Дальше – тупик. Куда заведёт Украину новая «реформа правописания»?

«Нет худа без добра» гласит народная мудрость. Иными словами, в любой случившейся неприятности следует искать нечто положительное. И это действительно так. Хотя худо иногда бывает настолько, что добро заметить трудно. К тому же чаще всего такое добро не компенсирует навалившиеся беды, а лишь помогает перенести их. И тем не менее оно есть.

Вспомнилась же мне указанная поговорка по случаю очередных «нововведений» в украинском правописании. Казалось бы, ну что тут может быть хорошего? Ведь сплошной же негатив! Бред, который только осложнит и без того нелёгкое бытие большинства обитателей Украины. Тут уместнее вспомнить фразу про «козлов, которые мешают нам жить», подразумевая под козлами инициаторов правописных изменений. Но при более спокойном и внимательном рассмотрении «реформы» можно углядеть и моменты позитива.

Однако сначала давайте разберёмся, в чём же суть языковых перемен. Касаются они, прежде всего, слов иностранного происхождения. По новым правилам следует произносить не «марафон», а «маратон», не «пауза», а «павза», не «діалог», а «діялог», не «ефір» (эфир), а «етер», не «проект» (проэкт), а «проєкт» и т. д.

Также теперь будет писаться не «віце-президент», а «віцепрезидент», не «веб-сайт», а «вебсайт», не «топ-модель», а «топмодель» и т. п.

Изменится и написание великороссийских фамилий. Вместо Донской, Трубецкой, Крутой будут писать Донський, Трубецький, Крутий (звучать это будет: Донськый, Трубэцькый, Крутый).

Цель «реформы правописания» предельно ясна: сделать украинский язык ещё более непохожим на русский. В полном соответствии, кстати сказать, с предвыборным лозунгом Петра Порошенко, требовавшим от языка удалиться (вместе с верой и армией) «Прочь от Москвы!». (Стоит напомнить, что «реформу» успели ввести в действие уже после позорного провала Порошенко на выборах, буквально накануне вступления в должность нового президента Украины.)

Цель, между прочим, не новая. Её достижением деятели украинского движения были озабочены ещё в ХIХ веке. А в 1920-х годах, с началом оголтелой украинизации, задача «оказать услугу современному литературному языку (украинскому. – Авт.) тем, чтобы помочь ему сойти с русской основы», стала главной для украинских языковедов.

Многие лингвисты тогда заболели профессиональной болезнью – «мовной сверблячкой» (языковым свербежом). Бросившись очищать украинскую речь от «русизмов», они вскоре стали испытывать невероятный свербёж в руках, голове, возможно, и в некоторых других частях тела. Устранив очередной «русизм», заменив его специально выдуманным словом, языковеды затем начинали сомневаться и в этом неологизме.

Даже если новое слово совсем не было похоже на русский аналог, оно всё равно попадало под подозрение, ибо могло быть создано «с учётом принятых в русском языке правил словообразования». Следовала новая замена, а вслед за ней новые сомнения. И так до бесконечности.

Некоторые языковеды понимали абсурдность происходящего. Они и диагностировали у себя и своих коллег «мовну сверблячку». Но самостоятельно излечиться от неё не могли. И лишь причитали: «Куда ведет нас это буйное, но беспорядочное и ненаучное языковое творчество? Не пора ли положить конец этой анархии?»

На помощь тогда пришла советская власть. Поскольку «мовна сверблячка» по факту мешала украинизации (а украинизация рассматривалась как часть плана по социалистическому переустройству бывшей Малороссии), развитие болезни прекратили директивными методами. Не особо вдаваясь в лингвистические тонкости, большевики в приказном порядке установили, какие языковые нормы являются правильными, а какие нет.

В то время это помогло. Но с крушением советского режима у украинских языковедов наблюдается рецидив болезни. Периодически она обостряется. Так было в начале 1990-х. Потом в начале 2000-х (в премьерство Виктора Ющенко, весьма симпатизировавшего языковым «реформаторам»). В 2004-м. И вот теперь опять.

Все разглагольствования о том, что в правописных нововведениях ничего плохого нет (дескать, и в других странах периодически реформируют правописание), можно отбросить как несостоятельные. На Украине совсем не то, что у других. У других подобные реформы не имеют политической подоплёки и направлены на облегчение пользования языком. На Украине – наоборот.

Также не соответствует действительности утверждение, что нынешнее изменение правописания – это возврат к исконным украинским языковым нормам. Вся эта декларируемая «исконность» на поверку упирается в правописание 1928 года, утверждённое в ходе украинизации и деликатно называемое в украинской «научной» литературе скрыпникивкой (по фамилии тогдашнего наркома просвещения УССР Николая Скрыпника).

Наименование неправомерное. Скрыпник не был языковедом. Он, правда, лез со своими указаниями повсюду (в языковедение в том числе). Но в самом языковедении не разбирался (о чём сохранились недвусмысленные свидетельства его современников – украинских учёных). Правописные же системы на Украине принято называть именно в честь их непосредственных творцов, а не политических комиссаров (максимовичка, кулишивка, желихивка).

Если уж делать тут исключение для политиков, то правильнее назвать правописание именем главного тогдашнего украинизатора генерального секретаря ЦК Компартии (большевиков) Украины Лазаря Кагановича, чьим подручным (всего лишь подручным!) и был Скрыпник. То есть не скрыпникивка, а кагановичка. Вот эту кагановичку и утверждают теперь на Украине.

Что же касается исконности правописных норм, то данный вопрос неплохо осветил довольно известный деятель украинского движения, прославляемый ныне на Украине Иван Огиенко. В нём долгое время учёный боролся с политиком. Победил политик (потому Огиенко и попал в украинские «национально сознательные» авторитеты). Но его научное наследие по-прежнему представляет интерес.

Например, книга Огиенко «Очерки по истории украинского языка: система украинского правописания» (издана в 1927 году в Варшаве). Она затрагивает как раз вопрос правильного произношения в украинском языке слов иностранного происхождения. Автор отмечает, что «Великая Украина» (так он именует те малорусские земли, которые входили в состав Российской империи, а затем СССР) следовала в этом отношении за языком русским, а Галиция – за языком польским.

Однако следование за русским языком не означало тупого подчинения чужому влиянию. Огиенко напоминал об огромном вкладе малорусов в разработку русского литературного языка, правописания и, в частности, в создание русской системы заимствования слов из других языков.

«Многие из этих новых слов пришли в Россию не просто с Запада, а из Украины», – подчёркивал он. И делал вывод: «Те формы чужих слов, которые видим в языке русском и которые одинаковы с формами украинскими, очень часто не совсем чужие нам, ведь это же и мы создавали или помогали создавать их, ведь это же и мы их распространяли. Вот поэтому на великоукраинские формы чужих слов, одинаковых с формами русскими, нельзя смотреть будто бы только как на заимствования из московщины, – нет, история культуры выразительно говорит нам как раз наоборот, – это формы очень часто украинские, перенесенные нами или от нас в Россию… Если на Великой Украине форма заимствованных слов одинакова с русской, то это во многих случаях только потому, что немало этих слов Россия переняла с Украины или через украинцев вообще. Наоборот, одинаковые формы галицкие и польские свидетельствуют чаще про заимствование (особенно в ХVIII–XIX веках) этих форм из польского, ведь поляки создавали свои формы, совершенно отличные от великоукраинских, без особой и заметной помощи галичан».

Огиенко предлагал хорошо подумать, прежде чем решать, какую форму чужих слов принять для украинского языка. «Форму, господствующую на Великой Украине и имеющую за собой определённую родную традицию», или «форму галицкую, чаще всего без этой традиции»? И «если мы испокон веков писали «Амвросій», «Ірина», «ефір», то какой же смысл менять эти исконные свои формы на латино-польские «Амброзій», «Ірена», «етер»?»

Как видим, нынешняя «реформа правописания» на Украине – не возврат к исконным формам, а отказ от них, попытка навязать народу формы чужие, латино-польские. Можно сожалеть, что к рекомендации «хорошо подумать» представители постмайданного режима не прислушались. Но это и неудивительно. Кому там думать-то?

Тем временем последствия действий «правописных реформаторов» хорошо прогнозируемы. После окончательного вступления правописных норм в силу (пока что назначен переходный период) большинство жителей Украины окажутся безграмотными, не умеющими «правильно» (в соответствии с новым правописанием) не то что писать, но и говорить. Из страны всеобщей грамотности, какой Украина была в советское время, она превратится в страну повальной безграмотности. Превратится не только для людей старшего поколения (заканчивавших школу ещё в СССР), но и для тех, кто родился и учился уже в период независимости.

Всё это, конечно, весьма печально, худо.

Ну а теперь о добре, которое тоже несут перечисленные изменения. Для почти всех жителей Украины нынешний государственный язык станет ещё более чужим, чем раньше. Ведь крайне сложно искренне признавать родным то, чего не знаешь, не понимаешь. То, что родным на деле не является.

И весьма возможно, что это поспособствует быстрейшему краху политики украинизации. Вряд ли может быть по-иному. В своей антинародности, вредоносности, абсурде эта политика дошла до края. Дальше – тупик, уткнувшись в который придётся поворачивать назад.

Александр Каревин,