Решение США выйти из Договора по открытому небу описывается в многочисленных комментариях чрезвычайно образно. «Шаг в пропасть» и другие подобного рода оценки ставят этот договор на одну доску с ДРСМД, договорами по сокращению стратегических наступательных наступлений и другими крупными договорённостями, затрагивающими ключевые аспекты обороноспособности наших стран и механизмов сдерживания гонки вооружений. Это, конечно, определённое преувеличение.
Договор по открытому небу по своему значению значительно уступает указанным документам. Реальная опасность этой акции, как представляется, в другом. Нынешняя политическая верхушка США настолько увлеклась сломом всей системы международной безопасности и сдерживания гонки вооружений, что принялась крушить те договорённости, которые сами американцы и их союзники по НАТО в своё время инициировали и долго продавливали, преодолевая сопротивление Москвы. Американцы потратили почти четыре десятилетия, чтобы склонить нас к принятию идеи воздушных военных инспекций, наблюдательных полётов. А теперь говорят о «зловредности» такого рода механизмов.
Можно ли полагаться на таких партнёров? Какова цена договорённостей с ними? Такой вопрос особенно важен сейчас, когда параллельно со сломом старой системы сдержек в сфере обороны американцы начинают вести разговор о новой, «правильной и всеобъемлющей». А может быть, при чехарде назначений и смен – по политическим соображениям – команд экспертов, в Вашингтоне просто не осталось специалистов, которые знают предысторию появления соглашений и договоров с участием США? Когда речь идёт о ядерной супердержаве, такая ситуация несёт с собой дополнительные риски для сохранения мира и поддержания международной безопасности. Напомним, как было дело.
В первоначальной редакции проблематика «открытого неба» звучала как «воздушные инспекции», «облёты сопредельных территорий», «наблюдательные полёты» и так далее. О необходимости такого рода механизмов первоначально заговорили руководители американских войск, которые в послевоенное время были расположены в странах Западной Европы, а также некоторые политики ФРГ.
В условиях нараставшей конфронтации между СССР и Западом, взрывоопасной обстановки на рубеже 1950-х гг. они высказывали опасения в отношении того, что Советский Союз может скрытно провести опасную перегруппировку войск и осуществить ту или иную военную акцию на территории Западной Германии, европейского театра военных действий в целом. Отмечалось, что между возможностями СССР и США в отношении получения развединформации военного характера относительно объектов на территории Западной Европы и в европейской части Союза ССР есть огромный дисбаланс. В условиях «демократической Европы» с большой плотностью населения, упрощёнными правилами пересечения границ, практическим отсутствием закрытых для посещения районов советская сторона не имела особых проблем в получении оперативной информации относительно концентрации и передвижения войск США и их союзников. Что касается американцев, то они испытывали огромные трудности в получении такого рода данных о происходящем на практически закрытой для них территории Прикарпатского, Одесского, Киевского, Прибалтийского и Ленинградского военных округов, а также стран – сателлитов СССР.
Был и ещё один примечательный аспект, который, по мнению военно-политического руководства Соединённых Штатов, обуславливал необходимость получения предметного представления о том, что происходит на территории Советского Союза и дружественных ему стран Восточной Европы. С начала 1950-годов американцы и некоторые из их союзников по НАТО стали готовить планы изменения власти в странах Восточной Европы. Приоритетное внимание отдавалось Восточной Германии, Польше, Венгрии, Чехословакии. Для каждого из этих государств был разработан детальный план, учитывающий специфику страновой ситуации, наличие, численность и характер оппозиционных групп, степень их практического взаимодействия с разведсообществом стран НАТО и так далее. Американцы исходили из того, что перевороты должны проводиться очень динамично при обеспечении видимой поддержки со стороны значимых по своим размерам групп населения и наличия у оппозиции готовых формирований боевиков, имеющих соответствующую подготовку или опыт участия во Второй мировой войне, способных (на определённом этапе развития событий) применить силу при подавлении сопротивления представителей правопорядка, сил безопасности (в дальнейшем в наиболее классическом виде мы видели всё это в октябре 1956 г. в Венгрии). Центральным силовым элементом и важнейшей предпосылкой реализации этих планов был вопрос об оперативной нейтрализации возможного силового отпора со стороны Вооружённых сил Советской Армии. И для этого требовалось ясное, точное представление, что происходит на территории групп войск и округов СССР на европейском театре военных действий, остаются ли части в пределах своего расквартирования или выдвигаются для марш-броска в другой район.
Толчок для реализации этих планов дали события лета 1953 г. в Восточной Германии. Там была предпринята первая попытка, как сказали бы сегодня, «цветной революции». Всё, казалось, было хорошо подготовлено. Выбрали исключительно удачный момент – Москва была плотно занята послесталинскими разборками в высшем руководстве, борьбой группировок, устранением Берии и чисткой механизмов государственной безопасности и других силовых структур. Однако американцы не учли субъктивный фактор – возможной реакции и способности к решительным действиям отдельных военных и политиков СССР, прошедших войну. В первую очередь, это относилось к Главкому советских войск, находившихся в Восточной Германии Андрею Антоновичу Гречко. При появлении первых донесений о готовящихся выступлениях против восточногерманского режима и, косвенно, против СССР, генерал Гречко, как потом выяснилось, так и не получив в установленном порядке чёткого согласия Москвы, ввел жёсткие меры контроля за оперативной обстановкой и обеспечением правопорядка. В специально выпущенном сообщении Верховного командования к населению Восточной Германии чётко и ясно говорилось, что советские войска не допустят массовых несанкционированных выступлений и будут самым решительным образом пресекать беспорядки всеми имеющимися средствами. Население Германии в то время очень хорошо понимало, что имеется в виду. Также был послан жёсткий сигнал командованию американских и английских оккупационных сил в отношении того, что любые попытки оказания содействия «нарушителям правопорядка» на территории ГДР получат «должный отпор».
По указанию генерала Гречко, с целью демонстрации твёрдости наших намерений некоторое количество советских войск было демонстративно переброшено ближе к линии соприкосновения с американскими военными. Такая жёсткая и недвусмысленная линия поведения имела ошеломляющий успех. Практически сразу прекратились сколь-либо масштабные выступления антирежимного характера. Что касается американских военных, то были позорные инциденты, о которых в Соединённых Штатах не любят вспоминать.
В ряде мест военнослужащие США без получения согласия вышестоящих начальников покинули места своей дислокации, бросили без охраны тыловое оборудование и удалились на расстояние 80–100 км от линии соприкосновения с советскими войсками. При критическом разборе всего произошедшего в Вашингтоне было, в частности, отмечено, что у командования в Западной Германии отсутствовали надёжные данные о том, имеются ли передвижения советских войск в глубине территории Восточной Германии и в целом на театре военных действий. Отмечалось, что разведданые такого характера были критически необходимы для того, чтобы определить более точно истинный масштаб намерений Москвы. При наличии информации о том, что не было никаких передвижений советских войск, не считая узкой полоски территории, прилегающей к линии соприкосновения с американцами, можно было бы сделать вывод о том, что имеет место просто локальная инициатива командования советских войск в Восточной Германии. Однако такой информации не было, и американцы отступили, предположив всё же, что СССР готовится к масштабному и решительному отпору. По большому счёту, успешный манёвр, военный и политический, который осуществил ставший вскоре маршалом Андрей Гречко, заслуживает внесения в учебники военной и дипломатической истории.
Вся эта ситуация ещё более актуализировала вопрос о необходимости нахождения средств для оперативного получения заслуживающей доверия информации о происходящем на территории стран Восточной Европы и европейской части СССР. Американцы приняли решение идти по трём направлениям.
Первое. Приступить к широкому применению разведовательных воздушных шаров (автоматических разведовательных аэростатов) для облёта территории Восточной Германии, Польши, Венгрии, западных областей Советского Союза.
Второе. Рассмотреть вопрос о полётах самолётов-разведчиков на высотах, недосягаемых для советских средств ПВО.
Третье. Вступить с Советским Союзом в переговоры в отношении проведения взаимных воздушных инспекций с облётом территории, в первую очередь прилегающей к линиям военного соприкосновения сторон.
В дальнейшем движение по первым двум направлениям на европейском театре военных действий было приостановлено. Воздушные шары силы ПВО Советской Армии сбивали, советская дипломатия довольно удачно препарировала этот вопрос как вмешательство во внутренние дела СССР. Высотные самолёты-разведчики американским руководством было решено использовать главным образом для облёта глубинных территорий Советского Союза, где американцы ожидали размещения первых межконтинетальных ракет с ядерными бомбами и установок ПВО нового поколения. После скандала со сбитым 1 мая 1960 г. на территории СССР американским пилотом Фрэнсисом Пауэрсом такие полёты были практически прекращены. Оставалось третье направление – взаимные инспекции с использованием авиации. Этим американцы и занялись.
Практически на всех серьёзных переговорах, в том числе на встрече в верхах в Женеве в 1955 г., американцы ставили вопрос о необходимости создания системы снятия озабоченностей, касающихся концентрации войск или других угрожающих действий военного характера путём проведения наблюдательных полетов. Советским военным такие предложения казались совершенно неприемлемыми. Они исходили из того, что со стороны США есть попытка получения чувствительной информации разведовательного характера под предлогом «укрепления доверия». В 1958 г. им удалось убедить Никиту Сергеевича Хрущёва поставить крест на этом вопросе.
Высокопоставленный советский дипломат, заведующий Отделом международных организаций МИД СССР (впоследствии – заместитель министра иностранных дел СССР и представитель СССР в Комитете 18 государств по разоружению) Семён Константинович Царапкин передал американским и западноевропейским коллегам документ, в котором Москва ясно и аргументированно отвела идею воздушных инспекций в том формате, как это предлагали страны Запада. Этот документ получил название «Меморандум Царапкина» 1958 г. и длительный период рассматривался в качестве официальной точки зрения СССР в отношении идеи наблюдательных полётов.
Попытка побудить Москву пересмотреть этот подход, который на Западе считали «неоправданно жёстким», была предпринята в 1982–1984 гг. в контексте обсуждавшихся в то время мер укрепления доверия на европейском континенте. Часть специалистов-международников, которым было поручено заниматься этими вопросами, полагали, что в целях разрядки международной напряжённости стоило бы пойти навстречу США и европейцам и занять более «гибкую позицию». Когда мне было поручено подсоединиться к разработке этого вопроса, я выступил категорически против внесения изменений в нашу позицию, поддержав линию военных экспертов. Министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко, которому всё это было доложено, принял решение «повременить» с окончательным решением, но вступить в новый раунд переговоров с Западом по этому вопросу.
Коренные сдвиги в позиции Москвы в отношении воздушных инспекций, или – в более употребимым в то время названии – «открытого неба», произошли уже при Эдуарде Амвросиевиче Шеварднадзе в конце 1980-х гг. в обстановке идиллистического восприятия предстоящей эпохи – эры «нового мышления». Были проведены переговоры, и в 1992 году Договор по открытому небу был подписан. Он определял порядок проведения облётов территорий государств-участников на основе взаимности с целью выявления возможных фактов, представляющих угрозу безопасности той или иной страны.
Сказать, что договор является одним из «столпов» международной безопасности, было бы преувеличением. Его значение состоит в том, что он в качестве составной части мер по укреплению доверия является инструментом позитивного взаимодействия сторон, в том числе представителей военных ведомств, которые в контексте проверочных мероприятий работают над снижением уровня военного противостояния, в направлении отхода от стереотипов взаимной подозрительности и враждебности. Конечно, сейчас американцы концентрируют внимание на нестыковках в позициях сторон, обвиняют в «нарушениях» российскую сторону.
Такой подход крайне опасен. В сфере разоружения необходимым является повышенная ответственность, преемственность в ведении переговорного процесса и в выполнении ранее взятых обязательств. Естественно, время не стоит на месте. Требуются новые или модифицированные договорённости, учитывающие произошедшие или предполагаемые изменения. Но это должен быть взаимно сбалансированный, синхронизированный и очень ответственный подход всех заинтересованных сторон.
Мне довелось принимать участие в консультациях с американскими коллегами в Монтрё (Швейцария) в феврале 2020 года. Из бесед с ними сложилось впечатление, что в Вашингтоне всё же растет понимание того, что эксперементировать с международной и региональной безопсностью очень опасно. Будем надеяться, что здравый смысл возьмёт верх, и мы вернёмся к поискам компромиссов и выходов на взаимопримлемые договорённости в самой ответственной сфере – вопросах сохранения мира и укрепления международной безопасности.