Если сегодня, учитывая новый импульс Европы, мы хотим провести параллель между немецким и европейским курсом, то должны прежде всего взглянуть на последствия воссоединения Германии для европейской политики. Об этом пишет известный философ и социолог Юрген Хабермас, статью публикует To Vima. По его мнению, объединение Германий приняло форму почти классического национального государства, что противоречит самой идее политически объединенного Евросоюза. Но всякое противоречие должно раскрыться.
Если сегодня, учитывая новую европейскую динамику, мы хотим провести параллель между немецким и европейским курсом, мы должны сначала взглянуть на запоздалые последствия воссоединения Германии для европейской политики. Хотя отказ от немецкой марки в качестве платы за воссоединение немецкого национального государства был важным шагом на пути к интеграции, шагом со многими последствиями, дальнейшее углубление европейского сотрудничества не было немедленно продвинуто.
Для бывших граждан ГДР, которые были политически социализированы совершенно по-другому, проблема Европы не имела того же смысла и значения, как для граждан «старой» Федеративной республики. Однако после воссоединения интересы и уровень осведомленности последующих правительств Германии изменились. Первоначально основное внимание уделялось беспрецедентным усилиям по адаптации проблемной экономики ГДР к капиталистической модели Рейна и ознакомлению бюрократии, возглавляемой Социалистической партией, с административной практикой верховенства закона.
В дополнение к этой необходимой интроверсии, правительства, начиная с Коля, относительно быстро адаптировались к «нормальности» воссозданного национального государства. Историки, восхвалявшие эту закономерность в то время, по-видимому, несколько преждевременно отвергли разработанные на Западе теории о транснациональной идентичности.
Однако динамичная внешняя политика Германии создала у скептически настроенных наблюдателей впечатление, что Берлин из-за своей растущей экономической мощи стремился наладить отношения с США и Китаем, минуя своих европейских соседей, в некотором роде через глобального посредника. Однако национальное объединение само по себе не было главной причиной, по которой робкое федеральное правительство до недавнего времени встало на сторону Лондона и взяло на себя обязательство по дальнейшему расширению Европейского союза, а не по игнорированию институционального углубления валютного союза. В большей степени это было связано с экономическими причинами, которые стали еще более очевидными во время кризиса финансового сектора и государственного долга. До подписания Лиссабонского договора, который вступил в силу 1 декабря 2009 года, Европу в первую очередь беспокоили институциональные последствия и социальные волнения, вызванные расширением 2004 года на Восточную Европу.
Отмена европейской политики Германии
Еще до введения евро, решение о котором было принято в Маастрихте, эксперты указывали на дисфункциональную структуру планируемого валютного союза. Даже участвовавшим в этом политикам было ясно, что общая валюта, которая лишала экономически более слабые государства возможности девальвировать их соответствующие национальные валюты, должна была еще больше усугубить экономический дисбаланс внутри Валютного союза, поскольку последний не имел политической компетенции для этого. принять компенсационные меры. Стабильность может быть достигнута только за счет фискальной и налоговой гармонизации и, в конечном счете, только за счет общей фискальной, экономической и социальной политики. Таким образом, Валютный союз был основан в то время основными действующими лицами этого проекта как раз в ожидании постепенного перехода к политическому Европейскому союзу.
Отсутствие этих более глубоких реформ привело во время финансового и банковского кризиса 2007 года к принятию известных мер, которые были частично несовместимы с законодательством ЕС, но также и к последующему спору между странами Северной Европы и Юга. так называемые «спонсоры» и «бенефициары» соответственно [см. Ashoka Mody, «Eurotragedy», Oxford 2018].
Даже во время этого кризиса Германия, как государство-экспортер, сохраняла жесткую позицию и не предпринимала никаких дальнейших шагов для ее углубления за счет обобществления долгов, даже когда Эммануэль Макрон уже в 2017 году продвигал обширные планы в сторону укрепления Союза и необходимости отхода от идеи национальных государств. Поэтому архитектор жесткой политической экономии, наложенной Германией на Европейский совет, проливает крокодиловы слезы, когда ретроспективно заявляет, что «сегодня нам в первую очередь нужно политическое мужество, которого у нас не было в 2010 году, для дальнейшего углубления еврозоны. Возможность нельзя упускать. Мы должны решительно использовать этот беспорядок, чтобы преобразовать валютный союз в экономический союз через Европейский фонд восстановления «[см. Вольфганг Шойбле,» Aus eigener Stärke «, в FAZ, 6.7.2020].
Под «беспорядком» Вольфганг Шойбле (бывший министр внутренних дел, бывший министр финансов ФРГ, председатель бундестага) имеет в виду драматические экономические последствия пандемии. Но почему сегодня Меркель и Шойбле призывают к тому мужеству, которого они не проявляли 10 лет назад?
Разве это внезапное изменение курса связано только с оправданным с экономической точки зрения опасением окончательного провала европейского плана, что также приведет к изменению соотношений? Или это страх перед опасностью более широких глобальных геополитических изменений, которые угрожают демократическому образу жизни и культурному самосознанию европейцев?
Вкратце: на что указывает внезапное и почти заговорщическое принятие обобществления долгов, которое демонизировалось в течение многих лет? Хотя в этом повороте виднеется огромная дерзость, у Шойбле, по крайней мере, есть давний проевропейский бэкграунд. Однако это радикальное и резкое изменение курса остается еще одной загадкой для глубокого прагматика Ангелы Меркель, которая всегда сохраняет последовательную позицию и действует последовательно, руководствуясь социологическими опросами. Ее решение уйти в Брюсселе с поста лидера сторонников жесткой экономии было продиктовано чем-то другим, кроме опросов общественного мнения. Как и в предыдущих случаях, смещение внутриполитического уровня баланса сил дифференцировало наиболее тесные взаимосвязи и споры. Примечательно, что почти рефлексивная внутренняя критика обращения Меркель была подавлена. Почти в мгновение ока Меркель решила беспрепятственно работать с Макроном и прийти к историческому компромиссу, проливающему свет на вопрос о будущем Европейского Союза. Мы можем разумно спросить себя, что случилось с возражениями со стороны сильных критиков Европы, а именно государственного экономического крыла ХДС, ассоциаций крупного бизнеса и крупных издателей?
В последние годы во внутренней политике произошли большие перемены — а Меркель всегда была в этом заинтересована — в том, что впервые в истории Федеративной Республики на правых позициях Союза была консолидирована успешная партия. Критика Европы с националистическим подходом, в которой присутствует беспрецедентный радикализм, больше не вызывает отвращения, а стоит здесь обнаженной и этноцентричной. До этого руководство ХДС всегда стремилось замаскировать немецкий экономический национализм проевропейской риторикой. И тем не менее, смещение политических сил дало голос динамике разоблачения, которая долгое время развивалась в процессе внутреннего германского объединения.