Кулеба готов разжечь пожар мировой войны, чтобы на послевоенном пепелище причислить Крым к украинской державе

Министр иностранных дел Украины Д.И. Кулеба, беседуя с телеведущим Е.А. Киселёвым (который в 1990-е годы на гусинском НТВ рекомендовал себя «духовным образом России», впрочем, это было давно), описал грядущие перспективы Крыма

Вспомнив, как во время «крымской весны 2014 года жители полуострова говорили: «Главное — вернуться в Россию, а там хоть камни с неба», имея в виду, что хуже майданной Украины быть уже не может, Кулеба сообщил: «Пожалуйста, будут и камни с неба, много чего будет. Мы дождёмся своего времени».

И не просто грозил: «Ужо вам!», но обрисовал конкретный сценарий возвращения Крыма.

В качестве исторического образца была названа история Эльзаса, который отошёл к Германии в 1871 году по итогам франко-прусской войны. Кулеба заметил: «Несмотря на отношения и контакты между двумя странами, французская элита чётко знала, что она сделает при первой же возможности: вернёт Эльзас и Лотарингию. Как только эта историческая возможность представилась, сразу вернули всё обратно».

Украинский министр прав в том отношении, что настроения реванша были во Франции очень сильны. Можно вспомнить рассказы Мопассана («Пышка», «Мадемуазель Фифи») или роман Жюля Верна «500 миллионов бегумы», где в качестве духовного образа Германии был выведен чудовищный герр Шульце. Когда мы дивимся тому, что несут киевские политики, можно вспомнить, что в конце XIX — начале XX века несли парижские мыслители. Украинские реваншисты на их фоне кроткими созданиями покажутся.

Но Кулеба то ли не знает, то ли считает незначительной мелочью то, какой именно была «историческая возможность», предоставившая возможность вернуть Эльзас и Лотарингию. Она называется Первой мировой войной. А ещё — обвалом истории, трагическим самоубийством прежней Европы. Тогда без малого 20 млн человек погибли, рухнули четыре империи, и эхо того страшного катаклизма отдаётся и сейчас — более чем через 100 лет. Сильные нынешние непорядки на Ближнем Востоке (Сирия) и в Юго-Восточной Европе (Балканы) идут именно оттуда. И сколько ещё будет афтершоков — не знает никто. Лихо косой только первый взмах сделать.

Хотя действительно: одним из предварительных условий перемирия на Западном фронте 11 ноября 1918 года была немедленная эвакуация Эльзаса и Лотарингии. Страсбург и Мец снова стали французскими, дама Страсбург, без малого полвека простоявшая на площади Согласия, укрытая чёрным крепом, была раздрапирована, эльзасский Иоганн стал Жаном, а Гретхен — Марго, в парижских заведениях исполнялся шансон Ils ont rendu L’Alsace et La Lorraine.

Правда, веселье было подпорчено не только тяжкими последствиями войны — «Каждое село — могила братская, города — завод протезный». Для Франции победа 1918 года обернулась ещё надломом исторического хребта. Нация, геройски воевавшая и понёсшая наибольшие потери (в каждой церкви есть доска в память прихожан, павших за Францию, и доска эта велика), расхотела воевать. Что весь мир увидел в дни «странной войны» 1939 года и позорной капитуляции 1940-го.

А Страсбург в 1940 году ещё на пять лет снова стал немецким. Столь переменчиво бывает счастье.

Если министр Кулеба готов разжечь пожар мировой войны, чтобы удовлетворить свою жажду реванша и на послевоенном пепелище причислить Крым к украинской державе, — что на это сказать?

Безусловно, политика — дело жёсткое, порой сопряжённое с риском мировой бойни. Масштабы каковой бойни сейчас даже трудно себе представить. Ядерное оружие никто не отменял.

Но поражает уверенность министра — причём не министра коммунального хозяйства, а министра иностранных дел, по должности обязанного хоть немного знать историю, — в том, что при гипотетическом военном катаклизме кому-то будет дело до Украины и её претензий. Так и представляешь предсмертные мысли погибающего на поле брани натовского солдата: «Ногу оторвало, ну и чёрт с ней, зато Крым будет наш!».

Многие дивились на Кулебина предшественника П.А. Климкина. Мужчина и вправду был так себе, но по сравнению со сменившим его Д.И. Кулебой он в Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес.

Максим Соколов, RT