Хотя я был глубоко вовлечён в движение против войны во Вьетнаме 1960-х и начала 1970-х, мне всё ещё трудно объяснить стремление, приведшее к началу работы TomDispatch 17 лет тому назад; оно основывалось на ощущении, что вторжение администрации Буша в Афганистан в ответ на нападение 9/11 стало началом поистине дурных времен для нас самих и для планеты. И всё же, такова реальность спустя много лет: концентрация внимания этого веб-сайта на том, чем стали вечные войны Вашингтона этого века, и наши регулярные публикации работ отставных (или даже служащих) военных чинов, критикующих наши войны, оказались в эти годы аномалией. Конечно, я всегда считал очевидным, что те, кто прошел горнило сражений в этих конфликтах и обрел критический образ мыслей, естественно, могут рассказать нечто существенное и нам, остальным.

Впрочем, как показывают опросы, войска США остаются самой почитаемой организацией в стране, и всё же, в общем американцы обращают заметно мало внимания на бедственные войны, которые страна ведет с 2001 года. Две вещи оказываются странным образом не связанными — бесконечные благодарности и почести, оказываемые войскам, и заметное отсутствие интереса к тому, что на самом деле добровольческие войска делают в мире. Странно, как минимум, вам не кажется? Сегодня супруга военного, соучредитель бесценного проекта «Цена Войны», соавтор книги «Война и Здоровье: медицинские последствия войн в Ираке и Афганистане» и постоянный автор TomDispatch Андреа Маззарино предлагает взглянуть , каково это — быть, как она, частью семьи военного в этом странном приведённом в боевую готовность мире.

Том.

* * *

Как только боевой поход субмарины моего мужа подходит к концу, супруги местных военных шлют мне электронные письма о неопределённой дате возвращения корабля. Они пытаются разыграть приз, по которому победитель будет первым, кто поцелует возвращающегося моряка. Когда приходит этот момент, журналисты крутятся в попытке ухватить кадр, а сотни семей, многие с маленькими детьми, вроде моих, часами ждут на пустом пространстве базы, иногда под дождём, ветром или солнцем, отражающимся от тротуара.

Как только команда сходит на берег, дети пытаются увидеть родителя, которого не видели и с которым не говорили многие месяцы, зовя из-за забора с колючей проволокой. Посреди гвалта одна-единственная пара — любопытно, почти всегда молодая белая гетеросексуальная пара — удостоится тщательно спланированной привилегии получить тот самый первый поцелуй.

Я помню, как после полугодового отсутствия мне говорили о болтовне на борту подлодки, когда при подходе к базе через перископ были замечены «длинные уши» мужчины-партнёра служащего на подлодке. Будучи частью сообщества «пушистиков», он оделся в гигантский костям кролика. Другие супруги и сами моряки задумались, каково это было бы, если бы эта пара получила приз в розыгрыше.

Какое послание получило бы американское общество относительно военных семей? Позволили бы это вообще показать? «Это на самом деле было бы чуть ли не идеально», сказала одна из моих подруг и тоже супруга военного, криво улыбнувшись (она собиралась учиться аспирантуру и жить отдельно от своего супруга флотского несколько лет).

Мы согласились, что такой момент это создало бы необходимый баланс с образами степфордских жен военных семей, к которым американцы уже привыкли.

За кадром

Я — супруга служащего флота. За то время, пока мы вместе мой муж провёл два похода на атомной подлодке и ещё два срока отслужил на берегу в Пентагоне. Мы три раза переезжали с маленькими детьми, и это очень умеренно в сравнении со многими сотнями других семей военных, с которым я встречалась в нашем сообществе и за время работы стажёром-терапевтом.

Хотя я не испытала цены войны уровня «жизнь или смерть», как семьи многих солдат США, которые служили в зонах военных действий двадцать первого века, я стала соавтором книги «Война и Здоровье: медицинские последствия войн в Ираке и Афганистане», в которой задокументирована цена здоровья из-за наших бесконечных конфликтов после событий 9/11. В 2011 году я стала соучредителем проекта «Цена Войны» университета Брауна, который продолжает документированно вести подсчёт человеческих и финансовых потерь, вызванных этими войнами.

Итак, я не новичок в понимании опыта войны в его мрачном разнообразии. Потому-то я поморщилась, когда президент Трамп во время недавнего Обращения к Нации воспользовался воссоединением семьи — сержант армии первого класса вернулся после семи месяцев в Афганистане, четвёртой служебной командировки в вечных войнах Америки, — чтобы продемонстрировать своё сочувствие к нагрузке, которую подобные конфликты возлагают на солдат США. В процессе он заявил о редком двухпартийном согласии. Привлекательные молодые муж и жена в обнимку на галерее Палаты представителей, и их воспитанные двое детей тоже обнимались. Все республиканцы и демократы аплодировали, а на переднем плане спикер Платы Нэнси Пелоси и вице-президент Майк Помпео напустили на лица серьёзные выражения, отдавая должное хорошо поставленному моменту.

Стресс дробится

Когда я наблюдала эту сцену, я думала: А как насчёт членов семей остальных 1.4 миллиона служащих действительной службы? Что они испытывают, когда видят эту сцену и думают о своих семьях? Как выглядит их воссоединение?

Семья, вероятно, самая значимая форма поддержки, которая есть сегодня у американских военных, так что, очевидно, удобно полагать, что такие семьи устойчивы, стабильны и прекрасно смотрятся в Инстаграмме. Их способность выдерживать длительное развёртывание после событий 9/11, будь в зонах боевых действий или где ещё, многое говорит о стране, её единстве и её безопасности.

У меня есть некоторый опыт. Я разговаривала с сотнями военных семей за прошедшие девять лет моего брака. Подавляющее большинство не похожи друг на друга, ведут себя по-разному или не соответствуют образам, олицетворяемым той парой, которую представил Трамп в своём Обращении к Нации; да они и не похожи на тех, кто, кажется, постоянно получает шанс воссоединиться первыми со своими любимыми во время церемоний окончания развёртывания, свидетелем которых была я.

Военные семьи и браки могут быть какими угодно, только не идеальными или стереотипными. для начала, удивительно большое число военных пар — откровенные бисексуалы. В некоторых главенствуют женщины, а их партнёры зачастую намного менее способны или желают следовать за ними при новом назначении, чем жёны мужчин-военных.

Во многих семьях военных, с которыми я встречалась, по меньшей мере один член семьи имеет ограниченные возможности или инвалидность, или хроническое психическое заболевание, вроде биполярного расстройства или тяжёлой депрессии. И подавляющее большинство пар, с которыми я встречалась, имеют значительные семейные конфликты, связанные с повторяющимися направлениями в зоны боевых действий и в другие части света. Во вселенной военных, где я живу, например, никто и глазом не моргнёт, когда офицер появится на вечеринке по случаю окончания служебной командировки в одиночестве. По моему опыту это правило, а не исключение для подобных событий.

Даже в самом лучшем случае, когда семьи остаются не затронутыми, супруги зачастую сильно пьют, принимают наркотики, тратят деньги сверх меры или играют, не говоря уже о других саморазрушающих действиях. Добавьте такой стресс, как уход за людьми с больным сердцем, психически больными или детьми-инвалидами, или притеснения со стороны командиров или супруг командиров, которые оказывают давление, чтобы жены военных работали добровольцами на мероприятиях, таким образом проявляя свою любовь к находящимся вдали членам семей.

И ещё вспомните, что во время развёртываний супруги не могут искренне общаться друг с другом, учитывая цензуру со стороны военных командиров, проверяющих общение на наличие «чувствительной « информации, которая может расстроить тех, кто обязан воевать — вроде новостей, что заболел член семьи.

Как указывают социологи Джин Скэндлин и Сара Хотзингер, чем больше месяцев солдат отсутствует, чем выше риск развода, причем 97% таких разводов происходят вскоре после окончания развёртывания. Недавнее исследование Национального Института Здоровья заставляет полагать, что дети военных, участвующих в развёртывании, демонстрируют более агрессивное поведение и больше симптомов депрессии и тревоги, чем дети гражданских (хотя различие и невелико).

Оказывается, что мы очень мало знаем о показателях здоровья среди жён военных. Однако недавний обзор исследований на основе опросов 2010-го и 2012 годов заставляет полагать, что каждая пятая жена солдата действительной службы испытывает проблемы с лишним весом, каждая третья страдает ожирением, а около 8% сказали, что сильно пьют. Многие из последней группы заявили, что испытывают стресс от информации (или её отсутствия) относительно развёртываний или других аспектов работы мужей.

Короче говоря, несмотря на образ той пары, показанной во время Обращения к Нации президента, всё свидетельствует о том, что военная служба обладает тенденцией разрушать семейную жизнь, и что в действительности состояние самого фундаментального объединения Америки никак не назовешь прочным.

Объединяя силы

И всё же, на кого же нам, военным семьям, полагаться, кроме как друг на друга, какими бы не идеальными мы ни были?

Когда малыш одного из членов команды моего мужа был смертельно болен, мы, другие жены, помогали найти гражданского врача, согласного лечить ребенка за умеренную плату вне военного госпиталя, где доктора связывали потерю веса ребенка с плохим уходом дома. Когда во время другого развёртывания жена впала в депрессию, другая находилась с ей ежедневно и бесплатно оказывала психологические консультации.

Другие жены и я сама делились бесчисленными возможностями составить резюме, представить друг друга перспективным работодателям, поделиться информацией о надёжном уходе за детьми или присматривали за другими детьми, когда кто-то заболевал и мы оказывались далеко от других членов семьи, которые могли бы помочь. В 2016 году после трудного переезда я собрала некоторые из наших проблем и описала их в письма Мишель Обаме и Джо Байдену, основателям Объединённых Сил, документально подтвердив отсутствие доступа к здравоохранению и уходу за детьми у жён военных. Вместе ещё с одной женщиной мы попросили о встрече, но ответа так и не получили.

В недавние годы, хоть и кое-как, правительство наконец-то осознало, насколько необходимы любимые для заботы о ветеранах, если не для самих военных. В своем эссе «Послевоенная работа ради жизни» в издании «Война и здоровье» социолог Зоу Вул описывает программы помощи Организации по Делам Ветеранов, которые предоставляют жёнам и другим близким членам семьи искалеченных на войне ветеранов компенсацию заработной платы, специальную подготовку и психологическую помощь помимо других видов поддержки.

Однако потрясает, что только треть тех, кто действительно заботится о ветеранах после событий 9/11 — с правительственной поддержкой или без неё — это жёны. Около 25% таких людей — родители, а 23% — друзья и соседи. Но правительство будет выделять деньги и помощь только тем, кто либо связан с ветеранами родственными узами, либо живёт с ними, и оно будет поддерживать лишь одного такого человека на каждого ветерана, а это огромное бремя для одного-единственного человека.

Что происходит, когда солдаты афганской войны наконец возвращаются домой?

Администрация Трампа теперь готовится к (уже несколько неуверенному) выводу американских войск из Афганистана к 2021 году. В то же время те из нас, кто находится в военном сообществе, ждут уверений, что тем 600,000 солдат, которые пережили самую долгую войну — и войну с самым большим числом прошедших многочисленные командировки в зоны боёв в американской истории, — есть куда вернуться. Около миллиона служащих тех войн после событий  9/11 имеют ту или иную официально признанную инвалидность. Ещё большее число живёт с неосознанными травмами, зачастую незаметными и связанными с психическими заболеваниями, вроде депрессии и посттравматического синдрома, с хроническими болями или повреждениями мозга.

Рост осознания американцами последствий этой войны будет трудным. В Афганистане сражалось меньше ветеранов, чем в любой другой недавней американской войне, и именно ветераны иностранных войн поддерживают обращение к проблемам здравоохранения, с которыми сталкиваются семьи военных. Именно ветераны зачастую помогают возвращающимся служащим получить статус инвалида, консультируют их, как разобраться с судебной системой, отвозят их на медицинские процедуры и работают защитниками здоровья товарищей и консультантами.

Всё это заставляет меня задуматься, что произойдёт с афганскими ветеранами, испытавшими более длительные и более частые развёртывания, чем их коллеги времён Корейской войны, Вьетнамской войны и первой Войны в Заливе. С окончанием работы призывной системы в 1973 году стало намного легче убедить общественность, что семьи военных в полном порядке. По данным Исследования Центра Пью 2011 года более трёх четвертей взрослых в возрасте 50 и старше ответили, что у них был близкий родственник, служивший в войсках. Из взрослых в возрасте от 18 до 29 то же самое говорит лишь каждый третий.

Короче говоря, у большинства американцев больше нет знаний из первых рук или из вторых о том, каково это — служить во время таких войн. Базы, даже в нашей стране, закрыты и серьёзно охраняются. (Так было не всегда). И неоплачиваемая добровольная работа, ожидаемая от жён военных, отнюдь не помогает им взаимодействовать с семьями гражданских.

Иными словами, американцы очень мало знают о жизни людей в форме, которые воюют ради них и по большей части живут отдельной жизнью, как на острове.

Одной из альтернатив могло бы быть для каждого американца начать собирать свидетельства катастрофических войн, воюющих в них американцев и многих сотен тысяч людей, в том числе мирных жителей в зонах войны, чьи жизни лишены основания и разрушены или тех, кто вообще лишился жизни.

Поверьте мне, прекрасная семья, которую представил Трамп при Обращении к Нации, не значит почти ничего, когда речь идёт о настоящей жизни среди военных в 2020 году. Равно как и я сама. Равно как и семья бисексуалов , о которой я упоминала, говоря об одном из возвращений мужа.

На самом деле, нет такой категории, которую можно определить как «семья военных». Есть лишь общий опыт людей, которые часто разбегаются, как только заканчивается командировка по службе, поскольку война исчезает из общественного сознания.

Конечно, если вы хотите получить иное впечатление о войнах Америки и жизни среди военных, мы можете подписаться на рассылку проекта «Цена Войны» или Palm Center, университета UCLA (Калифорнийский Университет Лос-Анжелеса), чьи отважные исследования и защита обособленных членов войск, в том числе трансгендеров и служащих-женщин, обеспечивает столь необходимый противовес клише — образов обнимающихся мужей и жён.

Послесловие: после войны

Недавно мой муж принял трудное решение уйти со службы на подлодке, чтобы у нашей семьи был шанс провести нашу жизнь (или как минимум следующие несколько лет) в одном месте, совместно, какова бы ни была его служба. Он устал от возвращений из поездок, когда понимаешь, что дети больше его почти не узнают, а иногда и он их. Он обычно краснел и смотрел в землю, когда дальние родственники и знакомые говорили о жертвах, которые он принёс, служа стране.

После того, как он объявил, что больше никогда не будет служить на подлодке, я заметила, что он впервые использовал слово «жертва»; он подразумевал, что приносит жертву, уходя со службы. Мне это было странно. В конце концов, он проведёт следующие несколько лет, работая по восемь часов в день вместо 16-18. Он не будет подвергаться издевательствам командиров, не сдерживающих своё раздражение, с не вылеченными боевыми травмами. И, конечно, мы будет вместе.

Вскоре я узнала, что он чувствовал, что жертвует чувством своей значимости и принадлежности к чему-то большему.

В то же время мы оба знали, но прямо никогда друг другу не говорили, что если бы он и далее продолжал службу на подлодках, в нашей семье, пусть даже единой по фамилии и по закону, больше не было бы взаимопонимания.

А пока, возможно, пришло время американцам вне вооружённых сил прекратить считать, что достаточно благодарить любого человека в форме за службу или поместить на свои автомобили наклейки на бампер с жёлтой лентой — и, наоборот, сконцентрировать внимание на почти 19 годах катастрофических и разрушительных американских войн за рубежом и на том, что они сделали для этих военных и их семей. Если бы больше людей узнало о жизни военного персонала и их семей, они могли бы написать в Конгресс и лоббировать в поддержку военных и их подвергающихся стрессу детей и родителей, которые вынуждены каждые несколько лет покидать своих друзей, врачей и родственников. Будьте уверены — даже если (и это большое «если») самая долгая война постепенно заканчивается и наши войска на самом деле уходят из Афганистана, как гласят договорённости с Талибаном, то борьба за поддержку огромного числа служащих и их семей, раненых в этой войне (в самом широком смысле слова) — равно как и в других всё ещё не заканчивающихся конфликтах по всему Большому Ближнему Востоку и Африке — ещё и близко не подошла к своему пику. И не подойдёт, пока эти ветераны (и их семьи) не постареют ещё лет на 30.

Как для страны, настоящей будущей войной для нас может оказаться поддержание их борьбы в нашем сознании так, чтобы заботиться о них оставались не только их стареющие жёны, по-своему тоже травмированные.