Наше освободительное движение – это клон Майдана

Текущая полемика между освободителями и охранителями в сети выдает интересную особенность нынешней освободительной идеологии – блокировку памяти. Она даже не предлагает нам фальсифицированную версию истории. Она требует от нас историю, в том числе новейшую, забыть и ни в коем случае не вспоминать. Нельзя вспоминать даже совсем недавний Майдан – и его последствия.

Нынешние борцы с режимом страшно обижаются, когда их сравнивают с большевиками – и, надо признать, что одно существенное различие между ними есть. Большевики охотно признавали свое родство с революционными движениями прошлого – с Великой французской революцией, Парижской коммуной, даже с восстанием Спартака. Нынешние революционеры смотрят на предшественников с какой-то большой неловкостью и на слово «Майдан» чаще всего реагируют как на злую дразнилку. Почему? Это выглядит довольно странно – как если бы сторонники Коминтерна, агитируя трудящихся в западных странах восстать против власти помещиков и капиталистов, при этом отрицали какую-либо свою связь с Октябрьской революцией, которая этих самых помещиков и капиталистов уже успешно свергла.

Ведь нельзя же не заметить того, что наше освободительное движение – это клон Майдана. Это люди, которые в свое время горячо симпатизировали Майдану, с той же идеологией, с той же риторикой, с тем же набором манипулятивных приемов, ориентирующиеся на те же центры, даже идейно-возвышенные стихи слагающие в том же размере и с тем же пафосом, как и знаменитое «никогда мы не будем братьями» – см. например, стихотворение, прочитанное на митинге Людмилой Улицкой. Я не стал бы сразу вспоминать методички – не факт, что они существуют. Но факт тот, что существует несомненная идеологическая, культурная и мировоззренческая общность. И когда ее пытаются отрицать, это напоминает анекдот про Штирлица, который вспомнил о конспирации и надел темные очки.

Что можно сказать об этой идеологии? Коротко ее можно изложить примерно так: Все народы желают сделаться верными учениками Запада, влиться в западный проект мироустройства, который несет им свободу и процветание. Если они так и поступят – то скоро заживут как в богатейших странах Золотого Миллиарда. Но в этих законных чаяниях народам мешают коррумпированные диктаторы. Народы должны мужественно восстать против тиранов и (сами или с великодушной иностранной помощью) их свергнуть, и тогда они заживут привольно и богато. Оба Майдана (2004 и 2014 годов) были проявлением этой идеологии, и ее яркой иллюстрацией может служить, например, комикс «Почему Евросоюз лучше, чем Таможенный союз». Но Майдан был далеко не первым проявлением этого мировоззрения.

Первый яркий случай этого извода освободительства мы наблюдали в 2003 году, с вторжением в Ирак. Надо свергнуть отвратительного диктатора Саддама, и иракский народ заживет свободно и богато, показывая пример всему Ближнему Востоку. Саддам действительно был крайне неприятным типом, но его свержение погрузило страну в хаос, в котором погибли около миллиона человек, при этом страна лишилась около 80% своего христианского населения – процесс, который был справедливо назван «геноцидом». Потом, в 2011-м, под ровно теми же лозунгами и в рамках той же идеологии была предпринята операция против Ливии, полковник Каддафи свергнут, страна погрузилась в кровавый хаос, в ней стали открыто функционировать рынки рабов – чрезвычайно мрачная ирония, учитывая, что «свобода» – это ключевое слово во всей идеологической риторике. Попытка аналогичного «освобождения» Сирии сорвалась по независящим от освободителей причинам.

На Украине, где нравы, надо сказать, заметно мягче, чем в арабском мире, первый Майдан (2004) прошел вообще бескровно, но едва ли он принес людям много пользы. Во всяком случае, через десять лет после его победы часть политически активных граждан сочла свою жизнь настолько невыносимой, что решила принять участие во втором Майдане –окровавленная победа которого привела к резкому обострению тех социальных язв, против которых он теоретически восставал, обнищанию и до того небогатого населения и массовому бегству работоспособных граждан из страны.

Причина, по которой наши освободители не хотят вспоминать даже самое недавнее прошлое, таким образом, достаточно очевидна. Обещания и надежды, которые внушает освободительная идеология, никогда не сбываются. Вернее, сбываются с точностью до наоборот. Само нежелание вспоминать Майдан весьма показательно. Если бы демократические силы, победившие на Майдане к восторгу как международного сообщества, так и наших либералов, принесли бы людям хоть какое-то добро и пользу, нас бы напротив, буквально за уши тащили и носом тыкали – посмотри на Майдан! Вот люди решились выйти на площадь, изгнали кровавого диктатора – и смотри же, как люди зажили! И как все здорово прошло, давайте и мы так, чего нам мучиться и лишать себя такого счастья! Но пример Майдана – как и примеры других побед этой идеологии – выглядит совсем уж безнадежным.

Освободительной идеологии в XXI веке приходится действовать в условиях, во первых, явного и страшного провала всех ее обещаний, во-вторых, информационной прозрачности, порожденной интернетом, которая не позволяет эти провалы скрыть. Отсюда требование рассматривать каждое очередное выступление освободителей как новое и никак не связанное с предыдущими. Но такое требование просто фантастически, невероятно нелепо. Мы все склонны ошибаться, но освободители требуют от нас глупости и безответственности, превосходящей силы человеческие. Им не стоит обижаться, если мы оказываемся на нее неспособны.