Во время встречи Владимира Путина с участниками конференции клуба «Валдай» многих участников и наблюдателей привело в замешательство высказывание президента по отношению к Турции, её лидеру и роли этой страны в конфликте на Южном Кавказе. Заявление о рабочих и даже конструктивных отношениях с Анкарой контрастирует с практически всеобщей тревогой по поводу того, что она повсеместно провоцирует дестабилизацию, достаточно агрессивна по отношению ко всем своим соседям и вообще стремится воссоздать на границах России новую Османскую империю. Думается, что в реальности дело действительно обстоит не так драматично, и гипотеза, что Турция – именно тот партнёр в регионе, который действительно больше всего устраивает Россию, имеет право на жизнь.
Международная политика, как и любая другая, является областью, где доминирует силовое взаимодействие. И чем большее количество компонентов силы государство может использовать в отношениях с партнёром, тем более свободно оно ведёт с ним дипломатический диалог.
Это совершенно невозможно без риска сразу очутиться в апокалиптическом сценарии, когда речь идёт о взаимоотношениях с партнёрами на Западе. Здесь у главных потенциальных противников есть либо сопоставимые с Россией арсеналы ядерного оружия (США), либо другие – так или иначе угрожающие ей (Великобритания, Франция).
Представим себе, что Россия заснула на несколько лет и, проснувшись, обнаружила у себя под боком Османскую империю Реджепа Тайипа Эрдогана, занимающую пространство от Адриатики до Каспия, а то и дальше. Но вряд ли эта страна сможет всерьёз угрожать жизненным интересам и ценностями России. Даже влияние на мусульманские общины на Урале или Северном Кавказе не создаст для российского государства серьёзного стресса, пока оно само будет способно эти регионы контролировать. Всяческие турецкие или арабские поползновения в этих регионах, особенно в Чечне, представляли собой проблему в те времена, когда контроль Москвы там рухнул по причине беспорядка в самой российской столице. Вряд ли стоит ожидать от главы Российской Федерации, основной заслугой которого как раз и стало восстановление территориального единства, возвращения к идее «берите столько суверенитета, сколько хотите». Его предшественник полагал именно такой принцип способом решения проблем, для Путина невозможно даже размышление в такой логике.
Подобно любой империи, как правильно подметил один из учёных коллег, Россия достаточно свободно относится к территориальным активам, которые находятся за пределами её суверенных границ. Она всегда будет ожесточённо пресекать попытки спустить её флаг там, где он однажды поднят.
Но во всех других случаях формально суверенные союзники могут рассчитывать только на то, что их географическое положение критически важно для наземного доступа к российским святыням в Москве и нефтеносной Западной Сибири.
Не стоит пугать Россию тем, что вслед за Карабахом нога турецкого башибузука окажется на её мусульманских территориях. То, что находится за Кавказским хребтом, и «центр силы» российского могущества в Сибири – совершенно разные сюжеты. Тем более, как известно, ракеты с кораблей в устье Волги могут поразить цели даже на Ближнем Востоке.
Но можно предположить, что ещё более важен другой аспект военного доминирования России в отношениях с Турцией. На протяжении всех тридцати лет после холодной войны Россия испытывает значительный дискомфорт в связи с тем, что её военная сила неприменима в отношениях с главными партнёрами на Западе. С США она неприменима по определению. Задачи, для решения которых стало бы необходимым даже ограниченное применение оружия по американским военным, должны быть настолько значительными, что их можно было бы сопоставить с причиной ядерной войны. С европейцами Россия была и остаётся в рамках принципа неприменения военной силы и старается (взаимно) не учитывать этот фактор в дипломатическом диалоге. Такой принцип унаследован с тех времён, когда Москва стремилась стать частью либерального международного порядка. Но он сохраняется и сейчас, что частично объясняется наличием американского ядерного зонтика над Западной Европой, а частично – просто правильной традицией, не позволяющей российско-европейским отношениям окончательно одичать. Но этот же фактор неприменимости военной силы остаётся непреодолимым препятствием для того, чтобы Россия и европейские державы могли создать между собой порядок и институты, адекватно учитывающие силовой потенциал участников.
Во взаимодействии с Турцией такие традиции и структурные условия отсутствуют. В этом году Россия уже применяла силу, что с большой вероятностью повлекло гибель нескольких десятков турецких военных. «Красная черта», о которой мы можем говорить в рамках дискуссий с Западом, в отношениях с Турцией перейдена в октябре 2015 года, когда был сбит российский штурмовик в Сирии. В результате Москва может вести с Анкарой диалог, практически не ограничивая себя в выборе возможных инструментов убеждения.
За последние годы положение Турции внутри западного сообщества коллективной безопасности изменилось. Безусловно, Анкара послушает доводы Вашингтона, если те окажутся достаточно убедительными даже в таком принципиальном для себя вопросе, как прекращение боевых действий вокруг Нагорного Карабаха. Но это не означает, что гарантии безопасности в рамках НАТО распространяются на Турцию даже в той сомнительной степени, как это происходит сейчас в отношениях Соединённых Штатов и Западной Европы. Тем более что в отличие от периода холодной войны основной противник США в Европе – Россия – также не нуждается в том, чтобы нацеливаться на оккупацию Турции и создание там марионеточного правительства.
Отношения Анкары с европейскими союзниками по НАТО осложняются тем, что ведущие страны Евросоюза достаточно эгоистично повели себя в вопросе о вступлении Турции в это объединение. Сейчас у Турции открытый конфликт не только с традиционно враждебной Грецией, но и со второй по степени могущества страной ЕС – Францией. В отличие от Польши или даже Прибалтики российское давление на Турцию не является угрожающим для безопасности континентальной Европы. Париж и – скрыто – Берлин его даже приветствовали бы в расчёте на то, что конфликт с Россией заставит Эрдогана быть более сговорчивым на западном направлении. Но есть большие сомнения в том, что Москва намеревается таскать из огня каштаны для Эммануэля Макрона и его клиентелы в странах Южной Европы.
Вряд ли мы можем при этом опасаться эскалации российско-турецкого силового взаимодействия по примеру того, как это произошло в середине XIX века. Тогда военное давление России на Османскую империю происходило в условиях, при которых война великих держав между собой была не только возможным, но часто и наиболее простым способом разрешения противоречий или снятия озабоченностей. Сейчас такая война ограничена ядерным фактором.
Наша гипотеза состоит в том, что непреодолимые ограничители использования силовых возможностей в международной политике являются не менее эффективными ограничителями дипломатического диалога. Россия чувствует себя с Турцией уверенно не только потому, что любое гипотетическое усиление этой страны не будет представлять для Москвы угрозу. Диалог России и Турции свободен от любых ограничителей, как институционального, так и силового характера. В результате он становится достаточно непредсказуемым по своим практическим последствиям, но оставляет обе стороны свободными в своих решениях. А поскольку военные возможности России всё равно больше, то она более и свободна.