К 2009 году Иран стал чем-то вроде «чёрной дыры» в области национальной безопасности, прямо или косвенно притягивая в своё поле влияния наши связи с Европой, Россией, Китаем, Израилем и арабскими государствами Залива. Любой ключевой вопрос, связанный с иранской ядерной программой — предотвращение обогащения и применение в оружейных целях его ядерных материалов, введение санкций для достижения этих целей и применение противоракетной обороны для защиты против его потенциальных возможностей — затрагивали по-разному множество стран. Это было похоже на огромную паутину; когда мы затрагивали одну часть периферии, другие начинали сотрясаться.
Ставки не могли быть выше. Израильским лидерам не терпелось начать военное нападение на ядерную инфраструктуру Ирана. Если бы они это сделали, мы почти наверняка были бы втянуты, чтобы закончить это дело, либо иметь дело с иранской атакой возмездия против Израиля, нашего друга в регионе — и, вероятно, против Соединённых Штатов также. Опять грохотали барабаны войны. Вероятно, единственным способом предотвратить третью мировую войну в регионе в течение десятилетия — войны, вероятно, более широкой и ужасной, чем войны в Ираке и Афганистане — было оказать достаточное экономическое давление для того, чтобы иранские лидеры отказались от своих стремлений получить ядерное оружие.
Для Израиля нет более важных отношений, чем отношения с президентом и лидерами Конгресса Соединённых Штатов. В этом отношении пропагандистские жесты Обамы как в сторону Ирана, так и, более широко, исламского мира в начале его президентства, израильтян перепугали до смерти. 20 февраля Беньямин «Биби» Нетаньяху снова стал премьер-министром, возглавив правую коалицию. Впервые я встретился с Нетаньяху во время работы в администрации 41-го президента Буша, когда был заместителем советника по национальной безопасности, а Биби в качестве заместителя министра иностранных дел, посетил меня в моём крошечном офисе в Западном крыле. Меня покоробило его легкомыслие и критика политики США — не говоря уже его высокомерии и непомерных амбициях — и я высказал советнику по национальной безопасности Бренту Скоукрофту, что Биби следовало бы заявить, чтобы ноги его больше не было в Белом доме.
Вскоре после того как в 1991 году я стал директором ЦРУ, я встретился с Эхудом Бараком, генерал-лейтенантом и главой израильского генштаба. После 35 лет в армии Израиля Барак пошёл политику, к концу 1990-х стал на какое-то время премьер-министром, а в июне 2007 года занял пост министра обороны при премьер-министре Эхуде Олмерте. Барак сохранил свой пост, когда в начале 2009 года премьер-министром стал Нетаньяху, так что оба мы были министрами, оставшимися от прежней администрации. Ко времени, когда свой пост занял Биби, моё почти двадцатилетнее знакомство с Бараком превратилось в очень хорошие, даже тесные отношения. Мы часто разговаривали и встречались в бытность мою министром обороны при Буше, и даже чаще делали это во время моего пребывания на посту при президенте Обаме. Барак прилетал в Вашингтон для встречи со мной примерно каждые два месяца. Не случайно, что хотя политические и дипломатические отношения между администрацией Обамы и Нетаньяху в период 2009-2012 годов оставались холодными, отношения в области обороны оставались крепкими и во всех аспектах достигли беспрецедентного уровня сотрудничества.
Первый визит Нетаньяху в Вашингтон в его новейшей реинкарнации как премьер-министра в середине мая 2009 включал встречу и ланч в Белом доме, а также деловой завтрак со мной в Пентагоне. Мы с ним сосредоточились на военном сотрудничестве и широком обсуждении Ирана и его ядерной программы. Наша первая дискуссия по Ирану начистоту состоялась во время моего визита в Израиль в конце июня, когда ещё были свежи впечатления от подтасованных иранских выборов и последующего подавления июньской «Зелёной революции». Биби был убеждён, что иранский режим крайне хрупок и что удар по иранским ядерным объектам, вполне вероятно, запустит процесс смены режима иранским народом. Я был совершенно с этим не согласен, убеждённый, что военное нападение иностранной державы, напротив, сплотит иранский народ вокруг его правительства. Кроме того, Нетаньяху считал, что возмездие Ирана после атаки будет чисто для проформы — может, запуск нескольких десятком ракет по Израилю и несколько ракетных залпов со стороны базирующейся в Ливане «Хезболлы». Он доказывал, что иранцы реалисты и не захотят провоцировать более масштабную военную атаку со стороны Соединённых Штатов, устроив охоту на американские цели — особенно на наши корабли в Заливе — или атаковав нефтяные объекты в других странах. По его словам, перекрытие Персидского залива для экспорта нефти для Ирана означало бы удушение собственной экономики. Я снова не согласился, сказав ему, что его ввело в заблуждение отсутствие реакции Ирака на разрушение Израилем иракского реактора «Осирак» в 1981 году и отсутствие какой-либо реакции со стороны Сирии на разрушение её реактора в 2007 году. Я сказал, что иранцы — персы — очень отличаются от иракцев и сирийцев. Он слишком полагается на предположения в предвидении мягкой реакции Ирана, и если он ошибается, то нападение на иранские ядерные объекты вызовет войну в регионе, считал я.
Эти две линии аргументации будут определять американо-израильский диалог вокруг Ирана весь остальной срок моего пребывания на посту министра, хотя оценки того, как далеко продвинулись иранцы в своей ядерной программе отличались ненамного, как и наши мнения о последствиях обретения Ираном ядерного оружия. Вопрос о том, должны ли быть (и когда) военные действия, а также каковы будут последствия, оставался дискуссионным.
Последним вздохом обамовской «стратегии вовлечения» Ирана был оригинальный проект, разработанный Соединёнными Штатами в ходе консультаций с нашими союзниками в октябре 2009 года. Он заключался в том, что Иран отгружает около 80% своих известных запасов, 1.5 метрических тонн, низкообогащенного урана в Россию, там его обогащают, затем отправляют во Францию для превращение в топливные стержни и наконец отправляют обратно в Иран для применения в медицинских исследованиях на Тегеранском исследовательском реакторе. По словам экспертов, использованный в исследовательском реакторе уран крайне сложно конвертировать для других целей — например, для ядерного оружия. Это предложение рассматривалось как способ забрать большую часть низкообогащённого урана у страны и привести его в вид, бесполезный для оружейных целей, в то же время признавая право Ирана использовать ядерные реакторы для мирных целей. Франция, Британия, Китай, Германия, Россия и Соединённые Штаты проект поддержали, и 22 октября в Европе было заключено предварительное соглашение с иранскими переговорщиками. На следующий день Иран пошёл на попятную, передумав отказываться от своего крупного козыря – низкообогащённого урана – не получая, по его мнению, никакой стратегической выгоды. Учитывая откровенную ненависть французского президента Саркози к иранскому режиму, я полагаю, что у иранцев также не было намерения отдавать свой уран во французские руки.
Провал в заключении соглашения имел серьёзные международные последствия. Администрация Обамы, и я в том числе, рассматривала эту сделку как способ лишить Иран низкообогащённого урана и тем самым выиграть больше времени для долгосрочного решения вопроса. По иронии судьбы, но, как я и предполагал, дипломатические усилия по установлению контактов с Ираном имели решающее значение для нашего успеха в поиске более лояльных партнеров при новом, более жёстком подходе.
Центральным для нового подхода должно было стать заключение международного соглашения. Комитет заместителей несколько раз совещался в начале ноября и согласился, что Соединённые Штаты должны добиваться резолюции Совбеза ООН, вводящей новые экономические санкции против Ирана, тем самым расширяя сеть давления. 11 ноября на совещании Совета национальной безопасности председательствовал президент — как раз накануне важной сессии совета нацбезопасности по Афганистану — для рассмотрения следующих шагов. Он сказал, что мы должны перенести центр тяжести с вовлечения на давление, в результате отказа Ирана от инициативы по Тегеранскому ядерному реактору, отсутствия полного сотрудничества Ирана с инспекцией МАГАТЭ завода по обогащению в Куме (секретного предприятия, существование которого мы раскрыли, чтобы привести Иран к покорности и создать поддержку для новых санкций) и его нежелания продолжать переговоры с шестью великими державами (Францией, Германией, Британией, Россией, Китаем и Соединёнными Штатами).
Представитель США в ООН Сьюзен Райс, считала, что вряд ли удастся получить твёрдую резолюцию Совбеза. Я сказал, что часы тикают и для продвижения иранской ядерной программы, и для терпения Иерусалима. Нам необходима новая резолюция как основание для более жёстких санкций и потому, что мы всё равно много не ждём, мы должны согласиться с более мягкой резолюцией, если сможем добиться её быстрого принятия. Затем мы сможем разработать дополнительные санкции и другие карательные меры помимо строгих условий резолюции. В военном отношении, я считал, что нам необходимо готовиться к возможной атаке Израиля и ответной атаки со стороны Ирана и рассчитать свои шаги, с помощью которых послать иранцам сигнал параллельно экономическому давлению.
Я надеялся, что шаги ООН последуют в январе или феврале; резолюция была принята в июне 2010 года. Эта резолюция была больше чем ничего, но она демонстрировала, что Россия и Китай по-прежнему неоднозначно относятся к тому, насколько жёстко нужно давить на Тегеран. Китай опасался потерять значительный объём нефти, который он покупал у Ирана и в любом случае не был настроен делать хоть что-то полезное для Соединённых Штатов, после того как мы объявили о поставке Тайваню вооружений на 6.5 миллиардов долларов к концу января 2010 года. Россия, я думаю, всё ещё питала надежды на будущее экономическое и политическое влияние в Иране.
Буш и Обама публично заявляли, что военный вариант с целью остановить иранскую ядерную программу по-прежнему не сбрасывается со счетов, и именно нашей задачей в Пентагоне было осуществить планирование и подготовку, чтобы это не осталось пустой угрозой. Военное руководство США всё больше беспокоило, что либо Израиль, либо Иран могут предпринять военные шаги почти или совсем без предупреждения, и что такой шаг потребует немедленного реагирования со стороны расквартированных в странах Залива американских. Тогда не будет времени для продолжительных совещаний в Вашингтоне или чтобы президент консультировался с кем-то кроме меня, следующим лицом в цепи принятия решений. Не считая реакции США на мелкомасштабную иранскую атаку с помощью катеров против наших военных кораблей, ни при администрации Буша, ни при администрации Обамы не было обсуждений — кроме частных бесед, которые были у меня с тем и другим президентом — о судьбоносных решениях, которые могут потребоваться в течение минут, если в Заливе начнётся серьёзный огневой контакт. Лично я считал, что такая дискуссия давно перезрела.
Соответственно, 4 января 2010 года я послал Джиму Джонсу записку с рекомендацией собрать крайне ограниченное совещание руководства для обсуждения вероятности конфликта с Ираном почти или совсем без предварительного объявления. Я хотел обсудить шаги, которые нам следует предпринять с целью укрепить наши военные позиции в Заливе в случае связанных с Ираном непредвиденных событий, а также военные шаги, которые мы должны рассмотреть, — за исключением применения военной силы — чтобы сохранять давление. Я спрашивал в записке, если Израиль нападёт на Иран, будем ли мы помогать Израилю, препятствовать ему, не совершать никаких действий или проводить последующие операции (особенно если Израилю не удастся разрушить ядерные объекты)? Если Иран проведёт удар возмездия после атаки Израиля, как мы ответим? Какие меры должны мы предпринять для сдерживания иранских военных действий, чтобы сохранить «эскалационное доминирование» (чтобы подавить любой военный шаг Ирана и попытаться удержать ситуацию под контролем)? Должны ли мы заранее применить военную силу? Как нам отвечать в случае блокады Залива, терроризма, манипуляции ценами на нефть и других ответных шагов Ирана? Многие из этих вопросов и проблем сформулировал для меня заместитель советника министра бороны Колин Кэл со своей командой, кем я очень восхищался и на которых очень полагался. Вопросы, которые я поставил, и ответы на них не обсуждались — отчасти, я думаю, потому что последствия утечки могут быть взрывоопасными, как в прямом, так и в переносном смысле.
Через три месяца с небольшим, 18 апреля, «Нью-Йорк Таймс» опубликована передовицу, утверждающую, что в своей январской записке я предупредил, что «у Соединённых Штатов не имеется эффективной долгосрочной политики в отношении неуклонного продвижения Ирана к получению ядерного потенциала». Источник был охарактеризован как «высокопоставленный чиновник», назвавший записку «тревожным звонком». По-видимому, источник авторов (Дэвида Сэнджера и Тома Шэнкера) явно не ознакомил их ни с одним из поставленных мной вопросов, но, скорее, охарактеризовал записку как относящуюся к политике, стратегии и военным вариантам.
Джофф Морелл заранее дал знать главе аппарата Совета национальной безопасности Денису МакДоноу о статье до её публикации и, разумеется, он, Донилон, Бен Родс (руководитель отдела СНБ по связям с общественностью) и прочие в Белом доме всполошились из-за статьи, утверждающей, что Белый дом не подготовлен должным образом для борьбы с Ираном. Я считал, что было бы глупо отрицать существование записки и в ходе консультаций с Мореллом, Робертом Ранджелом и МакДоноу согласился опубликовать заявление, объясняющее цель записки. Национальная пресса широко освещала историю, опубликованную «Нью-Йорк Таймс» и, к сожалению, почти не заметила моё заявление, записка не предназначалась (и не была воспринята) как «тревожный звонок», а, напротив, «определяла следующие шаги в процессе нашего оборонного планирования, при котором были нужны дальнейшие межведомственные дискуссии и политические решения…она ставила ряд вопросов и предложений, предназначенных способствовать упорядоченному и своевременному процессу принятия решений». (Гораздо позже некоторые утверждали, что в записке содержался призыв к «сдерживанию» Ирана, а не к тому, чтобы он не получил ядерного оружия. Это предположение тоже не соответствовало действительности). Статья в НЙТ в целом была довольно точна, но она действительно искажала мои намерения и — к счастью — не затрагивала чувствительные с военной точки зрения вопросы, мной поднятые.
Через три дня ряд этих проблем мы разбирали с президентом в Овальном кабинете. Присутствовали Байден, Маллен, Джонс, Донилон, Бреннан и Тони Блинкен, советник вице-президента по национальной безопасности. Я сказал Обаме, что ему необходимо подумать о последствиях внезапной атаки Израиля или иранской провокации; вероятно, то и другое потребует военной реакции США в течение минут или часов. Я сказал, что руководители ведомств не «обмозговали» эти вопросы, а надо бы. Чтобы быть лучше подготовленными к любым неожиданностям в Заливе, сказал я Обаме, мне хотелось к 1 ноября бы предпринять несколько военных мер, включая отправку туда второго авианосца, дополнительных более передовых средств противоракетной обороны и радаров, отправку третьего эсминца с «Иджис» и передового развёртывания других средств. Я просил, чтобы решения по этим политическим вопросам и по рекомендуемому мной дополнительному развёртыванию были приняты срочно, в частности, потому что военные меры требовали значительного времени. Обама сказал, что мы рассмотрим эти варианты, но сейчас он не будет принимать никаких конкретных решений.
Мне неприятно поразило то, как президент закрыл совещание. Своим ближайшим советникам он сказал:
«Для протокола и для тех из вас, кто пишет мемуары, я не принимаю никакого решения насчёт Израиля и Ирана. Джо, будь моим свидетелем».
Меня оскорбило его подозрение, что любой из нас когда-нибудь напишет о таких чувствительных вопросах.
В конце мая мы обсуждали последствия израильского удара по Ирану, хотя и не так тщательно, как мне бы хотелось. Администрация, однако действовала довольно быстро в важных областях, упомянутых в моей записке. Она ещё больше укрепляла наши военные отношения с ключевыми государствами в регионе, поставляя (или продавая) более совершенные средства ПВО и передовые вооружения и делала предложения по более тесному сотрудничеству. В начале февраля я поехал в Турцию, где встретился с премьер-министром Реджепом Тайипом Эрдоганом. У нас состоялся долгий разговор об Иране, в ходе которого он сказал, что ни одной стране нельзя отказывать в праве использовать ядерные технологии в мирных целях; он сказал, что побуждает иранцев к большей прозрачности и сотрудничеству с МАГАТЭ. Он скептически относился к ценности дальнейших санкций и считал, что предложение по Тегеранскому ядерному реактору — всё ещё возможное направление действий. Я согласился с правом на мирное использование ядерных технологий «при условии надлежащего контроля», но своим обычным дипломатическим манером предостерёг его, что если иранцы осуществят свои амбиции по обретению ядерного оружия, распространение ядерного оружия в регионе станет неминуемым, военные шаги Израиля станут вероятными, а мы получим войну у него по соседству. Я сказал ему, что необходимо продолжать политику санкций, для того чтобы заставить Иран вернуться за стол переговоров. Эрдоган был заинтересован в системе противоракетной обороны, которая дала бы Турции прикрытие, но хотел быть уверенным, что всякая инициатива будет выдвигаться с точки зрения «общей безопасности» среди союзников, а не на основании конкретной угрозы (такой как Иран). Я считал, то с Эрдоганом почти не добился прогресса; он просто слишком переживал обо всём, что могло бы спровоцировать иранцев.
Совершенно другое дело было с моей следующей остановкой во Франции для встречи с президентом Николя Саркози. Саркози напомнил мне Рэма Эмануэля, такой же стройный, низкорослый и полный энергии — оба врываются в комнату подобно взрыву. Саркози сразу взял быка за рога:
«Иранцы лжецы и врали с самого начала».
Руку, протянутую Соединёнными Штатами, заявил он, они рассматривают как знак слабости. Это привело к «потере массы времени впустую». Он сожалел, что новые санкции не были введены до предыдущей осени, и констатировал:
«Мы слабы. Всё это очень плохо кончится».
Посреди нашего разговора у Саркози зазвонил личный сотовый телефон. Он ответил, прикрыв телефон и рот рукой, разговаривая со своей женой, певицей и бывшей моделью Карлой Бруни. Я никогда не слышал и не мог припомнить, чтобы глава правительства прерывал встречу, чтобы ответить на личный звонок. Этот случай, признаюсь, тем вечером вызвал некоторые забавные комментарии у меня и моих сотрудников.
В начале марта я завершил свой анти-иранский тур, посетив Саудовскую Аравию и Объединённые Арабские Эмираты. В окрестностях Эр-Рияда я встретился с наследным принцем и заместителем премьер-министра, а также с королём Абдаллой на королевской «ферме». Я вырос в Канзасе, и это не было похоже ни на одну из ферм, которые я когда-нибудь видел. Мы обедали внутри шатра — с хрустальными канделябрами — которые могли осветить весь цирк «Ринглинг Бразерс» и ещё немного. Огромный подковообразный стол, рассчитанный по крайней мере на сто человек, и, как и во время обеда с короля со мной и Конди Райс за несколько лет до того в Джедде, было по крайне мере 40 или 50 блюд, не считая десятков десертов. Король и я сидели во главе стола, около нас никого не было, а прямо перед нами висел огромный телевизионный экран, передававший новости арабского телеканала. Я подумал, что немного странно включать телевизор во время обеда — пока до меня не дошло, что лукавый старик хотел создать на заднем плане «белый шум», чтобы мы могли говорить, не будучи кем-нибудь услышанными.
После обеда мы долго говорили наедине об Иране; я объяснил королю переход президента от «вовлечения» к давлению, что король от всей души приветствовал, будучи противником любого рода пропаганды. Когда мы говорили о санкциях, я призвал его рассмотреть попытку установить дружественные отношения с китайцами, предполагая, что они резко сократят свои закупки иранской нефти, которые заместит Саудовская Аравия. Я не выдвигал формальной просьбы, а он не дал никаких обязательств. Мы обсудили модернизацию саудовских систем противоракетной обороны «Пэтриот» и согласились обсудить в дальнейшем приобретение ими других, более передовых средств противоракетной обороны. Я пообещал вскоре прислать в Саудовскую Аравию главу Агентства противоракетной обороны, чтобы проинформировать короля и его министров об этих средствах, которые также сделают саудовскую ПРО совместимой с нашей и ПРО других государств Залива. Мы поговорили о модернизации военно-морских сил Саудовской Аравии.
При встрече наедине король обещал заключить сделку по закупке вооружений на 60 млрд. долларов, включая приобретение 48 F-15, модернизацию 70 F-15, уже находящихся на вооружении саудовских ВВС, 24 вертолётов Apache и 72 вертолётов Blackhawk. Его министры и генералы настойчиво убеждали его приобрести либо российские, либо французские истребители, но по моему мнению, он подозревал, что всё это из-за того, что некоторая толика денег попала бы в их карманы. Он хотел, чтобы все саудовские деньги пошли на военное снаряжение, а не на счета в швейцарских банках, и поэтому он хотел покупать у нас. Король откровенно сказал мне, что он рассматривает крупномасштабные закупки как инвестицию в долгосрочные стратегические отношения с Соединёнными Штатами, которые свяжут наших военных на десятилетия вперёд. В то же время Абдалла с большой осторожностью относился к любого рода открытому военному сотрудничеству или планированию с Соединёнными Штатами, которое иранцы могли бы посчитать актом войны.
Затем я отправился в Абу-Даби, где встретился с наследным принцем Мохаммедом бен Зайедом. «МБЗ», как мы его называли, это один из самых умнейших и проницательных людей, которых я когда-либо встречал, с очень мягкой речью и долгими паузами в разговоре. Его глубокие соображения о других странах Залива и Иране всегда были полезными. Мы встретились в расширенном составе на несколько минут, а потом вдвоём вышли из его внутреннего дворика, чтобы где-то с час поговорить наедине. Мы говорили о перемене в стратегии Обамы — переходе от «вовлечения» к давлению, — об увеличении эффективности санкций (большая часть иранского бизнеса велась в ОАЭ) и о дополнительных средствах ПРО и прочем военном потенциале для Эмиратов.
Любая продажа относительно передовых вооружений — особенно боевых самолётов и кораблей — какому-либо арабскому государству сталкивалась с противодействием Израиля. В случае с крупной продажей вооружений, о которой я только что договорился в королём Абдаллой, израильтяне особенно встревожились. И произошло это в непростой момент в наших отношениях. Летом 2009 года администрация в значительной степени опиралась на Нетаньяху, чтобы ввести 10-месячный мораторий на строительство новых поселений на Западном берегу, в качестве стимула для того, чтобы заставить палестинцев сесть за стол переговоров. Тем временем продолжалось строительство новых поселений в Восточном Иерусалиме, который израильтяне считали своей суверенной территорией. В результате палестинцы отказались от переговоров. В марте 2010 года — как раз когда я вёл переговоры с королём Абдаллой — израильтяне объявили, что продолжат строить поселения в Восточном Иерусалиме, и для администрации это стало откровенной пощёчиной, и, что делало всё ещё оскорбительнее, в это время с визитом в Израиле находился Байден. Вскоре после этого госсекретарь Клинтон выдвинула Израилю ультиматум, требуя среди прочего ввести мораторий на строительство всех поселений. Это привело к печально известной перепалке между Обамой и Нетаньяху в Белом доме 26 марта, в ходе которой президент прекратил разговор и удалился, чтобы отужинать со своей семьёй, оставив Биби остывать внизу.
Обстановка накалялась, и 27 апреля ко мне прибыл Барак, чтобы поговорить насчёт продажи оружия саудовцам. Как стало обычной практикой между нами, я встретил его лимузин на тротуаре у здания Пентагона, сопроводил его вместе с его делегацией наверх о свою официальную столовую, а затем провёл его прямо в свой кабинет, где мы встретились наедине, оставив свои делегации болтать большую часть отведённого для встречи времени. В рамках наших отношений с Израилем Соединённые Штаты давно обещали, что никакие продажи вооружений арабским странам не будут подрывать «качественное военное превосходство» (КВП) Израиля. Барак считал, что эта продажа Саудовской Аравии подрывает их КВП. Я сказал ему, что считаю, что у Израиля и Саудовской Аравии сейчас общий враг — Иран — и что Израиль должен приветствовать расширение саудовских возможностей. Кроме того, я указал, что ни разу во всех израильских войнах Саудовская Аравия не сделала ни одного выстрела. Я доказывал, что если Израилю не сможет рассматривать Саудовскую Аравию потенциального союзника против Ирана, он должен, по крайней мере, тактически признать, что её враждебность к Ирану — в интересах Израиля. С практической точки зрения я предостерёг его, что если саудовцы не смогут купить передовые боевые самолёты у нас, они наверняка купят их у французов или русских, израильтяне уж точно могут быть уверенными, что эти страны не будет волновать «качественное военное превосходство» Израиля.
Мы согласились создать совместную американо-израильскю рабочую группу, чтобы гарантировать, что КВП не будет уменьшено продажей F-15 Саудовской Аравии и чтобы определить передовые средства, которые мы могли бы поставить Израилю для этой достижения цели. Я уверил Барака, что, как и обещал два года назад премьер-министру Облмерту, мы продадим Израилю ту же модель многоцелевого ударного истребителя F-35, которую собираемся поставить нашим союзникам по НАТО. Барак вернулся в Вашингтон в конце июня, чтобы изучить продвижения в деятельности рабочей группы и казался в целом удовлетворённым, что интересы Израиля будут защищены мерами, которые мы обсуждали.
У Нетаньяху было другое мнение. Я встретился с ним 2 июля в Блэр Хаус, гостевом доме на Пенсильвания Авеню, который президент использовал для приёма зарубежных лидеров. Я сказал ему, что у меня есть поручения от президента и что на следующей неделе высокопоставленная американская делегация во главе с генералом Картрайтом прибудет в Израиль, чтобы обсудить наше военное сотрудничество и потребности и выяснить «конкретно, что вам нужно и как быстро вы этого хотите». Я рассказал Нетаньяху, что мы намерены вскоре уведомить конгресс о продаже F-15 Саудовской Аравии, что мы обсудили вопросы о КВП со своими экспертами по обороне и что «Израилю стоило бы выразить благодарность за то, что были предприняты беспрецедентные усилия, чтобы учесть опасения Израиля, и что они не возражали против продажи». Когда он пожаловался на количество F-15, которые саудовцы купят или модернизируют, я без обиняков спросил его:
«Саудовская Аравия хоть когда-нибудь нападала на Израиль? Долго ли эти самолёты пролетают без поддержки США? Вам надо поговорить с Эхудом [Бараком] о том, что мы сделали для решения ваших проблем!»
Когда Нетаньяху спросил, как объяснить израильтянам такую крупную оружейную сделку с саудовцами, я прибег к изречению, что враг моего врага мой друг. Он язвительно ответил:
«На Ближнем Востоке враг моего врага — это наполовину друг, наполовину враг».
«А как насчёт того, чтобы уравновесить инвестиции в нашу армию? — спросил он меня. — Как мы можем компенсировать это израильской стороне?» Возмущённый, я выпалил, что ни одна американская администрация не сделала большего в конкретном выражении для стратегической обороны Израиля, чем администрация Обамы, и перечислил разнообразные ракетные и противоракетные оборонные программы, которые мы поставили или помогаем финансировать, вместе с размещением военного корабля «Иджис»-класса со средствами противоракетной обороны в восточном Средиземноморье.
«Вам ещё нужны и компенсации? Вы уже получаете сотрудничество в области ПВО и ПРО, в дополнение к F-35. Всё это обговаривалось. Здесь нет ничего нового. Проделана огромная работа, чтобы учесть ваше КВП. Поговорите с Вашим министром обороны!»
После встречи я был в ярости, и приказал Флоурной позвонить Бараку и выговорить ему за то, что он ненадлежащим образом проинформировал Биби обо всём, что мы сделали, чтобы снять озабоченности Израиля. Барак поговорил с Нетаньяху и к концу июля Биби согласился не возражать против продажи оружия саудовцам — в обмен на дополнительные поставки военной техники, в том числе ещё 20 F-35.
Израиль живет в опасном окружении, населённом различными группами и странами, которые не только являются его заклятыми врагами, но и выступают за его полное уничтожение. Против этих соседей он воевал в четырёх войнах, три из которых — в 1948, 1967 и 1973 годах — за само своё существование. Хотя несколько правительств, включая египетское и иорданское, посчитали, что в их интересах заключить мир с Израилем, арабское население — включая и население этих двух стран — более враждебно настроено к Израилю, чем их правительства. Я считаю, что стратегическое положение Израиля ухудшается, его собственные действия способствуют его изоляции. Убийство Израилем лидера ХАМАС в Дубае в январе 2010 года, хоть и оправданное с моральной точки зрения, было глупостью с точки зрения стратегии, поскольку некомпетентно совершённая операция была быстро раскрыта и ответственность была возложена на Израиль, что стоило Израилю спокойного сотрудничества с ОАЭ по вопросам безопасности.
Подобным же образом, нападение Израиля 31 мая 2010 года на турецкое судно, перевозившее противоборствующих активистов в сектор Газа и приведшая к гибели восьми находившихся на борту турецких граждан, а также последующий непреклонный ответ Израиля, привело к разрыву с Турцией, что незаметно сказалось на хороших отношениях военных обеих стран. Эти инциденты, а также им подобные, возможно, могли быть желательными и даже необходимыми с тактической точки зрения, но имели негативные стратегические последствия. Поскольку соседи Израиля приобретают всё более передовое вооружение, а их население становится всё более враждебным, я, как неизменный друг и сторонник Израиля, считаю, что Иерусалиму необходимо заново подумать о своей стратегической ситуации. Это потребует развития более тесных отношений с правительствами, которые, хоть и не являясь союзниками, разделяют озабоченности Израиля в регионе, включая озабоченности в отношении Ирана и растущего политического влияния исламистов после «арабской весны». (Нетаньяху в 2013 году наконец-то извинится за гибель турецкий граждан, открыв дорогу к восстановлению связей с турками). Учитывая уровень рождаемости палестинцев, который превосходит этот показатель у израильских евреев, а также политические тенденции в регионе, время не на стороне Израиля.