Москвичи и Москва

Не люблю Москву. Точнее, не любил. Хотя много связывает с ней славных, даже трогательных воспоминаний. Вот пошел в первый класс на Авиамоторной. Громадные коридоры, благоговейная тишина на этажах старшеклассников. И школьный пантеон: золотые и серебряные имена на граните – медалисты прошедших лет. Аспирантура на Волхонке. Знаменитое кафе «Стекло», описанное в книгах гениального Александра Зиновьева. Пельмени на пластиковом столе, водка под столом и бесконечные разговоры с мэтром, где в каждой фразе больше смыслов, чем тогда пельменей в тарелке или сегодня «букафф» в любом интернет-издании. Докторантура на Миусах. Сексапильные аспирантки, выглядящие, как западные порнозвезды, а мыслящие, как восточные мудрецы...

А московские ассоциации, аллюзии, мифологемы? Я садился в центре на любой троллейбус, открывал книгу дяди Гиляя «Москва и москвичи» на произвольной странице и тут же проезжал по улочке, которая в ней описывалась. Магия! Да, все это завораживало, грело душу. Но...

Но стыло тело от бесконечных московских зим и не хватало как-то теплоты общения с коренными вечно захлопотанными, куда-то спешащими и чего-то ждущими москвичами. Все мы приезжали к московским друзьям из провинции с какими-то немудреными гостинцами. Но не помню случая, чтобы к кому-то с гостинцами приехал москвич. Мы встречали их в аэропортах и вокзалах. И всегда добирались к ним домой сами – главное, подскажите, где сделать пересадку с метро на автобус. Ну, занятые люди – столичные.

Еще спорить с ними было сложно. Точнее, невозможно. Они ведь в центре всегда все лучше знали. Отсюда полная безапелляционность. Завотделом журнала «Коммунист» в самый угар перестройки с безаппеляционностью своего дедушки убеждал меня, что наука политология не нужна, раз уже есть научный коммунизм. И я убедил сдобного Егорушку (Гайдара) поставить в печать мою статью только после третьей коньячной бутылки. Во время штурма Госдумы в 1993 году представители обоих противостоящих лагерей яро убеждали меня в своей абсолютной правоте...

(И кофе в Москве всегда был ужасный, даже в самом центре в кафе «Марс»…)

Короче, как в анекдоте: «Гиви, ты любишь помидоры? Есть – да. А так – нет». Библиотеки, музеи, театры (даже тот, который изображен на купюре) – да, а так – нет! Все эти чувства отстоялись во мне за долгие годы, утрамбовались, окаменели и вдруг треснули. То ли на рождественские праздники, то ли на мундиале я поймал себя на том, что если не любовь, то какие-то ростки симпатии запоздало стали прорастать к этому асфальтовому колоссу, к этим лабиринтам окаменевших смыслов и к этим читающим в метро планшеты сгорбленным фигуркам. Мне вдруг почудилось, что здесь чище, чем в Берлине, безопаснее, чем в Лондоне, и веселее, чем в Париже. Может, я ошибаюсь? А может, стал жертвой собственной концепции? Не знаю. Но концепцией поделюсь.

Я много лет пытаюсь защищать коррупцию. В том гегелевском смысле, что абстракции становятся позитивными или негативными лишь по мере их конкретного наполнения. Так вот. Любая жизненная история, рассказанная до конца, заканчивается смертью. А любая экономическая история, рассказанная до конца, заканчивается (а иногда и начинается) коррупцией. И дело вообще-то не в этом, а в ТИПЕ коррупции, которая фигурирует в той или иной истории. Я объездил немало стран. Везде её ощущал – страдал, наслаждался, осуждал, восхищался. Садо-мазо...

Короче, все бесчисленные виды, проявления, характеры и семейства коррупции я очень огрубленно разделяю на западную и евразийскую. Еще западную я условно называю финансово-монетарной, а евразийскую – индустриально-магистральной. Суть последней очень точно охарактеризовал российский император, которому доложили, что при строительстве Транссибирской магистрали много украли. Государь озабоченно наморщил лоб и переспросил: «Я не понял. А дорогу-то построили в срок или нет?» «Построили, Ваше величество». «Тогда не рассказывайте мне, сколько украли». Иначе говоря, суть одной коррупции – построить и украсть. Суть другой – получить кредит на строительство и украсть до начала стройки.

Например, последняя украинская «революция» – это была как раз борьба моделей коррупции. Одни хотели по старинке красть после строительства, другие желали по-реформаторски красть до. Последние и победили. Трудно остановить тигра-людоеда, который попробовал сладкого и легкодоступного человеческого мясца. Трудно, а иногда и невозможно остановить высокопоставленное лицо, которое вместо архаичной трудоемкой клептократии попробовало уже искрометное «пилево» кредитов, траншей и грантов.

Я немало уже выиграл по этому поводу споров. Когда, например, один серьезный москвич убеждал меня, что лидер братской Черногории Мило Джуканович «абсолютно наш человек», я только скептически хмыкал. Да, был «наш», когда с былым комсомольским задором строил совместные российско-черногорские «предприятия». А вот когда «подсел» на западные кредиты, стал уже «их человеком». Так уж устроен тотально коррупционный мир.

Так вот. Москва вдруг «с хрустом французской булки», через колено, через недюжинную политическую волю начала возвращаться к былинной, ортодоксальной, богатырской модели (чуть не сказал «воровства») освоения средств. Стали сначала строить, а потом уже... Ну как в старинной французской частушке: «На виноградниках Шабли, пажи графиню ублажали: сначала ей стихи читали. А уж потом ее...»

Но, повторюсь, в нашей модели важно, что сначала, а не потом. Да и потом два диаметральных вида коррупции порождают два разных типа личности. Тот, кто сначала строит (неважно – предприятия, дома, заводы, магистрали), даже помимо воли и врожденных качеств обретает черты строителя. Иногда даже творца. А тот, кто сначала во... осваивает средства, обретает качества вора. Не верите? Посмотрите на сегодняшнюю Украину. Может, поэтому и притягивает сегодня ранее отталкивающая Москва. Притягивает не новыми роскошными проспектами, феерическими аэропортами, комфортом и удобством (хотя это важно). Притягивает новыми типажами москвичей, с которыми еще сложно вести дела, но уже можно разговаривать. Да, и кофе даже в окраинных заведениях стал отличный.

Р. Дервиш,