Детотрясение

Надо ожидать неожиданного — вот один из главных уроков истории демографических идей, да и всей истории демографически крайне бурного ХХ века

Демография — коварная наука. В ХХ веке радикальная смена парадигмы в демографии происходила не реже, чем в науках, считающихся передним краем человеческих знаний, таких, как теоретическая физика. Как только среди исследователей популяционных трендов устанавливался относительный консенсус, жизнь быстро ломала его. История демографии усеяна несбывшимися прогнозами.

Эта закономерность прослеживается еще с Томаса Мальтуса, которого можно считать родоначальником теоретической демографии. На рубеже XVIII и XIX веков он сформулировал идею о влиянии ресурсных ограничений на демографический рост. Но именно в это время Англия стремительно превращалась в промышленную державу, в которой чисто аграрные ограничения на производство продовольствия становились все менее актуальными. Большая часть XIX века в Европе проходила под знаком преодоления "мальтузианской ловушки".

К началу ХХ века достижения санитарии и медицины в странах, испытавших промышленную революцию, привели к резкому падению детской смертности. Вслед за смертностью начала уменьшаться и рождаемость. Качественно и количественно рос средний класс, городское население стало превышать сельское. Массовый голод исчез из европейской цивилизации (последним его проявлением был ирландский "картофельный мор" в середине XIX века). Самого Мальтуса стали называть "пророком прошлого".

Но почему падение смертности повлекло за собой падение рождаемости?

 

Экономическая теория и здравый смысл подсказывают, что "оптимизируемый параметр" в принятии демографических решений — не количество рожденных детей, а число детей, достигших взрослости.

В исторических аграрных обществах детская смертность составляла около 50%. Поэтому, если родители хотели иметь, скажем, троих детей, то им нужно было родить шестерых. В экономически развитых обществах количество рожденных детей практически равно числу взрослых потомков. Один этот фактор объясняет двукратное падение рождаемости.

Но в 20-е и 30-е годы ХХ века рождаемость в западном мире упала еще больше. В США суммарный коэффициент рождаемости опустился до уровня простого воспроизводства населения, а, например, в Англии и Франции рождаемость упала еще ниже.

В этот же период демография стала по-настоящему математической наукой (в результате основополагающих работ Альфреда Лотки в США). Новый математический аппарат позволял предсказывать будущую динамику населения, но для этого нужно было делать предположения о том, какими будут основные демографические параметры: рождаемость, смертность и миграция. Из этих процессов наиболее предсказуемый — смертность. После того как страна совершила переход от аграрного общества к индустриальному, смертность начинает плавно убывать. Поэтому, исключая возможность катастрофической войны или не менее катастрофических экономических реформ (как было в России в 1990-е), резонно ожидать, что смертность будет продолжать плавно убывать. Миграционные потоки определяются более сложным, но в целом понятным комплексом факторов. А вот с рождаемостью, как мы увидим, все обстоит гораздо сложнее.

Прогнозы, сделанные демографами в 1930-е, вызвали шок в обществе. Во Франции, например, предсказывалось уменьшение населения за 50 лет с 42 до 30–34 миллионов (для сравнения: реальная численность французского населения в 1980-е годы достигла 56 млн). Такие прогнозы сыграли не последнюю роль в принятии ряда пронаталистских мер в предвоенной Франции, которые были горячо поддержаны как правыми, так и левыми политиками. Французский политический дискурс 80-летней давности в отношении демографии удивительным образом напоминает то, что мы слышим в России сегодня.

Другой важной вехой в развитии демографии в этот период была теория демографического перехода (ТДП). Ее ранняя версия, за авторством Уоррена Томпсона, появилась еще в 1929 году, а в дальнейшем она была развита американским демографом Фрэнком Ноутстейном и социологом Кингсли Дэйвисом. Падение рождаемости, происходящее в результате модернизационных процессов, ТДП объясняет с экономической точки зрения.

В России в популярной литературе падение рождаемости нередко объясняется просто: "Для аграрного общества дети — подспорье, а для городского — обуза". В традиционной крестьянской семье дети рано включаются в трудовую жизнь, расходы на воспитание и образование ребенка невелики, а в отсутствие государственного соцобеспечения дети гарантируют поддержку в старости. В развитом индустриальном и постиндустриальном обществе ребенок требует больших усилий и материальных затрат на образование, а пенсионная система снимает с детей основную ответственность за поддержку родителей в старости. К тому же в результате того, что все большая часть женщин получает высшее образование, большинство из них пропускают период наивысшей фертильности, становятся более независимыми и предпочитают отказаться от трудоемкого выхаживания и воспитания многочисленного потомства.

Таким образом, при переходе от традиционного аграрного общества к современному экономическая "ценность" детей (дополнительная рабочая сила в хозяйстве, гарантия обеспеченной старости) убывала, а их "стоимость" (затраты на обучение) возрастала. В соответствии с законом спроса-предложения, "потребление" детей должно падать.

Ребенок, конечно, не товарный продукт. Но к достоинствам ТДП принадлежат ее логическая стройность и способность давать четкие прогнозы. И все было бы хорошо для этой теории, если бы рождаемость продолжала убывать после 30-х годов ХХ века. Но тут ситуация вновь резко изменилась.

 

Сразу после окончания Второй мировой войны в западных странах начался мощный подъем рождаемости. Этот период (примерно 1945–1965 годы) получил название беби-бума. Особенно заметным беби-бум стал в США, где семьи с четырьмя-пятью детьми вновь стали нормой, как это было еще в конце XIX века. Интересно, что в США подъем рождаемости начался еще в конце 1930-х, и даже во время войны коэффициент суммарной рождаемости оставался выше, чем в 1930 году.

Одновременно с ростом рождаемости в развитых странах произошел взрывной рост населения в развивающемся мире. Туда все более проникали достижения медицины и "зеленой революции". Регулярный массовый голод стал отступать из большинства этих стран, и резко упала детская смертность. В целом бум рождаемости в третьем мире повторял траекторию развитых стран примерно с вековым опозданием.

Ситуация с рождаемостью достигла такого накала, что прежние призывы к женщинам рожать больше (в довоенные годы) сменились в западном мире страхом перед "популяционным взрывом".

Бурный рост населения Земли в очередной раз вызвал всплеск неомальтузианских идей. Огромную популярность получила книга "Популяционная бомба" американского эколога Пола Эрлиха. В ней предсказывалась неминуемая катастрофа, связанная с перенаселением, исчерпанием почвы и полезных ископаемых и загрязнением окружающей среды. Страх перед безудержным ростом населения и потребления ресурсов тоже играл большую роль в мотивировании исследования "Пределы роста", заказанного и пропагандируемого Римским клубом.

В массовой культуре в 1970-е годы развился жанр антиутопий и катастроф, связанных с перенаселением, недостатком продовольствия и других ресурсов. Проявлением этого стал, в частности, нашумевший фильм "Зеленый сойлент", основанный на жутковатой идее индустриального каннибализма, когда основную пищу голодных масс составляет переработанная плоть самих людей.

Сейчас трудно себе представить, насколько реальной казалась демографическая катастрофа 40 лет назад. Например, наиболее известный из "мальтузианских пророков", Пол Эрлих, в 1968 году написал, что Индия в принципе не сможет прокормить еще 200 миллионов человек. С тех пор население Индии выросло с 500 миллионов до нынешних 1,2 миллиарда. И хотя ситуация с продовольствием в этой стране не самая благополучная, она намного лучше, чем в 1968 году.

 

И вновь самые катастрофические прогнозы не сбылись потому, что демографическая динамика опять резко изменилась. В середине 1960-х беби-бум в западных странах сошел на нет почти так же быстро, как и начался. В 1976 году в США коэффициент рождаемости достиг минимума — около 1,75 ребенка на женщину, ниже уровня воспроизводства и вдвое меньше, чем в середине 1950‑х. Аналогичная картина наблюдалась практически во всех западных странах (к концу века рождаемость резко упала и в большинстве развивающихся стран).

Столь резкие колебания не вписывались в простую теорию однократного демографического перехода и требовали новых идей для своего объяснения. В 1980-е голландский исследователь Ван де Каа и его коллеги развили идею второго демографического перехода. Она пытается объяснять дальнейшее падение уровня рождаемости, начавшееся в развитых странах в 1960-е. Если спусковым крючком первого демографического перехода было падение детской смертности, то во втором этот показатель практически не играет роли, так как смертность уже очень мала.

Идея второго перехода связана с размыванием традиционного института семьи, частотой разводов и распространением сожительства вместо брака. В это время происходит массовое включение женщин в рабочую силу, распространение высшего образования среди женщин, появляются доступные и эффективные противозачаточные средства. Супружеские или сожительствующие пары не просто ограничивают число рожденных детей, как это было при первом демографическом переходе, но имеют полный контроль над рождаемостью.

Идею первого и второго демографических переходов можно также интерпретировать в более широком социоэкономическом контексте. Опуская детали, первый демографический переход соответствует трансформации аграрного общества в индустриальное, а второй переход — становлению постиндустриального общества.

Согласно Ван де Каа, второй демографический переход начинается, когда чистый миграционный баланс рассматриваемого общества становится положительным, то есть иммиграция превышает эмиграцию. Если первый демографический переход и сопутствующий ему бурный рост населения вскоре вызывает мощную эмиграционную волну (в колонии и на неосвоенные ранее территории), признаком второго перехода является спрос на дешевую низкоквалифицированную рабочую силу из менее развитых стран. Это свидетельствует о достаточном богатстве общества — в нем уже не хватает собственных рабочих, готовых трудиться за низкую плату в малопривлекательных профессиях.

 

Концепция двух демографических переходов помогает объяснить немонотонность падения рождаемости в процессе трансформации общества от аграрного к современному. Но она не объясняет сильные колебания рождаемости, особенно их восходящие фазы, как послевоенный беби-бум. А может, проще рассматривать динамику рождаемости как циклический процесс? Одной из получивших признание моделей такого рода стала концепция американского демографа и экономиста Ричарда Истерлина, разработанная им еще в 1960-е годы и подробно изложенная в книге "Рождение и судьба" 1987 года. 

Истерлин сделал следующие предположения. Во-первых, на демографическое поведение влияет не абсолютный уровень достатка, а относительный уровень, по сравнению с референтной группой. Этой референтной группой, по мнению Истерлина, являются родители, так как дети знают уровень жизни своих родителей "изнутри" (лучше, чем, скажем, сверстников). Каждое поколение молодежи хочет достичь по крайней мере того же уровня достатка, который был у их родителей (или даже выше, по мнению знаменитого экономиста Джона Гэлбрейта).

Во-вторых, заработная плата, которую получают молодые люди в начале своей трудовой карьеры, сильно зависит от числа сверстников, которые конкурируют с ними на рынке труда. Более многочисленные поколения испытывают бóльшую конкуренцию и имеют низкие стартовые зарплаты, которые к тому же растут медленнее, чем в малочисленных поколениях.

Вступающее в жизнь поколение с ухудшенными перспективами дохода и карьерного роста не торопится заводить семью и постоянное жилище. Увеличивается средний возраст первого брака и рождения первого ребенка, и общее число детей оказывается меньшим, чем у поколения с более благополучными экономическими перспективами в момент вступления во взрослую жизнь.

В результате такого процесса складываются самоподдерживающиеся циклы подъема и спада рождаемости с периодом в два поколения (около 50 лет), которые получили название истерлиновских циклов. Американская последовательница Истерлина Диана Макунович называет такие колебания рождаемости "детотрясением". Первоначальный толчок буквально сотрясает всю демографическую систему, за ним следуют вторичные, потом третичные и т. д.

Окончательный вердикт теории Истерлина—Макунович пока еще не вынесен. Экономисты до сих пор спорят о реальности циклов Кондратьева (их длина тоже составляет около 50 лет), которые по некоторым историческим данным можно проследить с конца ХVIII века. Статистика, из которой можно судить о реальности истерлиновских циклов, еще короче — немногим более 100 лет. Но эта концепция действительно имеет преимущества перед конкурирующими теориями, так как объясняет не только статические корреляции, но и динамику процесса.

 

Теория истерлиновских циклов по сути крайне проста, но она объясняет массу деталей, сопутствующих циклам. Например, широко известно, что фактор, наиболее сильно коррелирующий с рождаемостью, — высшее образование у женщин. Эта корреляция возникает из-за того, что в поколениях с низкой стартовой зарплатой многие женщины вынуждены работать. Но массивное предложение труда резко ужесточает конкуренцию среди женщин. Так как высшее образование дает серьезное конкурентное преимущество, женщины идут в массовом порядке в колледжи за дипломами. В результате низкое деторождение коррелирует с распространением высшего образования среди женщин.

Теория также предлагает другую интерпретацию связи между иммиграцией и падением рождаемости, отмеченную теоретиками второго демографического перехода. Типичный иммигрант — человек молодой, и конкурировать он будет с местными работниками того же возраста. Таким образом, прямым следствием возросшей иммиграции будет пониженная рождаемость. Парадоксально, но меры, предложенные для смягчения последствий низкой рождаемости, то есть массовая иммиграция, имеют непредвиденный (и нежелательный) эффект — еще большее подавление рождаемости. Отметим, что ценность динамических теорий, таких как модель истерлиновских циклов, как раз и заключается в том, что они позволяют выявить обратные связи и понять, как наивное вмешательство в нелинейную динамическую систему может привести к результату, ровно противоположному желаемому.

Интересно, что эмпирическая связь между высокой иммиграцией и низкой рождаемостью наблюдалась и до эпохи второго демографического перехода. Например, у Франции в 1930-е была самая либеральная иммиграционная политика в Европе, но рождаемость была такой низкой, что даже с притоком иммигрантов численность французского населения между 1931 и 1939 годами сократилась (и это в мирное время!).

Напомним, что ключевой момент истерлиновской модели заключается в том, что репродуктивное поведение определяется относительным, а не абсолютным доходом. Поэтому рождаемость может падать в странах, которые по абсолютным показателям выглядят вполне благополучными, но следующему поколению в них приходится работать дольше и упорнее, чтобы достичь материального уровня своих родителей. В этом аспекте истерлиновская модель отличается от теорий, построенных на чисто экономических постулатах. И это правомерно, ведь реальный человек — вовсе не гомо экономикус. В поведении людей очень большую роль играют социальные и культурные факторы.

 

Еще в начале ХХ века социологи стали изучать различия в уровне рождаемости в зависимости от культурно-исторического наследия общества. Социологические работы Макса Вебера, Вернера Зомбарта и других авторов показывали очень значительные и долгосрочные последствия религиозно-культурных отличий для многих аспектов общественной жизни, в том числе для демографии. В регионах и даже в общинах внутри одного региона, похожих по экономическому уровню развития, но отличающихся по религии или языку, рождаемость могла сильно различаться как по уровню, так и по динамике.

Весьма плодотворным подходом к изучению культурных явлений в последней трети ХХ века стала эволюционная теория, в особенности теория культурной эволюции, предложенная американскими антропологами Робертом Бойдом и Питером Ричерсоном в 1985 году. В частности, их теория объясняет, как культурная эволюция может вступить в конфликт с биологической (и выиграть).

Человек в большей мере социальное, чем биологическое существо. В него заложено не просто генетическое стремление к произведению наибольшего количества детей, но желание передать своим потомкам высокий социальный статус, что модифицирует чисто биологическую тенденцию к максимальному размножению в ближайшем поколении. Престиж, впрочем, напрямую связан с эволюционным успехом.

Чтобы оптимизировать свой эволюционный успех, каждому человеку приходится балансировать количество детей с их "качеством". Например, французский дворянин (то есть по определению человек с достаточно высоким социальным статусом) не мог просто нарожать кучу сыновей и разделить потомственное имение между ними. В этом случае всего лишь за два-три поколения все его потомки стали бы простыми крестьянами. В аристократических обществах существовали механизмы сохранять, а не разбазаривать богатство, как, например, передача наследства только старшему сыну. Но и других сыновей тоже надо было устраивать в жизни, дочерям выделять приданое и т. д. Поэтому стратегия ограничения рождаемости была залогом способности передать высокий социальный статус по наследству. Парадоксально, но максимизация числа потомков в далеких будущих поколениях означала, что надо было ограничивать число своих непосредственных потомков.

По мере модернизации и роста среднего класса этот механизм стал распространяться на все более широкие слои общества. Принцип ограничения разделения богатства и престижа в одном поколении в значительной мере действует и сегодня. Исследовательница Джудит Блейк показала, что число братьев и сестер оказывает большое влияние на состояние, накопленное человеком. Особенно четко закономерность проявляется для родителей с высшим образованием. Если единственный ребенок из такой семьи в среднем скапливает 140 тысяч долларов, то ребенок из семьи с шестью братьями-сестрами или более умирает практически нищим, со средним состоянием в 20 тысяч долларов. Чем больше детей, тем меньше внимания и ресурсов (например, обучение в дорогом колледже) им могут уделить родители.

Более того, в отличие от биологии для человеческой культуры "элементарной частицей" в эволюционной динамике являются не гены, а культурные и поведенческие признаки (мемы), которые передаются путем копирования и подражания. Эффективность меметического распространения может быть намного выше, чем биологического. Многие мемы, например мода, стиль одежды, быстротечны и преходящи, но некоторые из них остаются устойчивыми в течение длительного времени.

Особенно эффективны (то есть наиболее копируемы) мемы, которые генерируют высокостатусные индивиды. Большинство из таких мемов, имеющих отношение к демографии, действуют в сторону уменьшения детности, так как достижение высокого статуса обычно предполагает долгие годы, посвященные образованию и начальной карьере, что многодетности не способствует. Особенно эффективным способом трансмиссии мемов малодетности в общественной среде является массовая культура. Большая часть популярных телевизионных шоу, музыкальных клипов и рекламных роликов показывают молодых, красивых и успешных людей, окруженных красивыми вещами и почти никогда не обремененных детьми и семейными заботами.

Но это не означает, что культурное влияние однозначно может работать только на распространение малодетности. В последние годы были проведены интересные исследования, посвященные религиозным сообществам, придерживающимся традиционного образа жизни и сохраняющим высокую рождаемость, таким как амиши, некоторые мормонские общины, ортодоксальные евреи и т. д.

Эти сообщества живут не посреди традиционной основной культуры, а окружены развитой современной цивилизацией. Они вовсе не замкнуты на себя и не изолированны. Но при этом они в течение многих поколений сохраняют свою идентичность и высокий уровень воспроизводства, имея много детей. Как им это удается, несмотря на культурное влияние современного общества, с его гедонизмом и малодетностью? Наблюдения за подобными сообществами показывают, что важным фактором в их поддержании является механизм контролируемой добровольности и исключения (и даже выталкивания) части молодежи из своих рядов.

Так, амиши в течение нескольких лет позволяют подросткам "приобщиться к цивилизации" и дают молодым людям возможность уйти из общины. Некоторые уходят, зато те, кто остается, принимают обет соблюдения религиозных правил общины и имеют меньшую склонность к юношескому бунтарству. Таким образом, общине надо исключить часть членов из своих рядов, чтобы остаться более сплоченной в долгосрочной перспективе. Этот механизм напоминает упомянутый выше принцип ограничения рождаемости в одном поколении, чтобы обеспечить максимальную выживаемость и статус для потомков через много поколений вперед.

 

Демографические теории, рассмотренные в нашем обзоре, позволяют по-новому взглянуть на демографическую ситуацию в России. Страны бывшего СССР испытали один из самых быстрых и глубоких упадков детности. В России эта проблема широко обсуждается в СМИ и на общественных форумах, в то время как среди многих профессиональных демографов распространено мнение, что это падение — неизбежное следствие социальной модернизации и никакие меры не помогут увеличить рождаемость (так считает, например, Анатолий Вишневский, руководитель Центра демографии и экологии человека).

Последние исследования демографических трендов в развитых странах, однако, опровергают тезис Вишневского. В статье в журнале Nature, опубликованной в августе 2009 года, авторы показали, что отрицательная корреляция между уровнем развития (измеряемым как Human Development Index, HMI) и суммарным коэффициентом рождаемости работает до уровня HMI ≈ 0,9 (что примерно соответствует подушевому валовому продукту около 25 тысяч долларов и средней продолжительности жизни 75 лет). Но после этой точки происходит перелом — корреляция становится положительной.

Российские исследователи Андрей Коротаев и Дарья Халтурина рассматривают повышение рождаемости в самых богатых странах как следующую фазу второго демографического перехода, когда дальнейшее повышение уровня образования женщин и их вовлеченность в экономику уже положительно коррелирует с рождаемостью. В отличие от Вишневского Коротаев и соавторы считают, что выйти на более высокий уровень рождаемости удавалось благодаря продуманной эффективной государственной политике поддержки рождаемости.

Такая закономерность подтверждается и некоторыми конкретными примерами успешной пронаталистской политики, например во Франции, где серьезные меры помощи семьям с детьми в последние 15 лет привели к повышению рождаемости у коренных французов до уровня воспроизводства. Французский подход включает в себя целый комплекс мер поддержки многодетности. На каждого ребенка выплачивается прямое денежное пособие. Кроме этого есть налоговые льготы, четырехмесячный оплачиваемый отпуск, субсидируемые детские сады, льготы на транспорт, а также послеродовая терапия и даже вагинальная гимнастика для восстановления физической формы. А главное, французские женщины имеют возможность совмещать карьеру с детьми; у них нет необходимости жертвовать одним ради другого.

Поэтому вероятность того, что рождаемость в России может вырасти до (или даже выше) уровня воспроизводства, вовсе не так низка, как считает большинство российских демографов. Один из главных уроков, который мы можем извлечь из истории демографических идей, да и всей истории демографически крайне бурного ХХ века: надо ожидать неожиданного. Для динамики рождаемости нормой была не пологая монотонная тенденция, а, скорее, одно "детотрясение" за другим.

Прошлое показывает, что как раз все инерционные прогнозы рождаемости, основанные на предположении, что будущее будет таким же, как настоящее, оказались на пресловутой свалке истории. Поэтому вполне резонно ожидать, что улучшение социально-экономических условий жизни, активная государственная политика, направленная на поддержку семьи с детьми, и распространение мемов, поощряющих многодетность, помогут предотвратить демографическую катастрофу в России.