ВЕСТЕРНИЗАЦИЯ И ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ: ДВИЖЕНИЕ ПО ВСТРЕЧНЫМ?
Сегодня многие западные аналитики и отечественные представители либеральной оппозиции, огорчённые тем, что в нулевые годы процесс вестернизации нашей страны забуксовал и даже пошёл вспять, проводят довольно смелые параллели между современной Россией и поднявшимся на дыбы арабским миром. Однако эти параллели покоятся в большей степени на их ожиданиях, нежели на реальном состоянии сравниваемых обществ. По огромному количеству параметров арабский мир напоминает скорее не Россию начала двадцать первого, а Россию начала двадцатого века.
События, охватившие арабский мир, могут стать отправной точкой крупнейшего за последние полтора десятилетия геополитического сдвига. Не случайно к ним прикованы взоры и с ними связаны ожидания миллионов людей, в том числе наших соотечественников.
Разнообразные оценки, которые даются «финиковым революциям» в нашей стране, тяготеют к двум конкурирующим формулам. Первая: американские спецслужбы и купленные за доллары «грантоеды» организовали новую волну манипулируемых мятежей в интересах США. Вторая: изнывающие под авторитарным ярмом народы Ближнего Востока поднялись на борьбу за гражданские права и свободы.
При внешней полярности обеих формул, они почти одинаково определяют мейнстрим происходящих перемен: геополитическое приближение арабского мира к Западу, распространение в странах Северной Африки и Ближнего Востока западных ценностей. На этом достаточно единодушном фоне теряются голоса отдельных специалистов, указывающих, что очередная серия «цветных революций» носит заметный «зелёный» оттенок. Если это верно, то после того, как затихнет шум уличных манифестаций, Запад может обнаружить в президентских креслах Магриба не своих поклонников и почитателей, но критиков и конкурентов.
За последние триста-четыреста лет демократизация является главной тенденцией политического развития западного общества. Поэтому мы невольно связываем в сознании демократизацию с вестернизацией. Вовлечение в активную политику широких народных масс кажется нам распространением базовых западных ценностей. Но демократизация и вестернизация отнюдь не тождественны, что подтверждают многочисленные исторические примеры, в том числе из нашего собственного прошлого.
Сегодня многие западные аналитики и отечественные представители либеральной оппозиции, огорчённые тем, что в нулевые годы процесс вестернизации нашей страны забуксовал и даже пошёл вспять, проводят довольно смелые параллели между современной Россией и поднявшимся на дыбы арабским миром. Однако эти параллели покоятся в большей степени на их ожиданиях, нежели на реальном состоянии сравниваемых обществ. По огромному количеству параметров арабский мир напоминает скорее не Россию начала двадцать первого, а Россию начала двадцатого века. На это сходство указывает, прежде всего, демографическая структура населения: высокая доля молодёжи, низкая урбанизация, большой удельный вес сельских выходцев в городах. Сюда же стоит добавить значительный процент людей, получивших традиционное религиозное воспитание; сильные семейно-родовые связи; слабую систему государственной социальной защиты; невысокий образовательный уровень населения; разветвлённую сеть боевого (в том числе террористического) подполья и другие сближающие признаки.
Революционная весна Семнадцатого года в России тоже воспринималась либеральной интеллигенцией как заря вестернизации (заметим, а консервативной общественностью — по полной аналогии с оценками нынешних «финиковых революций» — как происки внешних супостатов). Однако урожайная революционная осень принесла совсем иные плоды. Вовлечение в активную политику гигантских солдатских, рабочих и крестьянских масс завершилось рождением сугубо антизападного социального проекта.
Выяснилось — причём выяснилось неожиданно для самих лидеров Февраля 1917 года — что слой людей, желающих западного парламентаризма, оказался чрезмерно тонким. Этот слой, преимущественно элитарный, держался на поверхности социальных процессов исключительно в условиях стабильного авторитарного режима — и создавал видимость «общественного единодушия». Но стоило качнуться глубинам молчаливого народного океана — плёнка мгновенно прорвалась и обнажила преобладание совершенно иных ценностей.
В этом, однако, нет ничего удивительного. В дореволюционной России именно элита была в наибольшей степени европеизирована. Европу идеализировал, прежде всего, барин, почитывавший Жорж Санд, холивший английских верховых и ездивший отдыхать в Баден-Баден. Революционный переворот лишил агентов вестернизации их доминирующего положения. Политику стали вершить люди, имевшие о европейских ценностях довольно смутное представление. Демократизация породила контрвестернизацию.
Очень похожую ситуацию можно было наблюдать и в истории других вестернизируемых цивилизаций. Например, китайская элита после первой опиумной войны довольно легко признала западное лидерство и смирилась с положением страны-ученика. В то же время массовые народные движения — тайпинов и особенно ихэтуаней — носили ярко выраженный антизападный характер.
Таким же стабильно антизападным настроением отличаются и народные движения исламского мира. Там сторонникам вестернизации неоднократно приходилось опираться на военную диктатуру. Вспомним, что сравнительно недавние военные перевороты в Турции (сентябрь 1980 года) и в Алжире (декабрь 1991 года) были совершены ради спасения западных ценностей перед лицом победы исламских партий на демократических выборах. Демократия (возможность народного волеизъявления) при этом либо полностью сворачивалась, либо радикально ограничивалась. Напротив, свержение монархии и пробуждение широких народных масс в Иране (февраль 1979 года) завершилось реализацией масштабного антизападного проекта. Для задач вестернизации исламского мира (как и любой «догоняющей цивилизации») более удобным оказывалось авторитарное правление, так как поклонники Запада концентрируются в элите, но не находят поддержки в нижних и средних слоях социальной пирамиды.
Не будем спорить — и те, кто квалифицирует «финиковые революции» как вмешательство западных спецслужб, и те, кто видит в них притягательное воздействие западных свобод, по-своему правы. Однако реальная жизнь многогранна, и сторонники упомянутых выше формул опираются на весьма специфические грани истины. Я убеждён, что перед нами прежде всего проявление внутренних сил мусульманского общества, хотя эти силы и раскрываются под мощным западным воздействием.
То, что революционная ситуация в короткий срок сложилась в совершенно разных странах Востока — полусоциалистической Ливии и либеральном Тунисе, процветающем Бахрейне и нищем Йемене, подчёркнуто исламском Омане и относительно светском Египте, — подчёркивает цивилизационное единство мусульманского мира. Революционный этап назрел, к нему подошла вся исламская цивилизация, связанная, при внешней раздробленности, очень чуткой духовной связью.
Шатаются не только откровенно антиамериканские режимы, но и верные сателлиты НАТО. Этот факт невозможно объяснить теорией управляемых из-за океана «цветных революций». Конечно, Америка, как самоуверенный гроссмейстер, старается играть на всех геополитических досках, но вряд ли кто-то в Штатах мог планировать именно такое развитие событий. Ни спецслужбы, ни фонды демократии не предвидели молниеносного «эффекта домино» — по крайней мере, на волнах мятежной стихии мы не видим ни организованных Западом сетевых структур, ни раскрученных в западных СМИ лидеров, как это было в Белграде, Киеве или Тбилиси. Здесь бурлит внутренняя энергия арабских стран, не умещающаяся в прокрустовом ложе статус-кво.
Сегодня исламский мир (как и Россия вековой давности) находится на пике своего демографического роста. В такие периоды обществу бывает присуще коллективное ощущение, похожее на то, что каждый индивидуум переживает в юности — дерзкое ощущение безграничных перспектив. В подобном амбициозном состоянии и делаются революции. Точно так же молодости не свойственно копировать чужой опыт — ей присуща, прежде всего, вера в себя. Поэтому следует ожидать, что революционный исламский мир будет в первую очередь утверждать своё коллективное «я», не пасуя перед Западом, а тесня его по всем направлениям (что, конечно, не исключает заимствование определённых ценностей и социальных практик).
Подчеркнём, что экспорт революций на территорию других цивилизаций никогда не приводил к их духовному присоединению. Семена, посеянные в чужую почву, неизбежно мутируют. Так, вестернизация стран Восточной Европы отнюдь не укрепляет в них присущие современному Западу плюрализм и толерантность, но стимулирует радикальный этноцентризм. А в качестве самого впечатляющего примера «экспортной метаморфозы» можно привести осуществлённую при поддержке Советского Союза коммунистическую революцию в Китае. Утверждение социализма не только не привело к русификации (советизации) этой древней цивилизации, но породило геополитического соперника СССР, гораздо более неудобного, нежели довоенный вестернизируемый Китай.
Ожидаю, что и нынешняя панарабская революция, какие бы внешние силы ни пытались на неё влиять, будет прежде всего творческим актом самого мусульманского мира. Европеизированные элиты уступают штурвал проснувшимся народным массам. Авторитарные режимы, подобно тонкой земной коре сдерживавшие клокочущую магму, трещат по швам. Наступает время землетрясения. Раскалённая лава сжигает своих и чужих. Внешние усилия в такой момент тщетны. Новый рельеф сформируют силы, вырвавшиеся из глубины.
Владимир Тимаков
Вернуться назад
|