень боятся неконтролируемого (хозяевами) поведения СМИ.

И даже самые как бы независимые из них, включая задиристые интернет-медиа, медленно, но верно начинают скупать.

Не на корню и резко, а по частям и постепенно, как это и заведено в том мире, который сам себя назначил в «цивилизованные».

Собственно, именно поэтому вызов богачей в верхнюю палату парламента мало кого может обмануть: в противостоянии между свободой слова и большими деньгами сегодня во Франции всегда побеждают финансы.

И тем более миллиардеры могут не беспокоиться за свои медийные активы, поскольку никакой политик за три месяца до выборов не будет устраивать серьезный разнос тем, кто, собственно, и усадил его в кресло лидера страны.

Поэтому сенаторы могут допытываться, что, как, почему, зачем и кто, ответы, если медийные магнаты сочтут нужным, даны им будут, а в текущей ситуации не изменится ровным счетом ничего.

Свобода слова — это кого надо свобода и чьего надо слова — при условии сохранения контроля над СМИ, а то и при увеличении медийного пакета превратилась в не более, чем сказку для доверчивых, став при этом не менее, чем рычагом влияния на принятие властных решений и на то, что высокопарно именуется «общественным мнением».

Елена Караева, РИА