Александр Ходаковский: Мы узнали из газет, что своим бездействием, оказывается, «спасли Россию»

19 августа 2021 года исполняется 30-я годовщина с момента создания Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП)

Трёхдневное противостояние, которое приняло наиболее жёсткий характер в Москве, по-прежнему неоднозначно воспринимается в российском обществе. Если одни считают его попыткой путча, государственного переворота, в результате которого было сорвано подписание нового союзного договора между советскими республиками в Ново-Огарёво, то другие усматривают в действиях ГКЧП последнюю попытку сохранить Советский Союз.

В этой публикации News Front не станет утомлять читателей длинными экскурсами в хронологию тех событий и по-прежнему оживлённой полемикой вокруг них. На наш взгляд, спустя три десятилетия по прошествии этих трагических для нашей страны событий, чрезвычайно важным и однозначно интересным является взгляд на них через призму микроистории.

Поэтому, мы попросили поделиться своими воспоминаниями об «августовском путче» Александра Ходаковского – одного из военно-политических лидеров ДНР и основателя легендарного батальона «Восток». Тридцать лет назад, будучи солдатом-срочником Советской армии, он невольно оказался участником тех судьбоносных для России событий августа 1991 года.

— Александр Сергеевич, Вы когда-то рассказывали, что, будучи солдатом-срочником, принимали участие в событиях августа 1991 года. Расскажите, что происходило в те дни с точки зрения обычного советского военнослужащего? Что непосредственно входило в Ваши задачи?

— Для того, чтобы восстановить ту гамму мыслей и ощущений, надо залезть в голову того 18-летнего пацана, который оказался в водовороте событий. Все мы практически были выходцами из рабоче-крестьянских семей, из простого сословия. Каждый разные книжки читал и по-разному воспринимал происходящее. Если кто-то к этому относился просто как «солдат спит, служба идет», день прожили — днем меньше до дембеля, то люди, например, моего склада, а таких людей было достаточно, причем со всех краев и весей, более внимательно относились к действительности, более полно впитали в себя всю ту идеологию, которая нам подавалась, начиная с октябрят, пионеров, комсомольцев. И те процессы, которые происходили в стране ещё до ГКЧП нас настораживали. Хотя, у нас не было тогда ни понятийного аппарата, ни хорошо развитых аналитических способностей. Мы были абсолютно «зеленые», абсолютно незрелые люди. Конечно, мы все воспринимали интуитивно, мы тревожились, но разложить по полочкам и понять, в чем первопричина этих тревог, на тот момент было сложно. Тем более, мы всегда были недоинформированы.

По «хорошей» советской традиции СМИ купировали, сдерживали, цензурировали все, что происходило в стране, и в общество попадала только какая-то часть информации, из которой сложно было представить всю полноту развивающихся событий и обстоятельств.

Что-то стало понятно и то не в полной мере, когда уже назрел этот путч, и нас сняли с места постоянной дислокации и отправили в Москву. Поскольку 331-й гвардейский парашютно-десантный Костромской полк ВДВ, в котором я служил, был парадным полком, то его за 2-3 месяца до парада 7 ноября отправляли на подготовку в Подмосковье. И мы сначала предположили, что в этом году нас просто немного раньше выдвинули в Москву для подготовки к параду. Мы ещё не до конца понимали, что происходит. Нас быстро собрали, мы получили бронежилеты, наши штатные гранатометчики сдали гранатометы и получили впервые в жизни снайперские винтовки, ни разу из них до этого не стреляв. Считалось, что прицелы гранатометные и прицелы снайперские имеют одинаковую сетку, кратность и прочее, а соответственно, гранатометчик может быть и снайпером. Хотя, программа подготовки гранатометчика не предусматривала стрельбы из снайперских винтовок. Но тут они их получили. Снайперские винтовки были свеженькие, новенькие, без патронов. Патроны нам на руки никто не выдавал. Затем на «уралах» и на 66-х «газонах» без боевой техники мы выдвинулись и порядка 11 часов безостановочно тарахтели до Москвы. А когда мы уже начали подъезжать к Москве, то на окраинах мы увидели колонны военного транспорта. Иногда нам попадались на глаза ДТП, когда военная техника сталкивалась с гражданской. На одном из колец на окраине Москвы мы заблудились, вся наша полковая колонна стала разворачиваться и парализовала полностью транспортный поток на этом кольце. В конце концов, мы попали на Тушинский аэродром, где быстренько разбили палатки. При том выяснилось, что у полученных нами палаток не хватает части комплектующих, в частности, кольев, каких-то верёвок. Получилась знатная карикатура, когда мы к утру проснулись, а половина палаток лежала, и солдаты натягивали их на себя как одеяло. А погода стояла влажная. Мы как-то ночь перекантовались, а утром стали приводить в порядок этот наш импровизированный лагерь. В обед нас снова погрузили в транспорт. Уже стало понятно, что это никакая не подготовка к параду. Но что происходит, никто представления не имел. Мы все находились в лагерном положении, и никто, естественно, в ларьки за газетами не бегал, а радио у нас не было. Мы тогда оказались полностью изолированы от информации. Но в обед нас вывезли на патрулирование, и мы примерно с 14 до 18 часов бесцельно колесили по окраине Москвы, не получая каких-то конкретных задач. Потом с нами, правда, позанимались люди, которые, как они считали, что-то понимают в ликвидации массовых беспорядков. Они нам показали некоторые приемы: например, как держать цепь, чтобы ее нельзя было разорвать…

— Готовы ли были Вы и Ваши сослуживцы выполнить любой приказ командования, который бы поступил?

— На вторую ночь, после того, как мы приняли участие в патрулировании окраин, и с нами провели занятия, весь наш полк подняли по тревоге и построили. Командир полка полковник Ленцов (ныне он генерал-полковник и советник министра обороны России) бросил сакраментальную фразу: «Все, кто не готов выполнить любой приказ – выйти из строя». Мы, тогда ещё восемнадцатилетние не понимали, что вокруг нас происходит, и были по определению ко всему готовы. Мимо нас ещё не свистела ни одна пуля, кроме как на учениях. Поэтому, все остались в строю. Полк развели по батальонам, и подобный вопрос нам задал уже командир батальона, ныне покойный майор Зибров. После того, как мы все снова остались в строю и не вышли, командирам отделений поступил приказ получить боеприпасы из расчета по 2 магазина, то есть 60 патронов на одного автоматчика, и по 20 патронов на каждого бывшего гранатометчика, нынешнего снайпера. Я как командир отделения пошел на пункт выдачи боепитания, где получил в свой рюкзак РД-54 все необходимое. После того как мы получили патроны, нас по команде погрузили в грузовики, и колонна выстроилась на выезд с Тушинского аэродрома в неизвестном направлении.

Единственное, что довели до нашего сведения, что наша задача — штурмовать так называемый Белый дом, то есть Дом правительства РФ. Кто его охраняет, какими силами, мы не имели ни малейшего представления. Мы сидели в грузовиках, и никакого ни страха, ни обеспокоенности в силу юношеской неопытности у нас не было. Мы сидели и просто коротали время. Самой большой для нас проблемой на тот момент было, как выйти из грузовиков по нужде, если не было команды. Приходилось просто сидеть и терпеть. Но мы слышали, как периодически в кабинах, где сидели командиры взводов, офицеры с радиостанциями, раздавались какие-то команды, после которых колонна начинала выдвижение, но затем снова останавливалась. Так за ночь с 11 часов до 5 утра мы сделали три попытки выехать за пределы Тушинского аэродрома. Лишь в 5 часов утра нам разрешили высыпаться из кузовов и справить нужду, что мы с большим облегчением и сделали. До утра мы кое-как передремали в этих наших палатках, позавтракали и, по-моему, в 14 часов следующего дня выдвинулись назад в Кострому.

И только по возвращении в расположение полка, когда мы получили прессу, а это была костромская областная газета «Северная правда». На её передовице была размещена статья под заголовком «Тульские десантники спасли Россию». И только тут многим стало понятно, что мы, оказывается, своим бездействием «спасли Россию». Потом как из рога изобилия посыпались события, которые в очень ближайшее время привели к развалу Советского Союза, и мы все вдруг оказались разделены, хотя все наше сознание было построено на том, что мы – единый великий могучий братский Советский Союз.

— Какие чувства испытывали после того, как узнали о том, что произошло в Москве? И как простыми солдатами-срочниками Советской армии воспринимались эти события, которые последовали за поражением ГКЧП и за четыре месяца привели к гибели той страны, которой они присягали?

— По сути, Москву мы видели только с окраин, если не считать её небольшую часть в виде Тушинского аэродрома. А то, что происходило в центре Москвы, когда там происходили столкновения, люди бросались под БМД, это мы смотрели уже потом в записях по телевизору. Только тогда мы уже задним числом восстанавливали картину того, в чем мы почти поучаствовали. И, конечно, возникал запоздалый страх, потому что мы понимали, в какой болторез мы могли, в принципе, попасть после того, как все отказались малодушничать и остались в строю. Потом до нас на эмоциональном уровне начал доходить весь драматизм ситуации, потому что, когда посыпался Советский Союз, то оказалось, что все мы оказались лишь временно собранными воедино, и нам предстояло возвращаться в свои национальные квартиры. Вот как это… Мы хотели попасть в Афганистан. Какая досада была, что я, 1990 года призыва, на год не успел в Афганистан, потому что оттуда вывели войска. Как же так, я не побываю в Афганистане, я не рискну собой, не повторю подвигов своих старших товарищей. Мы так думали, мы так рассуждали тогда. Все этим болели. Никто не осознавал реальных страхов и реальных проблем. Мы жили патриотическими песнями, книжками, статьями, политинформациями. Все равно та составная часть, которая в нас отвечала за идеологическое и духовное воспитание, она все равно была живая и развитая в достаточной степени. И когда вдруг по ней был нанесен такой удар, для нас это было серьёзным шоком.

— Какая-либо политическая и идеологическая работа велась в той части, в которой Вы служили? Какие изменения в ней произошли после событий августа 1991 года?

— Никто с нами никакой политической работы не вёл, и вообще все тогда характеризовалось полным развалом в плане идеологии. У Советской армии на тот момент были серьёзные проблемы, в том числе с комплектованием. В последние год-два существования СССР призывы были уже обескровлены. Если мой призыв в конце 1990 года был 23 человека, то следующий только 7. То есть, разница существенная. Штатное подразделение численностью 77 человек вместе с офицерами и прапорщиками редко когда превышало 44-46 человек. То есть, мы были кастрированным подразделением, и у нас первое время не было замполита. Офицеры в подразделении занимались исключительно боевой работой.

Мы худо-бедно выполняли программу прыжковой подготовки, огневой подготовки, тянули караулы. Из семи офицеров и прапорщиков на подразделение у нас было всего трое. Они постоянно были в нарядах, ходили дежурными по полку, помощниками дежурных, и даже не видели свои семьи. Иногда даже просили нас, солдат, чтобы мы посидели с их детьми, потому что у них просто не было на это времени и возможности.

У нас замполит появился после вывода советских подразделений из Европы. Тогда офицеры из выведенных соединений распихивались по разным частям, дислоцированным в России. И к нам попал замполит из Германии. Этнический немец из Сибири, он приехал холеный, пахнущий дорогим парфюмом, стройный, подтянутый. Мы сначала смотрели на него как на нечто диковинное, ведь мы-то жили в российских условиях. Изношенная форма, в которой, как у нас говорили, «не один дембель умер», нехватка всего и вся, уже начинающиеся купоны, карточки и всё остальное. Попав в нашу российскую действительность, замполит спился за полгода.

— События, когда советской армии уже не стало, а вместо неё появилась российская армия как-то отразились на жизни Вашего подразделения? Что изменилось?

— Появились другие задачи. В тот момент еще не было Чечни, но уже полыхала Югославия, что также являлось прямым следствием развала Советского Союза. И когда там разгорелся конфликт, наш полк тоже принял участие в той или иной мере в подготовке миротворческого контингента. Мы красили каски в голубой цвет с нанесением специальных знаков, красили технику, всем этим занимались. Но непосредственно в Югославию отправлялись только те, кто были гражданами Российской Федерации. Те же, кто оказались гражданами других бывших советских республик, в частности, Украины, те в Югославию не отправлялись. Я тогда был уже старшиной роты, уже заматерелым дембелем. Ко мне постоянно приходили ребята, которых отправляли в Югославию и просили выдать им необходимое. И мы старались их снабжать всем лучшим, что у нас было в каптерке. Получилось, что в первый раз мы столкнулись с ситуацией, когда нужно было отправлять наших солдат в качестве миротворцев. И, конечно, для ребят, как мне казалось, это было достаточно почетным. Но в то же время мы уже понимали, что все происходящее является следствием глобальных событий, связанных с развалом Советского Союза. Просто всегда нужно делать отсылку на молодость. Она надолго не концентрируется на чем-нибудь. Любые беды проходят гораздо более скоротечно, переносятся легко, поэтому, да, удар был нанесен по нашему сознанию, по восприятию действительности. Но в то же время мы быстро перетоптались, погрузились в свою конкретную текучку и больше думали о том, что будет, когда мы вернемся к себе домой. Потому что у каждого из нас в военкоматах остались советские паспорта. Мы ещё не знали, как будет выглядеть тот паспорт, который нам будут вручать потом, например, на Украине. Это была своего рода задержка во времени, когда Советского Союза уже нет, а единственный документ, который меня удостоверяет как личность, это паспорт гражданина СССР.

— Призывались в одной стране, а возвращаться приходилось в другую

— В условиях инфляции и экономической нестабильности нас заботили прежде всего практические вопросы. Случилось – да случилось. Конечно, мы переживали по этому поводу, но это был уже необратимый процесс. Надо было адаптироваться к новым условиям жизни, что мы по большому счету и делали.

(продолжение следует)

Беседовал Дмитрий Павленко, специально для News Front