Тот европо- и западоцентризм, к которому Россия привыкла за последние примерно триста лет, перестаёт соответствовать мировой картинке. Мы просто не можем себе позволить воспринимать Азию как нечто вторичное. Налицо исчерпанность прежней модели отношений с Евросоюзом, и она будет скоро концептуализирована – так или иначе.
Министр иностранных дел Сергей Лавров выступил с весьма жёстким заявлением: Россия может прекратить диалог с Евросоюзом. Так резко, пожалуй, министр Лавров ещё не выступал, и что спровоцировало его на эти слова, я не знаю, – возможно, долгий разговор с Жозепом Боррелем, главой европейской дипломатии. Видимо, он был неконструктивным.
Естественно, это заявление будет воспринято в ЕС с большим неудовольствием и возмущением, но я бы смотрел на слова Лаврова сквозь призму длительного процесса, который начался довольно давно – раньше, чем кризис в отношениях России и ЕС. Корни этого заявления уходят в период, когда отношения были абсолютно радужными и лучезарными.
Общее, но непонятное
В 1990-е годы была заложена основа новых отношений между Евросоюзом и Российской Федерацией. Эти два международных субъекта появились на карте мира практически одновременно: Россия – в конце декабря 1991 г., а Евросоюз – в феврале 1992 г. Россия и ЕС ровесники в нынешних своих ипостасях, но и та, и другой – наследники длительной традиции, российской и европейской. В тот момент – и это было зафиксировано в договоре о партнёрстве и сотрудничестве 1994 г. (ратифицировано в 1997 г.) – Россия и ЕС устанавливали отношения тесного партнёрства, которое в какой-то момент даже было названо стратегическим.
Это не «Европа от Лиссабона до Владивостока» – такой лозунг выдвинул президент СССР Михаил Горбачёв в 1989 г., именно лозунг общеевропейского дома, за ним не стояло никакой практической конструкции. А вот за партнёрством России и ЕС стояла конкретная идея: интеграция. Но Россия рассматривалась не в качестве члена ЕС – об этом речи никогда не шло, а как некая часть, не вполне понятно, какая, но явно существенная, той большой Европы, которая тогда начала строиться. А Большая Европа, как её тогда видели, имела ядром расширявшийся Европейский союз – между 1992 и 2007 гг. он увеличился более чем вдвое по числу стран, – и включила бы в себя и бывшие советские республики, в первую очередь Россию. Создавалась некая общеевропейская сфера, но статус России в этой сфере никогда не был ни описан, ни даже обговорен; просто подразумевалось, что Россия будет частью Европы, причём – подразумевалось обеими сторонами.
Насколько обе стороны одинаково понимали партнёрство – вопрос сложный и теперь уже, видимо, можно сделать вывод, что понимали по-разному.
В идеале все страны, вошедшие в европейскую сферу, должны были перенять европейские нормы и правила и дальше уже или стать членами ЕС (кто мог это сделать в силу своего размера), или – как Россия и Украина – стать ассоциированными участниками. Гармонизировать законодательство с Европой, но в одну сторону, в европейскую.
И в этом, замечу, – принципиальное отличие от идеи «Европы от Лиссабона до Владивостока»: Михаил Горбачёв, конечно, никаких деталей общеевропейского дома тогда не продумывал, но само собой разумелось, что партнёрство будет равноправным. Президент СССР и его соратники руководствовались идеей конвергенции, взаимного сближения: Советский Союз со своими плюсами, Европейское сообщество (тогда ещё не Союз) и Запад в целом – со своими, мы их как-то сочленяем, и получается что-то очень хорошее. Утопия – не план.
Надо сказать, что самые серьёзные усилия для воплощения этого плана – вхождения России в общеевропейскую сферу на европейских принципах – совершались не в 1990-е гг. при Борисе Ельцине, а в начале 2000-х гг., при Владимире Путине первого президентского срока. При Ельцине говорить об интеграции с Европой было сложно, нужно было преодолевать внутренний кризис. А в 2000-х гг. государство и аппарат стабилизировались, нефтяные доходы наполнили казну, и вот тогда президент Путин – с 2001 и до 2005 или даже 2006 гг. – начал усердно искать возможность оговоренное партнёрство с ЕС реализовать, продолжить сближение.
Понятно, что уже не общее
Но потенциал России значительно вырос к тому времени, выросли и представления о том, какую роль Россия должна играть в партнёрстве с Евросоюзом: представления о бесспорном подчинении европейским нормам не воспринимались как легитимные, партнёрство должно было создаваться если не на равных, то по крайней мере на особых условиях. Но Евросоюз подходил к России – не рассматривая, повторю, как кандидата на вступление, – так, будто она кандидат! То есть ни о каких особых условиях для России речи никогда не шло и не могло идти, это противоречило бы самим принципам европейской интеграции.
Потому-то начиная где-то с середины 2000-х гг. возникла эрозия самой идеи партнёрства России и ЕС, стратегического и интеграционного. Шла эрозия довольно медленно, и не только по той причине, что Россия стала меняться существенно во внутренней политике и во внешней, но и по той, что ЕС тоже стал переживать трансформацию, которой нельзя было ожидать: он стал вступать в кризисные обстоятельства, в полную силу они вошли в начале 2010-х гг.
И теперь если мы посмотрим уже на 2010-е гг., то увидим, что рамка оставалась прежней, той, что была очерчена в начале 1990-х г., в базовом договоре, который до сих пор действует, а содержание отношений всё больше удалялось от того, что было тогда. Задачи сторон, а главное, представления о себе расходились всё дальше и дальше.
Ярчайшая иллюстрация – стенограмма пресс-конференции последнего саммита «Россия – ЕС», который состоялся в Брюсселе в конце января 2014 г. В Киеве уже бушует майдан, до бегства президента Украины Виктора Януковича и смены власти остается три недели, отношения с европейцами неприязненные донельзя, потому что мы оказались по разные стороны баррикад с ними, – а в стенограмме и президент Путин, и тогдашний председатель Еврокомиссии Мануэл Баррозу продолжают повторять те же мантры, что повторялись до этого годами, если не десятилетиями: партнёрство, общее пространство, дорожные карты и так далее. А лица у них были такие, что становилось понятно: ничего такого не будет. Но других формул не было! Всё по-прежнему шло из начала 1990-х гг., действовала всё та же заявка на будущее тесное партнёрство. Дальше случилась Украина и много чего другого, – в общем, та рамка стала совсем уже анахронизмом: реальные отношения вступили в фазу антагонистическую и высококонкурентную. Хотя всё ещё говорилось о партнёрстве, о диалоге, обо всём том, что было 25 лет назад.
И вот теперь министр иностранных дел России Сергей Лавров, можно сказать, подвёл под всей этой историей черту. Я воспринимаю его заявление как констатацию: всё закончилось, той рамки больше нет.
Это не означает, конечно, что заканчиваются отношения России и европейских стран, но они заканчиваются в том виде, в каком были.
Общее, но другое
Теперь должна появиться новая рамка, но ждать её придётся долго. Сейчас у нас совершенно другие обстоятельства, и они диктуются прежде всего тем, что и Россия, и ЕС, каждый по-своему, пребывают в состоянии глубочайшей внутренней трансформации. И обе трансформации происходят в контексте хаотически меняющегося мира. Трансформация сама по себе – довольно мучительный процесс, плюс она накладывается на полную внешнюю неопределённость. Для всех стран мира, то есть и для ЕС, и для России тоже, процесс внутреннего переустройства будет кратно важней, чем любые внешние отношения. Нам сейчас может казаться, что это какая-то аномалия, но на самом деле это новое состояние мира, и ситуация будет ещё усугубляться. Лучше всего это видно на примере США, мирового лидера, мирового гегемона: там внутренняя политика абсолютно сожрала всё остальное. Это не короткий процесс, и он не связан с взбалмошностью президента Дональда Трампа или какими-то особенно злобными качествами Владимира Путина, нет.
Мы вступили в эпоху кардинального переустройства мира. И та рамка, которой мы, может быть, взыскуем в отношениях с Европой, не появится именно по вышеописанным причинам – сейчас просто не до неё. Разумеется, железный занавес между Россией и ЕС с неба не обрушится, отношения – гуманитарные, экономические, которые хотя и пострадали от санкций, остаются интенсивными, культурные и даже политические – тоже, но это утилитарные отношения, без намёков на совместные цели, с гораздо большим вниманием к двусторонним связям с отдельными европейскими странами.
Но ещё больше мы вынуждены контактировать с теперь уже нашим главным соседом – Китаем. Главный он не потому, что мы поссорились с Западом и приходится оборачиваться на Восток. Хотя и это тоже существенно – прежде всего потому, что когда у нас рядом с гигантской общей границей растёт как на дрожжах страна, которая того и гляди станет если не мировым гегемоном, то одним из двух столпов нового миропорядка, то хотим мы того или нет, отношениям с этим соседом придётся уделять кратно больше внимания, чем мы привыкли.
Это важнейший фактор – и он серьёзно будет менять наши отношения с Европой, в частности потому, что мир меняется в восточном направлении. В лучшую сторону или в худшую – другой вопрос. Совершенно не факт, что в лучшую. Но тот европо- и западоцентризм, к которому Россия привыкла за последние примерно триста лет, перестаёт соответствовать мировой картинке. Мы не можем себе позволить – а пока продолжаем! – воспринимать Азию как нечто вторичное. Если так продолжать, то действительно, начнется ползучая экспансия с той стороны.
В любом случае налицо исчерпанность прежней модели отношений с Евросоюзом, и она будет скоро концептуализирована – так или иначе.