Надеждам на «меркелизм без Меркель» не суждено сбыться

Чем ближе уход Ангелы Меркель с поста канцлера на почетную пенсию, тем чаще в СМИ и речах немецких политиков проскальзывает слово «меркелизм»

Чаще о нем говорят, как о чем-то, что хотелось бы сохранить. Но что такое «меркелизм»? Каковы его отличительные особенности? И почему надеждам на «меркелизм без Меркель» не суждено сбыться?

Ангела Меркель пребывает на посту главы государства 16 лет — на два года меньше, чем Брежнев, но по сроку лидерства в своей партии превзошла советского генсека. Она многократно признавалась самой влиятельной женщиной планеты и самым влиятельным человеком Европы. Она знакома каждому, кто хоть немного интересуется «международкой», и оставит после себя значительное политическое наследство.

Несмотря на всё это, слово «меркелизм», которое в преддверии долгожданного (для многих) ухода канцлера на пенсию активно форсят немецкие и прочие СМИ, не станет термином, в учебники не войдет и очень скоро забудется. Потому что Ангела Меркель есть, а «меркелизма» как чего-то самодостаточного не существует.

«При мне все будет, как при бабушке», — говорил император Александр I перед восшествием на трон. Кандидат в канцлеры от меркелевской ХДС Армин Лашет говорит примерно то же самое. Это в общем-то и есть «меркелизм» — продолжение курса Меркель, чего многие в Германии ждут, хотя мало кто готов этот курс сформулировать.

Если попробовать, получится вязь из слов, которые ничего толком не прояснят и могут быть применены к каждому второму успешному лидеру от Лиссабона до Таллинна. «Политика возможного», «социальный прагматизм», «европейские ценности» и прочая, прочая, прочая.

«Меркелизм» — это скорее про ощущения. Это когда предсказуемо, уютно и спокойно, как в доме родной тетушки с ее тихим голосом и корректными манерами. Она успешно ведет хозяйство и ненавязчиво приговаривает — «все сбудется, все сложится». Такой была Меркель для всей Германии.

При ней немец мог быть уверен, что канцлер ни за что не позволит себе грубых слов, громких эскапад, лишних конфликтов, резких маневров и непродуманных решений. Не будет жертвовать экономикой ради своих амбиций и навязчивых идей. Все будет «как-то нормально». Почти по-семейному.

Но такой политической платформы, которую можно было бы ограничить марками и окрестить «меркелизмом», так и не появилось. В политике подобные «именные» термины обычно применяют к авторской идеологии, когда новый лидер что-нибудь додумывает за старого и предлагает это в качестве концепции государственного устройства.

Так, ленинизм — это переработанный марксизм с поправкой на аграрную Россию, где крестьяне были объявлены революционной силой (Маркс считал их опорой старого порядка). Маоизм — это переформулированный ленинизм, но с опорой на одних лишь крестьян, поскольку рабочих в Китае тогда почти не было.

Есть еще, к примеру, «тэтчерим». Маргарет Тэтчер философских работ не писала, но можно говорить о «тэтчеризме» как о единой концепции управления экономикой и государством, построенной на идеологических принципах «железной леди». Но отличительная черта политики уходящего канцлера Германии в том, что она мимикрировала под среду. У нее нет выстроенной идеологии на века, десятилетия и даже, кажется, на год.

Тут необходимо оговориться, что, возглавляя Германию как фактического лидера Западной Европы, Меркель остается восточноевропейским политиком. Не потому, что у нее польские корни, а потому, что начинала политическую карьеру еще в ГДР. В отличие от многих своих коллег, она знает, что такое проверки на лояльность, диктат силовиков, партийное доктринерство и внезапный обвал казавшейся вечной системы. Для лидеров, прошедших подобную школу, гуттаперчивость во взглядах почти норма, потому что вчера ты — комсомольский вожак, а сегодня уже крестишься в президиуме христианской партии.

Тэтчер всегда была Тэтчер. Рейган всегда был Рейганом. Ширак всегда был Шираком. А Меркель действовала по обстоятельствам, отказываясь от прежних идей и перенимая чужие тогда, когда это становилось выгодным.

Даже ориентация на США как на главного союзника Германии не стала для нее абсолютной догмой, хотя было весьма ярко выражено и могло бы претендовать на одну из основ «меркелизма». Под напором президента Дональда Трампа она стояла, как скала, отвергая его многочисленные «хотелки», а «Северный поток — 2» не сдала ни ему, ни Байдену, ни даже Обаме, с которым почти дружила. А ведь могла бы, политика Меркель — это переменная.

Она добилась первых успехов как левый деятель социал-демократического толка с явным креном в тему экологии — таких немцев обычно прибирает партия «Зеленые». Однако карьеру сделала в оплоте христианских консерваторов — ХДС, воспользовавшись протекцией легендарного Гельмута Коля.

Она возглавила свою страну как «ястреб» — сторонник внешних военных интервенций на Балканах и в Ираке. Но уже на посту канцлера, понимая, что массовый избиратель не хочет новых войн, избегала вмешательства Германии в них как-минимум в первых рядах (например, военную операцию против Сирии лоббировали из Парижа, но не из Берлина).

Она отказывалась поддержать уравнивание однополых браков с традиционными, но не препятствовало тому, чтобы это было реализовано.

Она говорила о крахе идей мультикультурализма и плохих адаптивных способностях мусульманских мигрантов в середине «нулевых». А через десять лет стала тем человеком, кто буквально пригласил в страну сотни тысяч беженцев с Ближнего Востока, повторяя, что другого пути нет.

«Политика открытых дверей» остается самым непопулярным решением за ее карьеру, которое ввергло партию в системный кризис и обвалило ее рейтинги. Это то, что многие избиратели Меркель не простили, но немало и тех, кто простил. Симпатизанты объясняют — она не могла поступить иначе, будучи верующей христианкой и немкой с чувством исторической вины.

Проблема в том, что этот гуманистический акт оказался глубоко антинемецким. В том смысле, что государство провалило работу по учету и регистрации мигрантов — легендарная германская бюрократия рухнула в латиноамериканский бардак. Но сейчас кризис как будто спал. Проблем, связанных с мигрантами, меньше не стало, но население вновь поверила успокаивающему тону канцлерин — «все сбудется, все сложится».

Это, кстати, еще одна черта Меркель, отличающая ее от великих политиков прошлого. Те любили громко заявлять об инспирированных врагами проблемах и неизбежных победах будущего, а она избегала как пафосных реляций, так и тактики запугивания. Ее метод — убаюкивающее забалтывание, чтобы проблема больше не казалась актуальной и острой. Эдакая психологическая терапия для целой страны. Терапия работала — и немцы хотят еще.

Если же попробовать определить «меркелизм» не как идеологию, а как метод политической борьбы, получится нечто строго индивидуальное и крайне далекое от универсальности. Так смогли бы немногие, возможно, одна лишь Меркель.

Ее стремительный рост в партии во многом предопределен тем, что значительно более опытные политики не видели в ней конкурента — тихая, вежливая, работоспособная, лишенная харизмы серая мышь, менее всего похожая на лидера. Но дело совсем не в том, что, выждав нужного часа, мышь моментально превращалась в хищника, а в действительно редкой для политика особенности — абсолютной личной порядочности.

«Абсолютной», поскольку за более чем тридцатилетнюю политическую карьеру не возникло ни одного скандала, который мог бы бросить тень на репутацию Меркель. В какой-то момент все бонзы и трибуны ХДС, боровшиеся за наследство Гельмута Коля, погорели на лжи и коррупционных схемах, включая самого Коля. Когда вызванный народным возмущением ветер смел всех «нечестивцев», серая мышь вдруг стала вожаком стаи — только ей стая могла доверять.

Если скандалы не прилипают к политику, про таких говорят — тефлоновый. Но к Меркель нечему прилипать. Она возглавила страну как эталон честного функционера и уйдет в отставку как честный функционер, пусть даже наделавшая ошибок. Скорее всего, немцы будут вспоминать ее эпоху с ностальгией и симпатией, как в период тяжелых пертурбаций 1990-х в России вспоминали эпоху Брежнева, когда все было понятно, надежно, предсказуемо, сыто, а серьезные структурные проблемы страны заметались под ковер ради общественного спокойствия.

Дмитрий Бавырин, ВЗГЛЯД