Ничто не ново под Луной: украинизация – школы, газеты и концлагеря

Практически всё новое – это хорошо забытое старое

Если какой-то феномен из настоящего не находит аналогов в прошлом – это может говорить о двух вещах. Первая: изобретено что-то, по-настоящему инновационное. Капитализм, оружие массового уничтожения, или интернет. Вторая: плохо искали. Причём если речь идёт о чём-то полезном – первый вариант может быть справедлив. Но если это какая-то глупость – то она, в силу имманентной безграничности своей природы, уж точно имела место.

В свете недавней «Крымской платформы», антиконституционных языковых законов и высказываний таких несомненно ярких персонажей, как Креминь, Порошенко, Арестович или Зеленский, начинает казаться, что украинизация – это бич, с громким свистом падающий на спины украинцев исключительно в последние пару десятков лет. И актуализировавшийся на фоне гражданской войны и стремительно пикирующей экономики, которую срочно надо затонировать хоть чем-то.

Но если обратиться к истории… Ещё до того, как идея «незалежной Украины» впервые в мире пришла в голову неудачливого адвоката и террориста-теоретика Николая Михновского, в далёкой Австро-Венгерской империи уже проводилась своя политика украинизации.

Украинцы, вернее, малороссы, в империи российской входили в государственную элиту, становились канцлерами, митрополитами и генерал-фельдмаршалами. В австрийской «русины», как их называли, были гражданами даже не второго (это место прочно оккупировали венгры), а третьего сорта. Но близилась война, про которую тогда никто не знал, что она будет Мировой, и, тем более, Первой – а значит, даже этих русинов надо было сделать хоть немножко верноподданными. Вплоть до выхода книги «Похождения бравого солдата Швейка» все считали, что солдаты лишними не бывают.

Между тем, национальное самосознание жителей Галичины после революционного 1848 года медленно, но уверенно поднималось, вместе с развитием хозяйственно-промышленных отношений. По всей Европе возникали и оформлялись нации, и Восточная не стала исключением. Русины говорили на почти том же языке, пусть и с отличиями, что и их малороссийские собратья по ту сторону границы. Постоянно ездили друг к другу (как дедушка Грушевский, который издавал книги в Австро-Венгрии, а деньги любил получать в России) и вообще были не особо лояльны к немецкому правительству, считая себя одним народом. Вот за это единство и решили уцепиться австрийские политтехнологи. Поняв, что это убеждение работает в обе стороны.

Они действительно взяли на вооружение идею, что русины и малороссы – это отдельный народ. Только отдельный не от австро-венгерского конгломерата наций, а от российского. Разумеется, создать искусственно целый народ даже государству было не под силу ни тогда, ни сейчас. Но вот оседлать объективные историко-экономические процессы и направить их в нужном ключе – это была вполне решаемая задача. То же самое, кстати, австрийские власти производили и в отношении польского национализма – ибо Варшава тоже была в руках русских императоров.

Скажем, в ворохе политических партий, поддерживать продвигающих удобную для Вены повестку «украинофильских» националистов, а «русофильское движение», пользовавшееся вплоть до Первой Мировой войны наибольшей популярностью, аккуратно прижимать. Об этих политических играх с изрядной долей сарказма писал ещё полтора десятилетия назад Олесь Бузина.

Такие деятели русского национального движения на галицких территориях, как Антоний Петрушевич или Дмитрий Марков, успешно продвигали идею единства большого русского народа, состоящего из великороссов, белорусов и малороссов. Себя они, разумеется, причисляли к последним. Их поддерживаемые властями конкуренты, между тем, возражали, что малороссы, которых надо называть украинцами (так было вызвано из полного забвения это архаичное слово, обозначающее жителей окраинных территорий) – это отдельный народ, чуждый русскому, и ему будет гораздо удобнее в многонациональной Австро-Венгерской империи.

Публиковались статьи, повести, стихи и романы на «малороссийском наречии», которое тоже быстро стали называть «украинским». Из-за чрезмерной схожести его с русским, обратившись к опыту частично – говоривших на суржике необразованных низов, а частично – к учёным-лингвистам, диалект насытили польскими и немного немецкими словами (так, к примеру, в «украинском» языке появилось «Маєш рацію», «люстерко» и «файно»). Язык этот спускали по разнарядке в учебные учреждения, журналы и газеты для русинов. Поскольку он казался всё же более «родным», чем немецкий, к нему постепенно привыкали. К тому же владение им было хоть каким-то шансом на карьеру в государственных структурах или бизнесе.

Имперские власти, видя недостаточную эффективность своей политики, помимо всего, не гнушались уголовными процессами и обвинениями русофилов в шпионаже и измене. Первый по-настоящему масштабный репрессивный уголовный процесс против русофильского движения (это был «Процесс Ольги Грабарь», по имени одной из главных обвиняемых) власти развязали ещё в 1882 году, и с тех пор всё время закручивали гайки. Но по-настоящему руки у немцев развязались с началом Первой Мировой войны.

Потеряв в итоге знаменитого русского наступления 1914 года практически всю Галичину и Польшу, австрийцы обвинили в проигрыше русофилов. И начались аресты. Кого-то убили. Как Максима Сандовича. Кого-то выслали – как Тита Мышковского. Но большую часть отправили в замечательный, свежесозданный концлагерь. «Талергоф». Через это место прошло, по оценкам, более 100 000 человек. И около 20% из них там умерло. Были и другие, менее известные концлагеря, например, Берёза-Картузская, но они, ввиду менее благозвучных названий, были незаслуженно забыты.

Вдобавок был развёрнут широчайший произвол военной полиции. Повесить могли за найденный в доме портрет Льва Толстого, или за церковную проповедь против войны. Причём в репрессиях и доносах властям регулярно участвовали представители украинского националистического движения, а также поляки. Устранение конкурентов любыми способами – это так по-европейски, не так ли? Общерусский патриотизм для многих обернулся медленной и мучительной смертью. Желающих ознакомиться с темой отсылаю к книгам покойного Бузины, прежде всего – «Тайная история Украины-Руси» и «Союз плуга и трезуба: Как придумали Украину».

Впрочем, Австрийская империя, как и Германская, рухнув в 1918 году, не пережила своего детища. В начавшейся на территориях без власти, зато с кучей оружия, гражданской войне стали участвовать практически все желающие. Но уцелевшие в концлагерях общерусские патриоты не могли составить конкуренции откормленным, вооружённым и неплохо организованным украинским националистам. Зато Белая и, особенно, Красная Армия – могла! Сторонников Центральной Рады, а затем петлюровцев, державшиеся на немецких (а потом польских) соплях, штыках и честном слове, несколько раз вышвыривали с Украины, причём с каждым разом всё меньшими усилиями – так как поддержкой среди населения они всё равно не пользовались.

Но после окончания гражданской войны победившую УССР, как это не парадоксально, захлестнула вторая волна украинизации. Об этом ОЧЕНЬ не любят вспоминать политкорректные украинские историки. Зато такой историк и публицист, как Владимир Корнилов, собрал целую коллекцию вырезок из газет и журналов о том, как в 20-е и 30-е годы людей с украинскими (!) фамилиями увольняли с государственных постов за незнание или нежелание изучать украинскую мову!

«95 лет назад – Пишет Корнилов – было обнародовано постановление Секретариата ЦК КП(б)У от 21.08.1926 по результатам «обследования украинизации советского аппарата». В нём незнание мовы приравняли к неграмотности. И строго потребовали: «Нельзя принимать новых служащих, если они не владеют украинским языком».» Таким образом советские власти реализовывали свою политику интернационализма, и на то время, по уровню либеральности, обгоняли практически весь остальной мир. Плюс не стоит забывать и об объективных законах диалектического материализма – в это время в СССР как раз был короткий период НЭПа, и его капиталистические рудименты действительно не могли не способствовать обострению вопроса формирования наций.

Таким образом, даже та украинизация, которую мы видим кругом, имеет длинные и прочные исторические корни. Современные украинские политики и «шпрехенфюреры» (как их называют) – всего лишь плагиаторы. Я не утверждаю, что без этих двух волн укрепления национализма украинская нация так никогда и не возникла бы. Но совершенно глупо считать, что такие мощные и целенаправленные исторические проекты не оказали решающего воздействия на появление Украины в том виде, в каком она сейчас существует.

Бросающаяся в глаза искусственность этого государственного образования имеет один главный плюс. Она обратима. Так что если вовремя найдутся силы, которые будут вынуждены объективными причинами к тому, чтобы бороться с трендом на национализм – они будут иметь успех. Разумеется, сейчас в Украине такое невозможно, ввиду стремительного скатывания государственного строя в откровенный фашизм. Но что это, если не задача для нас и для России?

Русская культура, философия, литература и политическая мысль неизбежно включает в себя украинскую. Украинская культура, красивая, яркая, своеобразная, действительно есть. Но как часть общерусской. Иван Котляревский, Остап Вишня, Александр Довженко или Николай Лысенко добились великолепных успехов и создавали шедевры вместе со своими великорусскими коллегами и собратьями, в сотрудничестве и единстве. Как показывает опыт, даже концлагеря не могут окончательно превратить всех «русинов» в «украинцев». История всё расставит на свои места. А мы должны ей в этом помочь.

Евгений Таманцев, специально для News Front