Похоже, что единственное, в чем «мягкая» формула выхода Великобритании из ЕС, о которую споткнулась политическая карьера Терезы Мэй, сработала, так это в подрыве наметившегося сближения Китая с ЕС, перспективы которого сложились на фоне одновременных прошлогодних тарифных санкций Вашингтона против тех и других.

Наблюдающееся охлаждение между Лондоном и Пекином — от «золотой эры» образца 2015−2018 годов к современным спорам на повышенных тонах вокруг ситуации в Сянгане (Гонконге), даже если оно является частью пересмотра приоритетов самим Пекином в пользу «глобального треугольника», объединяющего его с Москвой и Вашингтоном, налицо. С одной стороны, договорившись в Осаке о приостановке «торговой войны», Дональд Трамп и Си Цзиньпин одновременно стали объектами внешних провокаций с британским следом и подтекстом британских интересов.

С другой, сама Британия в этой ситуации, хотя бы по факту предстоящей замены не устраивающей Трампа Т. Мэй более покладистым Борисом Джонсоном (если это будет он), движется навстречу хозяину Белого дома, который ратовал за решительный разрыв Лондона с Европой еще до референдума, стоившего премьерского кресла его организатору Дэвиду Кэмерону. Причем, это не единственное, что их соединяет, есть еще куда более близкая Вашингтону (хотя и далеко не во всем с ним совпадающая) позиция королевского двора, также ужесточающая британскую позицию по Brexit.

Получается, что ради того, что нужно и интересно Трампу, Туманный Альбион, сделав «зигзаг» в сторону как бы своих национальных интересов, отличных от США, споткнулся о реальность и вернулся в фарватер американской политики. Только подстраиваться он вынужден уже не под демоглобалистов, а под «глобоскептиков». Правда, с одним большим «но»: чтобы осуществить все эти рокировки в стиле «шаг вперед — два шага назад», пришлось засветить в публичном поле настоящую, отнюдь не формально-протокольную роль монархии. Однако для людей, которые «в курсе», исключительность влияния Букингемского дворца на британскую и в целом англосаксонскую политику обоих берегов Атлантики и раньше была секретом полишинеля.

Такова истинная цена итогов американских президентских выборов 2016 года?

Но вернемся к китайско-европейским отношениям. Не прошло и четырех месяцев с показательно триумфального визита в Рим, Монако и Париж Си Цзиньпина, на фоне которого и состоялась его, наделавшая немало шума в Вашингтоне, одновременная встреча с Эммануэлем Макроном, Ангелой Меркель и тогдашним главой Еврокомиссии Жаном-Клодом Юнкером, как наступило охлаждение. Европейский парламент, уже его новый состав с расширенным участием правых, избранный в конце мая, грубо вмешался во внутренние дела КНР, приняв 18 июля ничем не спровоцированную резолюцию о ситуации в Сянгане (Гонконге).

В ней он наступил Пекину на главную мозоль. Во-первых, по сути потребовал снять с рассмотрения Законодательного совета (парламента) автономии законопроект о внешней экстрадиции, который и стал поводом к подрыву стабильности и массовым выступлениям. И во-вторых, высказался за немедленное освобождение из-под стражи задержанных участников беспорядков, в том числе тех, что совсем недавно, 1 июля, принимали участие в беспрецедентном штурме и захвате сянганского парламента.

Здесь что еще важно? У мартовского турне Си Цзиньпина, которое завершилось упомянутой четырехсторонней встречей в Париже, имелось подготовленное этим турне и, видимо, согласованное на этой встрече продолжение. На брюссельском саммите Китай — ЕС, состоявшемся 9 апреля, премьер Госсовета КНР Ли Кэцян и европейские лидеры, вопреки многим сомнениям европейской общественности, тем не менее подписали двустороннюю итоговую декларацию, которую тогдашний глава Европейского совета Дональд Туск в свойственной ему безапелляционно-экспрессивной манере охарактеризовал как «прорыв».

Ничего особо «прорывного» в том документе не было, но брюссельской бюрократии настолько позарез нужно было «ущучить» Д. Трампа, что за «прорыв» выдали согласие Китая на совместное с Европой продвижение реформы ВТО. В ее главном пункте — ограничении государственных инвестиций, которые, как считают не только в Европе, но и в США, создают китайским предприятиям, особенно высокотехнологичным, ощутимые преимущества перед западными. И одновременно затрудняют доступ к этим предприятиям и попыткам перехвата контроля над ними с помощью инвестиций внешним, западным инвесторам (из-за которых в таких случаях всегда торчат уши западных спецслужб).

Надо понимать, что в Китае не было приватизации. Требовать от предприятий, что находятся в государственной собственности, одних только частных внутренних инвестиций невозможно потому, что это означает посадить их на голодный паек. Мощь даже самых крупных капиталистов-частников, более напоминающих советских нэпманов, чем западных магнатов, которые в Поднебесной «вырастали» не путем захвата народной социалистической собственности, а рядом с ней, и при поддержке власти, — в дополнение к созданному народом, и близко несравнима с государством.

Требовать же только внешних инвестиций, что на самом деле имеют в виду и американцы, и европейцы, — это ни что иное, как попытка навязать Пекину колониальные условия, поставив под свой контроль его не только экономическое, но и технологическое развитие. Что это как не «новое», уже европейское «издание» ультиматума, предъявленного китайским властям со стороны США в мае 2018 года?

Заметим, что тот ультиматум Пекином был решительно отклонен, а предъявившие его визитеры уехали из китайской столицы несолоно хлебавши. И оказались вынужденными отыскивать иные, более «толерантные» формы изложения своих позиций, чтобы продолжить переговоры. Так почему же европейцы посчитали, что Китай, не уступивший своего суверенитета Вашингтону, склонит голову, пойдя на подобные унизительные условия, перед Брюсселем?

Они всерьез думали, что подпись Ли Кэцяна под, по сути дела, ничего не значащим декларативным документом равнозначна переговорному «прорыву»? Или попытались таким образом поэксплуатировать нахождение с Пекином в «одной лодке», которую раскачивают протекционистские амбиции Белого дома, заодно этот Белый дом потроллив? Или просто выдавали желаемое за действительное, по принципу «обмануть меня нетрудно — сам обманываться рад»?

И первый, и второй, и третий мотивы, разумеется, присутствуют. Но не являются определяющими. А что является? Представляется, что европейские проблемы в отношениях с Китаем лежат даже не в плоскости интересов. Они обязаны своим происхождением весьма специфической европейской и в целом западной психологии, которая вытекает из европейской и западной политической философии.

Какой именно? Когда те же европейцы соглашаются с императивами глобализма, с радостью констатируя приверженность им и Китая, они утрачивают связь с реальностью, ибо говорят с тем же Пекином совсем о разных глобализмах. В представлениях Запада приоритеты находятся в сфере частной жизни, в том числе в экономике. Глобализм и глобализация по-западному — это мир рынков, поделенных на сферы влияния транснациональных банков и корпораций, за которыми стоят их бенефициары. Не подставные «собственники», толкующие о конкуренции, а настоящие хозяева — монополисты, уверенные, что мир принадлежит им и является их вотчиной и кормушкой. В этом суть глобального капитализма.

Китайский же глобализм возвращает приоритеты государственным интересам, утверждая традиционный для доглобализационных времен мир государств. В представлении Поднебесной, бенефициарами глобализации должны быть не банки, корпорации и олигархи, а государства и народы. Банки же и корпорации — всего лишь инструменты, используемые государственными выгодоприобретателями глобализации, а отнюдь не «венец» ее развития, а их доминирование — не ее самоцель.

В любых, например, международных финансовых объединениях — тех же банковских сетях, начиная с «золотой тринадцатки» банков, ответственных за формирование мировой цены золота, западные банки смотрятся в контексте клановой олигархической принадлежности, а вот три китайских в этом списке — сугубо государственной принадлежности КНР. То же, например, и с «устойчивым развитием», которое служит идеологией глобализации, своей у каждого.

Для Запада оно — функция глобализации, и главное в нем еще со времен первых докладов Римскому клубу — ограничение численности населения и промышленного производства, то есть фиксация монополии западных элит с помощью остановки и обращения вспять, в архаику, глобального развития. Китай же видит в «устойчивом развитии» противоположное — инструмент разрушения западной корпоративной монополии, а если и ограничений — то западного потребления, примером которого является американская модель с 5% мирового населения и 40% — потребляемых ресурсов.

Какое место и какую позицию в этой «большой полемике» занимает Россия? Будучи связанной пуповиной олигархических интересов, в том числе компрадорских, с Западом, российская элита в своей основной массе стоит на корпоративных, западных позициях. Первичны в этой схеме бизнес-интересы, а не страна, которая — лишь «трамплин», переговорная позиция и «разменная карта» для прорыва в глобальную элиту, не более того.

Чем для этого «прорыва» скажут пожертвовать — тем и пожертвуют. Если их не остановить. Не случайно от имени российского бизнеса в информационном поле говорят одни только либералы, а в политической сфере «либеральный» является синонимом прозападного. Посмотрите хотя бы на тех же Чубайса или Грефа, по которым и комментарии излишни.

А вот с точки зрения национальных интересов, которые отличаются от западных тем, что в глобализации по-западному западным народам место есть, а российскому, как и китайскому — нет, все обстоит иначе. Государственные же интересы, диктуя императив выживания, двигают российскую позицию в сторону, противоположную от навязываемой «независимости» бизнеса от государства — к его подчинению государству и его интересам, а стало быть, в сторону сближения с позицией Китая. Труднее всего в этих «ножницах», кстати, не либералам, а «силовикам», контролирующим государственные корпорации. «Душой» они в Европе, интересами — с Китаем. И, шире, с Востоком. Что и говорить, трудный «шпагат».

Интересы западного бизнеса, как силы, доминирующей в западной политике, выстроены на антигосударственных приоритетах глобализации по-западному. И требуя эрозии государств и отъема у них исторической роли «единиц изменения» глобальной организации, диктуют атомизацию. На эту модель многие десятилетия работала западная пропагандистская машина с ее апологией превращения планеты в над-, а точнее безгосударственный «глобальный человейник». За рамками этой модели, распространяемой на международные отношения, пространства для жизни у Запада нет. Это — западная «Кощеева игла в яйце».

Поэтому, даже пытаясь с помощью заигрываний с Китаем проучить Д. Трампа с его протекционистскими «загогулинами», европейские элиты продолжают с упрямством, граничащим с откровенной тупостью, давить на Китай, требуя от него заменить государственную экономическую модель частно-олигархической. Даже понимая, что это невозможно, отыграть назад они уже не могут, ибо находятся в идеологическом и ментальном лабиринте, ниточка, указывающая выход из которого, — в руках олигархического Минотавра.

В Китае, да и в России, вопреки представлениям компрадорских сегментов российской элиты, доминируют государственные интересы, ибо глобальный бизнес по отношению к России — это внешний колонизатор, как бы компрадоры ни хотели иного (в «душе» они это понимают, потому с этим и соглашаются). Это — интересы выживания наций — китайской, российской, других незападных, инструментом которого может являться и в действительности является только государство.

Которое самим этим фактом, даже будучи буржуазным с классовой точки зрения (как в России), поддерживая буржуазную повестку во внутренней политике, исповедуя буржуазную идеологию либерализма, все равно противостоит глобальному капитализму. Противопоставлено ему самим ходом истории. И однозначной безальтернативностью собственного антикапиталистического ответа на брошенный ему западным капиталистическим, точнее, империалистическим, еще точнее, ультраимпериалистическим глобализмом (по Каутскому) вызов выживания/невыживания.

Метания европейских элит, всякий раз приводящие их в фарватер англосаксов, контролирующих саму смысловую систему ценностей, которая находится в основе концепции «глобального человейника», — наглядная ко всему этому иллюстрация. Так они метались и тогда, когда пытались разыграть «антиамериканскую фронду» с Россией, играя с ней в канувшие в Лету «четыре общих пространства» согласия, у которых с самого начала не было решительно никаких шансов и перспектив.

Так европейские элиты поступают и сейчас с Китаем, наступая на те же самые грабли, которые тем же самым неизбежно и аукнутся. Не то, чтобы европейцы сознательно встраивались в фарватер США и Британии, следуя у них на поводу по вопросу о ситуации в том же Сянгане (Гонконге). Конечно, они в него встроены. Но они и на подсознательном, «когнитивном» уровне выбора между «своим» и «чужим» обречены всякий раз, даже себе во вред, «возбухать» против всего, что отодвигает утверждение «человейника», а тем более разворачивает ситуацию от него прочь.

Другим примером, символически явленным миру именно в эти дни, наряду с резолюцией Европарламента по Сянгану, стало европейское давление на законные власти Венесуэлы. Сначала уходящий еврокомиссар по внешним делам Федерика Могерини, а затем все тот же Европарламент предупредили официальный Каракас о неизбежности ужесточения санкций «за нарушения прав человека и репрессии».

Вот так: одной рукой Европа пытается обойти американский протекционизм развитием торговли и, в целом, отношений с Пекином. С другой, наплевав на эту линию, противопоставленную еще и России, наносит оскорбление Пекину, вольно или невольно превращаясь в марионетку англосаксов. И еще и угрожает «мерами» президенту Николасу Мадуро, на стороне которого Китай находится, о чем неоднократно заявляли китайские дипломатические представители.

Эта политическая шизофрения в форме раздвоения коллективного сознания элит, укорененная в таком же неадекватном состоянии умов широкой общественности, не лечится ни сменой еврофилов во власти евроскептиками, ни разборками между собой двух берегов Атлантики. Это — неизлечимая «родовая печать». И это — вызов, ответом на который может быть только одно из двух. Либо колонизация Западом остального человечества, либо полная и окончательная утрата им своего глобального лидерства с откатом в собственный исторический ареал обитания.

Поскольку третьего здесь не дано, какие бы словесные спекуляции ни раздавались вокруг «неприемлемости» и «несовременности» игр «с нулевой суммой», перед данной дилеммой в полной мере и в полный рост оказывается и российская элита. «Два медведя», олицетворяемые императивами национального исторического выживания и частного элитарного благополучия, в одной берлоге не уживаются. Никак