Как Украину превращали в «НЕ-Россию»

Статья первая

Победивший Кравчука на досрочных выборах Кучма пришёл на волне, мягко говоря, усталости народа от трескотни о «непреходящей ценности независимости». Тем более что патетика лилась на фоне прогрессировавшего обнищания, экономической разрухи, разгула криминала.

Однако был ли Кучма тем, за кого его принимали начинавшие тосковать о временах Союза? Русскоязычным он был лишь потому, что, представляя север (где родился и провёл детство) и юг (где состоялся как руководящий работник), он попросту не владел украинским. Ставший востребованным образ немногословного, но прагматичного «красного директора» родом «не с Бандеровщины» и использовали политтехнологи.

Впрочем, всю свою жизнь комсорг, а затем парторг завода союзного подчинения умел ориентироваться во времени и пространстве. 24 августа 1991 года он оказался среди тех 346 депутатов (из 450), которые проголосовали на независимость Украины. А на президентских выборах того же года стал доверенным лицом руховца Юхновского – председателя парламентской оппозиции. Так получались и реверанс в сторону «национально-демократических сил», и одновременно отговорка для бывших однопартийцев: мол, в условиях развала экономики как «технарь» поддержал «технаря» (Юхновский был директором Института физики конденсированных систем АН УССР).

Свисток по имени Кучма

Кучма был таким же, как и Кравчук, представителем зарождающегося «глубинного украинского государства» – преемника «патрхозактива» времён УССР. Собственно, при президенте Кравчуке Леонид Данилович успел послужить премьер-министром.

Однако вчерашним «интернационалистам-ленинцам», на которых благодаря истории с ГКЧП в Москве незалежность свалилась буквально с неба, насущно требовалась идеология самостийности. Ведь если, скажем, с культурологической точки зрения разность с Россией таких бывших республик СССР, как Грузия, Армения, Литва, Таджикистан и т. п. ещё можно было объяснить, то подавляющее большинство жителей Украины продолжали ощущать этническую общность с великороссами и белорусами. Это указывало на хрупкость наскоро установленных «суверенных» конструкций. Они могли рухнуть при любых потрясениях в условиях экономического кризиса 1990-х. В Москве такое потрясение было подавлено расстрелом парламента в 1993 году. На Украине Кравчук сначала бросил Донбассу кость в виде назначения на премьерскую должность мэра Донецка Звягильского, затем объявил о досрочных выборах. На них он, разумеется, надеялся победить и, таким образом, получить полномочия для закручивания гаек по-ельцински. Однако проиграл. И так, не исключено, спас Украину, направив энергию протеста в свисток, каковым и стал новоизбранный президент Кучма.

Для закручивания гаек у него авторитета (да и наглости) ещё не хватало. Пришлось прибегнуть к «мягкой силе»: в целях укрепления государственной конструкции вся «гуманитарка» была отдана на откуп русофобам. Это притом, что на выборах носители украинства набирали по Украине от силы 20–25% голосов, побеждая лишь в Галичине. Даже на Волыни, в Подкарпатской Руси и на Буковине собирали они менее 50% голосов избирателей. Что уж говорить о Новороссии, Сиверщине и Слобожанщине (а это вместе – половина территории нынешней Украины), где «национально-демократические силы пользовались успехом лишь у 5-10% избирателей.

В итоге за 9 лет правления Кучмы доля обучающихся на русском языке сократилась почти вдвое – с 41,4% (в 1995/1996 учебном году) до 23,9 % (в 2003 г.).

По данным Киевского центра политических исследований и конфликтологии

Только в Киеве, где к концу тысячелетия проживало 600 тыс. великороссов и 90% жителей говорило на русском языке, за первое десятилетие самостийности количество русскоязычных школ сократилось в 14 раз (!) – со 155 в 1990-м до 11 в 2001-м. Что уж говорить о таких городах, как, скажем, Ровно, где последняя русскоязычная школа закрылась в 1996-м. К концу каденции Кучмы на Украине не осталось ни одного вуза, имеющего официальный статус русскоязычного. Это в определённой мере и регулировало «спрос» на украинские школы, заставляя родителей отдавать в них детей. Однако и доля русскоязычных садиков сократилась до 1%!

Налицо был результат политического решения о сокращении количества школ с русским языком преподаваний. Ведь после «взрыва национального сознания» начала 90-х языковая ситуация на Украине, наоборот, возвращалась в своё естественное состояние (вплоть до следующего – «оранжевого» – всплеска).

За время президентства Кучмы наблюдался неуклонный рост популярности русского даже по столь благодатному для манипуляций показателю, как «родной язык» (даже в грантоедских конторах признавали, что «в украинском обществе существует парадоксальная ситуация, когда множество людей называет своим родным языком украинский, но при этом разговаривает на русском»).

Боле корректно языковые предпочтения демонстрировал показатель «язык общения в семье». И таковым русский язык неизменно называли около 50% населения Украины.

Наиболее объективную картину давало исследование по показателю удобства языка. И здесь русский даже в годы майданов пребывал вне конкуренции.

По данным Киевского центра политических исследований и конфликтологии

Вот признания школьников и студентов (самых активных участников «цветных революций») в «оранжевом», 2004 году:

В итоге на большей части Украины до сих пор наблюдается фантасмагорическая для любого стороннего наблюдателя ситуация: все уроки и официальные мероприятия в украинских школах и вузах проходят на государственном языке, но как только дети вырываются на переменку, в вестибюлях звучит исключительно (или преимущественно – даже в свидомой «Могилянке») родная речь.

Галицкая «пошесть»

Хотя, как признавали социологи, «результаты опросов свидетельствуют, что Украина фактически является двуязычной страной», в 1996 г. её президент буквально принудил парламент (угрозой роспуска) к принятию Конституции, в которой статус украинского языка был закреплён в качестве единственного государственного. Таким образом, русские и русскоязычные граждане Украины оставались (и остаются) крупнейшим в Европе языковым сообществом, чей язык не признан государственным или официальным. При этом, по данным опроса центра «Диалог», даже в последний год каденции Кучмы за предоставление русскому языку статуса официального хотя бы в русскоязычных регионах выступали 47% украиноязычных этнических украинцев, 37% русскоязычных украинцев. За статус русского как государственного на всей территории Украины выступали 56% русскоязычных украинцев и 18% украиноязычных украинцев и 70% великороссов (26% были за официальный статус).

Как бы сакрализируя процесс дерусификации Малой (коренной) Руси бывший коммунист установил праздник «День украинской письменности и языка», привязав его к памяти… Нестора Летописца. Который, разумеется, и не догадывался, что его через девять веков запишут в родоначальники некой неведомой ему «мовы». Ведь писал он на славянском языке – тогда ещё общем для всей славянской письменности. Что касается Дня славянской письменности, отмечаемого не только православными славянами, но греками, чехами, словаками, он на Украине постепенно сошёл на нет. Впрочем, и украинский, «обогащаемый» галицкими полонизмами и диаспорными американизмами, становился всё менее славянским.

Сейчас трудно себе представить, что ещё каких-то 20 лет назад академик Толочко пытался бороться со всеми этими «нарази», «тэрэнами», «гэликоптэрами», «шпыталями», «шпальтами», «визиями», «гатунками», «амбасадами», «кшталтами», «этэрами», «катэдрами» и т. п. новациями, без которых современная держимова уж, кажется, и невозможна. Зазвучали «в этэри» (в эфире) «катэдры», «авдытории», «маратоны» (кафедры, аудитории, марафоны) благодаря «ортографичной реформе» от близкого приятеля Кучмы гуманитарного вице-премьера Жулынського (ещё недавно истинно партийного литературоведа, прославлявшего «исторический оптимизм советской литературы»).

«Подобный орфографический зуд – это все то же проявление традиционного для Галичины упрямства, отмечаемого многими исследователями, – комментировал нововведения легендарный донбасский публицист Дмитрий Корнилов. – Галичанам очень надо, чтобы – если не мытьем, так катаньем – все было, как они хотят».

Дмитрий Корнилов

С закреплением в кучмовской конституции статуса держмовы украинизировать взялись не только русских святых, но имена простых граждан современной Украины. Елены, Евгении Дмитрии и т. д. могли, конечно, ссылаясь на закон «О языках» 1989 г., требовать транслитерации их имён в документах, но в паспортных столах отказывались это делать, ссылаясь на внутренние распоряжения. И это была одна из причин, по которой многие (ваш покорный слуга в их числе) не спешили менять советскую «паспортину» на сине-жовтый.

Так реализовывалась вековечная мечта местечковых гетманов, атаманов и президентов «Геть від Москви!». Называлась она теперь, правда, «ходою у Эуропу». Однако условием вхождения в Совет Европы было обязательство принятия Хартии региональных языков и языков национальных меньшинств, разработанной тем же Советом Европы.

С одной стороны, Хартия не наделяла какими-то дополнительными гарантиями «национальные меньшинства» (к каковым украинский законодатель отнёс  коренной и государствообразующий для современной Украины великорусский субэтнос). Свободное развитие их языков продолжали «гарантировать» закон «О языках в УССР» и закон «О национальных меньшинствах» 1992 г. С другой стороны, в случае отмены/изменений этих законов (о чём давно мечтали в гуманитарном блоке Кучмы) Хартия, как подписанный Украиной международный документ, имела бы приоритет над сугубо внутренним законодательством. Поэтому, вынужденно подписав Хартию в 1996 г., Украина так и не имплементировала её за время президентства Кучмы (благодаря его же проволочкам).

В 1995-1996 гг. Госкомитет по делам национальностей разработал программы украинизации Подкарпатской Руси, Новороссии (с особым упором на Тавриду), абсолютно русскоязычного Киева. Кроме осуществляемого уже свёртывания преподавания на русском языке, предусматривалось финансовое удушение русскоязычной прессы, науки, культуры (хотя к 1997 г. количество государственных русскоязычных театров на Украине уже сократилось с 43 до 13 по сравнению с годом провозглашения независимости).

О том, как выполнялись эти программы «на местах» и на «идеологических фронтах» – в следующей части нашего цикла.

(Продолжение следует)