К желающим остаться «народом» будет проявлена терпимость не меньшая, чем к сексуальным меньшинствам
31-07-2021, 23:26. Разместил: Око Политика
Либеральные маня-фантазии "России 2050".
Прекрасный текст отражающий самую суть неолиберальных мечтаний о прекрасной России будущего в мире победившего глобализма, где главный и единственный друг России это США, а сама Россия в общем то народу России и не нужна, а те, кому нужна, те приравнены к сексуальным меньшинствам.
В 2050 году Россия будет находиться на другой, хоть и одноименной, планете. Климат, экономическое и политическое распределение сил, быт, обыденные практики, ритуалы общения, не говоря уже о технологиях, — ничто не останется не просто прежним, но и радикально не измененным. Земля слезет с нефтегазовой иглы. Через пять с половиной веков после Америки наконец-то откроют Африку. Она сменит Китай и Индию на посту кузницы планеты в самых разных типах производства. Экономика, позеленевшая и сбросившая бремя постоянного роста (спасибо Андре Горцу и Деннису Медоузу), вновь обретет забытое свойство: смягчать нравы. После разразившейся, но сравнительно быстро погашенной третьей мировой войны (2039–2041 годы, 2 млрд жертв) сначала продажа, а затем и производство оружия будут сведены на нет международным контролем. Религия, публичная проповедь которой будет приравниваться отныне к hate speech, превратится в частное дело, фольклор и couleur locale.
Когда-то, еще в конце прошлого тысячелетия, журналисту Томасу Фридману пригрезилась теория золотых арок: идея, что две страны, в которых работают «Макдоналдсы», не будут воевать между собой (под золотыми арками имелись в виду округлые своды буквы М над ресторанами во всем мире). То была своего рода генеральная репетиция фукуямовского «конца истории». Конечно, золотые своды Pax McDonaldiana (а затем и мираж конца истории) вскоре рухнули (Югославия, Ближний Восток, 9/11, Россия/Украина). Но с тех мифических пор новые попытки построить вселенский мир не para bellum, не готовя войну, а на основе единой экономико-потребительской логики дадут наконец свои плоды.
Небольшое, но эффективное мировое правительство, состоящее из прилежных и нехаризматических технократов, чьи имена постоянно меняются, будет разрешать возникающие проблемы и напряженности (других функций у него и не будет). Местонахождение правительства также ежегодно меняется: в 2050 году это будет Бангалор — после Ставангера в 2049-м и перед Канберрой в 2051-м. Переезды носят символический характер, поскольку в мегасетевом мире пространственно-физическое местонахождение не играет никакой роли. Собственно, правительство и не переезжает, а просто закрывается, чтобы открыться в другом месте и в другом составе.
Примечательно, что Европа/Запад окажется самым ригидным углом мира: слишком велик вес традиций, слишком прочны институты. На роль хранительницы планетарной памяти Европа сгодится идеально (кто, если не она?), а вот к степени беспрецедентности новых задач она окажется не готова.
А что Россия в этом новом мире? Страна, где так долго царила (по известному выражению Михаила Геллера и Александра Некрича) «утопия у власти», не может не мечтать избавиться, отдохнуть от нее. Россия — место усталости от без-местья, от у-топии. Может быть, к 2050 году ее утопическая мечта об обретении места наконец осуществится? Аналитики самых разных уставов и юрисдикций считают, что это будут скорее местá, чем место. Московия, Татария, Казакия, Урал, пара-тройка Сибирей… «Геополитическая катастрофа»? Ничуть. Для «текучей субъективности» образца 2050 года это не будет иметь никакого значения.
Выяснится, что главным другом едино-единственной России были все же Соединенные Штаты. Мировой фантазм вокруг России, после падения коммунизма вспыхнувший ненадолго реальной или мнимой путинофилией, был всемирной утопией той единственной силы, которая-де могла противостоять американскому паннарциссизму. Поскольку Штаты выступали оплотом либерализма (как минимального присутствия государства), на Россию как сверхгосударство возлагалась миссия катехона (которую она по разным причинам выполнять не могла). Примечательно при этом, что воображаемое самих Штатов прочно связано с утопизмом. Колумб считал себя тем орудием в руках судьбы, которое должно открыть новое небо и новую землю, возвещенные в Апокалипсисе. Остров Утопия и Новый Свет налагались друг на друга (но это не «наша» утопия). Когда же к середине XXI века — по Дипешу Чакрабарти — вслед за Европой провинциализируются и США и реально возникнет многополярный мир, «миссия» России в глазах оппонентов американского монополизма, слава богу, отпадет за ненадобностью.
В любом случае к 2050 году сама локально-пространственная дихотомия «Россия и Запад» утратит свой смысл. Изменятся оба контрагента. Проникновенье наше по планете сегодня, в 2020-м, не стало еще, может быть, демографическим фактором планетарного масштаба, зато вполне стало фактором национальным. Россия тождественна уже не самой себе, а лишь условной метрополии. Российская диаспора уже сегодня составляет около 20–25% от населения России (более точная статистика упирается в дефиниции, в типы идентификации, в методы подсчета и пр.). Входит ли российская диаспора в то, что называют Россией?
Бóльшая часть диаспоры порвала (или хотела бы порвать) с Россией и культурно, и по ангажементу; во многих случаях это разрыв, обусловленный идиосинкразическими факторами, а потому — не окончательный, а вполне обратимый — в том же поколении или следующем/-щих. Другая часть, из России, естественно, более заметная, активно «присутствует, отсутствуя», представляя собой политическую, идеологическую и культурную пестроту, сопоставимую с метропольной. Диаспора, по крайней мере, первого поколения и живет в без-местье — не «укорененная» (в каком-либо из прежних смыслов) ни там, ни здесь.
Не обойдется без «нового русского сионизма» (ведь «двести пятьдесят лет вместе» даром не пройдут и сполна насытят русское воображаемое авраамической эсхатологией), а именно — идеи возвращения всех россиян из диаспоры под сень родной речи, черемух и акаций, чтобы построить наконец нормальную страну. За утечкой — приток мозгов. Как после краткосрочных галопов по Европе в 1812–1815 и 1944–1946 годах, но только куда с бóльшим знанием дела, погостившие на чужбине вернутся в пуп Земли, приедут строить и месть — если слово «возвращение» будет иметь какой-то смысл в этом постглобализованном мире. Может быть, вернутся. А может быть, все будет наоборот. Или совсем не так. Думается, диаспора — это навсегда. Более того, она — будущее метрополии, поскольку сперва в «мультитудо» превратится диаспора, а только потом и те, кто не захотел или не смог уйти за росстани.
К желающим остаться «народом» будет проявлена терпимость не меньшая, чем к сексуальным меньшинствам и исповедующим редкие и изощренные культы. Через тридцать лет к власти и зрелости придет совершенно космополитическое поколение, живущее в мире, а не в России. К 2050 году индивид не будет идентифицировать себя ни через место проживания (слишком переменное), ни через гражданство (слишком рандомное), ни через язык (который из них?). К 2050 году и сам «патриотизм» потеряет свой смысл. Уже сегодня даже его искренние приверженцы (не говоря уже об откровенных циниках) — это патриоты самого слова «патриотизм». «Россия без границ» — этот лозунг уже не будет пугать соседей, изменит семантику. Россия станет — не более, но и не менее других государств — страной без железных занавесов или каменных стен.
Остров Россия? Смехотворное подражание, и кому? Давнему (воображаемому) врагу, британской талассократии, со стороны глубоко теллурократического псевдосубъекта. Островная метафорика восходит, кстати, к самому моровскому острову Утопия, к Атлантиде, новой и старой, в какой-то степени к Беловодью, граду Китежу и иже, и к современным островным курортам, а также к круизному туризму. Райский остров Россия? В смысле: оградите нас — и мы заживем? От кого, кстати? От нерусских? Не славян? Не угро-финно-татар? От евреев? И кого — нас?
Почему-то при одной мысли о российском 2050-м мысль устремляется… в Сибирь. Стереотип? Или правильная интуиция, климатическая и не только? Сибирь станет житницей Евразии; впрочем, не от хорошей жизни: тайгу китайцы с купленными ими нашими чиновниками свели еще в 2020-е годы. Ну, к счастью, ооновская программа по рефорестации Амазонии и Сибири частично заполнит проплешины во многие миллионы гектаров. А Север? Глобальное потепление отодвинет пляжные зоны еще дальше от экватора к полюсам. Северный океан (когда-то, помните, называвшийся Ледовитым:)) станет самым человекоразмерным. Пляжи теперь здесь не пустеют даже в январе-феврале. Ягры, Териберка, Амдерма, Усть-Кара, бухта Нагаева затмят Майорку, Кабур, Миконос, Златни-Пясыци и Пхукет с их непристойным демонстративным потреблением и канцерогенной наготой.
В 2050 году как страшный сон будет вспоминаться мегаурбанизация первой трети века. Взрослые будут невразумительно мямлить на детские расспросы: почему все-таки считалось таким престижным жить в тесноте, духоте и смоге, в зонах повышенной криминальной и автодорожной опасности? Целые городские кварталы превратятся в детройты (слово войдет как нарицательное в Викисловарь русского языка в 2031 году). Уродливые псевдорустические придатки городов станут добычей для грызущей критики мышей, кротов и коррозии. Рублевка и другие «роскошные поселки» преобразятся в Мекку квестов и экскурсий по заброшкам.
Россия 2050-го не будет знать захолустья, хотя менее гетерогенной пространственно она не станет. Высокотехнологические парки станут лишь узлами сети, в которой не будет пустот, а пусты?ни превратятся в пу?стыни — места соприсутствия с самим собой (или с тем, чтó человек захочет собой считать). Соприсутствовать же с коллегами по работе или, например, с артистами в зрелищных местах станет стильным излишеством в ходе пятой технологической революции.
Все, впрочем, началось в прошлом тысячелетии: радио, затем телевидение, потом интернет упразднили обязательное пространственное сонахождение слушателя, зрителя, читателя с актером, музыкантом, с книгой. Но сегодня, в 2020 году, еще необходимо оставаться в густой центральной городской зоне, чтобы доказать себе принадлежность к множеству граждан-горожан, т.е. ситизенов-читтадинов-бюргеров-буржуа и ситуайенов… Столичные (и большегородские) места досуга (от парков до коворкингов) — это утопические пространства, которые сулят некий метаконтекст, где гарантированы неприкосновенность личности, свобода вероисповедания и пр. Сегодня эти островки поклонения святости клиента (чей покой нарушается разве что несколько навязчиво частым пожеланием ему «хорошо провести время») окружены опасным и негарантированным пространством (как храмы для классических греков, искавших в них убежища среди чреватой опасными превратностями жизни полиса). Первыми такими утопическими пространствами для модернового индивида были таверны в средневековых городах, заложившие основу сферы заботы-care, eatertainment (термин, ставший популярным с легкой руки Джорджа Ритцера) и всего культа индивида, его потребностей и его телесности. В (пост)модерне такими топосами стали аэропорты с их стерильной чистотой и подчеркнуто — до подобострастия — уважительным отношением к пассажиру (выбор меню, вызов гурий-стюардесс простым нажатием кнопки). В России еще более важную роль (после десятилетий дефицита) играли торговые центры, своего рода аэропорты без самолетов или парки аттракционов для всех возрастов.
Куда заведет нас (что я говорю — наших внуков!) Моисей к 2050-му? Если и заведет, то не в какое-то одно время, а в зону системной гетерохронии: в 2050 году россияне будут жить в разных эпохах, кто в какой. Цифровая пропасть, Digital Divide, разнесет еще больше по разным полюсам гиков и чайников, Стахановых и Башмачкиных новых технологий. Сегодня бабулька, которую штрафуют за неоплату коммунальных услуг из своего «личного кабинета» (а у нее нет и уже не будет компьютера и смартфона — и даже денег на штраф), представляется нам фигурой уходящей эпохи. Как бы не так; эта бабулька — прообраз грядущего. Ныне живущие, мы с вами, еще натерпятся и от собственного тупого заклина в так называемой реальности (тогда как «все нормальные люди» давно переселились в виртуальную), и от упрямой верности электронике (а ведь давно пора перебраться на какую-нибудь очередную бионику), и от честолюбиво-чванливой «заботы о себе» (тогда как всякое я давно преодолено, протезировано, редуцировано), и от психоригидного убеждения в незыблемости границы между человеческим и нечеловеческим (хотя онтология давно стала текучей).
Но и само принуждение жить лишь в одной эпохе сменится чередой и параллельным сосуществованием трипов. Эфемерные «ламповые» моды будут застигать преимущественно знакомую с этим лишь понаслышке молодежь, ввергая кого в ностальгический садомазотравматизм кровавого «транзита» 2030-х, кого — в романтику путинизма или ельцинизма (разницу между ними еще смогут объяснить молодым несколько специалистов), кого — в винтажную неподвижность застоя, кого — в сталинский жестяк, кого — в комиссарскую юность социализма, кого — в уже и вовсе мифический 1913 год и дальше, дальше…
Конечно, коммунизм обретет в этой системе ностальгической гравитации особый вес: как утопия в квадрате, утопия в законе. Коммунизм, собственно, узаконил, институционализировал такую машину времени со всей навязчивостью темпорального воображаемого: догнать и перегнать, пропустить фазу, перепрыгнуть через формацию… Но не подумайте плохого: «ни грана утопии»! Коммунизм, несомненный преемник утопии Нового времени, порвал с ней — по крайней мере, по видимости — крайне решительно: Маркс в прах раскритиковал утопизм, выдвинув против него научное (он, правда, обычно говорит просто «материалистическое») понимание истории, изучение реальных тенденций, от силы — подыгрывание желательным среди них. Реальный же социализм быстро впал — через голову нововременной, «рациональной» утопии — в хилиастическую идею принесения настоящего в жертву будущему, программу добровольного страдания во имя грядущего царства добра и справедливости (интересно, что в мире 2050 года эта жертвенность воспроизведется на новом уровне, в форме новой этики, ратующей за ответственность перед будущими поколениями). Убегая от утопии, коммунизм стал религией будущего, религией исторического оптимизма. Рай посюсторонен, хотя и за горизонтом индивидуальной экзистенции («зато наши дети» и т.д.). Желанное будущее возможно только сломом прошлого, сломом его неизбежного сопротивления. Если «мертвый хватает живого», то нам не остается ничего другого, как убить мертвого еще раз. Отсюда необходимость избавиться от людей и беспощадное соревнование за то, чтобы вытащить карту жреца, а не жертвы.
Два варианта бегства от утопизма предусматривались в двух ипостасях советского марксизма: научной и проективной. Они постоянно вступали в напряженное взаимодействие в государственной идеологии и приводили к драчкам между ересиархами. Обе сходились на скором пришествии тысячелетнего царства счастья и «конце предыстории», но с нюансами. Для одних этот приход был научной необходимостью, неумолимость которой воплощала логика «Капитала». Для других приход зависел от «наших с вами усилий», от «самодеятельности масс», от «творческого развития теории», от нашей проектной деятельности. Обе ипостаси выплескивались и за пределы суконной идеологии, воплотившись в неофициальной философии в крайних формах, например, соответственно у А. Зиновьева и Г. Щедровицкого. Нелепая проповедь о грядущем вот-вот, при жизни нынешнего поколения, конце (старого) мира и приходе коммунизма по своей дерзости и самоубийственности сродни абсурдистскому космизму молодого Э. Ильенкова, который предлагал (за считанные годы до принятия в 1961 году Программы КПСС, поставившей целью создание материально-технической базы коммунизма в течение двух десятилетий) силами науки поторопить вселенскую катастрофу, некий Гераклитов тотальный пожар, чтобы из праха старого мира как можно скорее возник новый, теперь уже вселенский, коммунизм.
К 2050 году это свободное скольжение вперед-назад по оси исторического времени станет такой же замшелой мифологемой, как и циклическое время. Историософскую манипуляцию эпохами и цивилизациями, их закатами и «клэшами», идентичностями и картинами мира заменит время экзистенции, время повествования, исповеди, анализа, время на диване, в игре, в опыте. Микро-, даже наноистории станут интенсивнее макроистории, ход которой останется так же неумолим: сколь бы утопичными ни были разные утопии, самая утопичная из них — оставить все как есть, сохранить статус-кво, остановить время.
Никакой портрет и никакой срез не дадут представления о мерцающей полиморфности общества 2050 года. В нем встретятся очень разные поколения, и их будет больше, чем когда-либо. При этом разница между тогдашними 10-летними и 90-летними (нами тоись, при дожитии) будет огромной, как никогда в истории. Разным будет не только их опыт, поколенческий и индивидуальный, но и сам букет разных парадигм индивидуаций, через который будет проходить каждый человек. Остались позади времена, когда можно было говорить об одном типе индивидуации, внутри которого рождался, жил и умирал человек. Сегодняшний и тем более завтрашний человек будет проходить не только через возрастные онтогенетические фазы, но и через несколько типов индивидуации. В 2050 году скорость «филогенеза», так сказать, нагонит темп «онтогенеза», смена моделей индивидуализации опередит «естественный» рост данного индивида. К 2050 году уже родится поколение, средняя продолжительность жизни которого будет удлиняться ноздря в ноздрю с его взрослением/старением: биологический возраст будет практически топтаться на месте, тогда как смена технологических и прочих социальных вех будет частой и радикальной.
Итак, гетеротопия и гетерохрония скорее, чем утопия и ухрония. Если авторы классических утопий придавали своим конструкциям обычно единый порядок, единый смысл, единую идею, то утопический мир 2050 года будет и гетеротопным, и гетерохронным, и — гетерогностичным, так сказать. Рай, как учили еще некоторые отцы церкви, — не место и даже не время; он духовен, символичен. Рай-2050 будет представлять собой не у-гнозию, а гетеро-гнозию. Люди 2050 года «будут как дети», но дети самые разные, на порядки более разные, чем сегодня. Разница с другими, не человеческими онтическими конфигурациями станет менее выпуклой, чем внутри того, что раньше называлось родом человеческим.
Россия 2050 года — страна без вертикали (впрочем, и Россия-2020 была таковой лишь на словах). Она уже не кичится своей непонятностью миру. Ибо мир озадачивала, скорее, раздвоенность: на великую русскую литературу (встряхнувшую XIX век), великую русскую науку (запол[о]нившую все НИИ и «лабы» мира), великую русскую музыку (от Бородина до Шнитке и Кисина) и — индустриальную апатию, нахрап государственной лжи, сервильность бесправной массы, моральное убожество, безвкусицу официальной эстетики, удручающую попсу… Впечатление совмещало в себе восхищение и ужас. Растаяв, раздвоенность перестала быть фасцинозумом.
Это разрешилось само собой, когда пала триадическая уваровская печать: «народ» смог стать «мультитудо», только стряхнув с себя такую народность, такую РПЦ и такое государство. Россияне-2050 (где бы они ни жили) не хотят никакой России, у них другие желания: комфорта, справедливости, образования, культуры, способности суждения, информированности, счастья, смысла, дела, мира, покоя и воли…
https://www.colta.ru/articles/society/27888-kniga-rossiya-2050-utopii-i-prognozy-redaktsiya-mihail-ratgauz-fragment-mihail-mayatskiy-a-mozhet-byt-vsyo-budet-naoborot-i-po-raznomu - цинк
Ну здравствуй "новый кочевник" Жака Аттали https://ecocrisis.wordpress.com/civilization/attali-nomade/ в новой упаковке.
PS. Данный опус появился в сборнике выпущенный на средства Фонда Фридриха Эберта, Того самого фонда, который призывает бороться с русским влиянием в Молдавии https://colonelcassad.livejournal.com/3891378.html и бороться с российскими нарративами. Тот самый, который пытался продвинуть установку памятника офицеру вермахта в Волгограде https://colonelcassad.livejournal.com/4088061.html. Того самого, которой причастен к организации фестиваля "Артдокфест", https://colonelcassad.livejournal.com/3870794.html, где показывают фильмы героизирующие украинских неонацистов, а также продвигал создание сибирской культурной идентичности и т.д. и т.п. До сих пор вызывает серьезное удивление, что данный фонд продолжает действовать на территории РФ.
Вернуться назад