Своей русофобией правящая элита Латвии лишает народ будущего

Русофобские высказывания со стороны отдельных представителей правящей политической элиты Латвии, отдельных латышских общественных деятелей и отдельных представителей латышских СМИ уже давно стали делом почти что привычным и само собой разумеющимся. Как и то обстоятельство, что латвийская Полиция безопасности в абсолютном большинстве случаев не усматривает в подобных высказываниях признаков разжигания национальной розни. Почему так происходит?

Ответ на этот вопрос состоит в том, что после восстановления в 1991 г. независимости Латвийской Республики русофобия де-факто стала государственной идеологией и государственной политикой, чему способствовало принятие определённых законодательных актов. Точкой отсчёта здесь является принятие Декларации о восстановлении независимости 4 мая 1990 года, в которой с подачи радикальной части западной латышской эмиграции, лелеющей надежду возродить этнократический политический режим Карлиса Ульманиса, существовавший в 1934-1940 гг., а также обелить и облагородить преступный имидж латышских нацистских коллаборационистов периода германской оккупации Латвии в годы Великой Отечественной войны, были чётко прописаны два тезиса – о якобы непрерывности континуитета (существования) Латвийского государства де-юре с 1918 года до 1990 года и об оккупации Латвии в 1940-1990 гг. Оба этих тезиса не имеют обоснования ни с исторической точки зрения, ни с точки зрения международного права (иными словами, рассчитаны только на внутреннее потребление), но именно они предопределили формирование дискриминационного законодательства в отношении национальных меньшинств, а также политику переписывания или, иными словами, фальсификации истории страны.

Поэтому разделение жителей на граждан и неграждан, принятие дискриминационных по отношению к русскому национальному меньшинству законов о языке и об образовании, переписывание истории Латвии в угоду радикальной части западной латышской эмиграции и борьба с памятниками советской эпохи; наконец, составление пресловутых черных списков, на основании которых людей без всяких оснований выдворяют из страны, – всё это лишь претворение в жизнь той концепции, которая была сформулирована в Декларации о восстановлении независимости. Соответственно, и все проявления русофобии, которыми отмечен период независимости ЛР после 1991 г., – это лишь следствие той законодательной базы, которая на основе Декларации о независимости была принята в 1990-2000 гг.

То же самое проявление русофобии, например, мы видим сегодня в нежелании правящей элиты предоставить статус праздничного дня православному Рождеству, которое с большим размахом отмечали в довоенной Латвии. Ведь в противном случае придётся признать, что русские здесь не только есть, но они имеют и право на свои праздники, а значит, и иностранный статус русского языка также может быть оспорен, как и вся русофобская идеология.

То, что позволяют себе говорить отдельные политики вроде Александра Кирштейнса (о русском языке как языке международного сионизма) или Эдвинса Шноре (о «русских вшах»), а также отдельные латышские журналисты (Элита Вейдемане), как и то, что подобные высказывания встречают все более широкую поддержку со стороны всей правящей политической элиты и латышского молчаливого большинства, свидетельствует о серьёзном психологическом заболевании латышского общества, название которому – национальный радикализм и/или неонацизм. Но говорить о том, что такие высказывания возникают сами по себе и никак не связаны с национальной и исторической политикой государства, т.е. отражают лишь частное мнение, не приходится. Эти взгляды сформированы и целенаправленно поддерживаются политикой Латвийского государства.

В то же время, несмотря на поддержку русофобии со стороны государства, русофобов среди латышей сегодня абсолютное меньшинство. Объясняется это тем, что в исторической ретроспективе, т.е. если иметь в виду XVII-XIX века, не было проявлений русофобии со стороны латышского населения. Более того, в его исторической памяти Русское царство, а затем и Российская империя остались скорее как государства-защитники, а не агрессоры. На эту особенность, отразившуюся в латышском народном фольклоре, в своё время обратил внимание филолог Б.Ф. Инфантьев, изучавший фольклор периода Великой Северной войны 1700-1721 гг.

То же самое можно сказать и о настроениях господствовавшего в то время немецкого национального меньшинства. Вспомним, еще в 1656 г. российский политик и дипломат А.Л. Ордин-Нащокин подписал союзный договор с Курляндским герцогством, а в январе 1658 г. герцог Курляндии Якоб отправил Ордин-Нащокину проект договора «О подданстве Курляндского князя Якубуса в Российскую державу». В соответствии со статьей 1 договора Курляндия переходила в подданство и «в полную совершенную оборону» Русского царства. Однако из-за очередной шведско-польской войны, втянутой в которую оказалась и Курляндия, этот договор остался на бумаге.

Планам герцога Якоба суждено было сбыться спустя более чем 100 лет, когда в 1795 г. Курляндский ландтаг принял решение о добровольном присоединении герцогства к России.

Только принимая во внимание вышеуказанные факты, нужно давать оценку и истории Советской Латвии 1919 г., и переменам 1940 г., когда Латвия присоединилась к СССР. В основе политики Советской Латвии 1919 г. лежало сотрудничество с Россией. Это же касается и перемен 1940 г. – решение о присоединении к СССР было основано на исторически позитивном опыте сосуществования с Русским царством и Российской империей.

Напомним здесь, что, помимо того, что присоединение к России оградило Курляндию от борьбы за ее территорию со стороны других государств, этот период мирного существования с шестимесячным перерывом во время Отечественной войны 1812 года продлился до 1915 г., когда Курляндская губерния была оккупирована германскими войсками. Позитивное значение присоединения Курляндского герцогства к России выразилось и в том, что уже в 1817 г., т.е. спустя всего 22 года после присоединения, император Александр I подписал указ об отмене в Курляндии крепостного права, что самым положительным образом сказалось на развитии латышского крестьянства. Такое решение за время своего господства в Ливонии и Курляндии не приняли ни немцы, ни шведы, ни поляки.

Кроме того, позитивное значение присоединения герцогства к Российской империи выразилось еще и в том, что оно стало последним шагом к объединению в границах одного государства территорий, на которых в XIX веке опять же при поддержке Российской империи сформировалась единая латышская нация и которые в XX веке стали основой территории независимой Латвийской Республики.

Важнейшей отличительной особенностью национальной политики Российской империи в Остзейских провинциях (Эстляндии, Лифляндии и Курляндии) было то, что здесь именно при поддержке имперских властей стали быстро развиваться языки и культура местных народов – эстонцев и латышей. Начали издаваться газеты на латышском языке, был основан латышский театр, стала формироваться система школ с латышским языком обучения. Как следствие, началось быстрое формирование национальной интеллигенции. Эта особенность национальной политики России в еще большей мере проявилась в период пребывания прибалтийских советских республик в составе СССР, что имело своим результатом постоянное увеличение численности местных титульных наций и дальнейшее развитие и укрепление позиций латышского языка и латышской культуры.

Следует признать, что принятая в период существования СССР оценка Российской империи как «тюрьмы народов» нанесла огромный ущерб объективному восприятию национальной политики Российской империи. Освобождение от идеологического подхода к её политике в отношении коренных народов национальных окраин государства стало возможным лишь после 1991 г. Однако в Латвии оценки советского периода преодолены еще не полностью. Более того, на прежние идеологические оковы наложилась еще и т.н. концепция «об оккупации» Латвии Советским Союзом с 1940-1941 гг. и 1944/1945-1990 гг.

Это не позволяет не только объективно оценивать национальную политику Российской империи и СССР, но и национальную политику, которая проводилась в период существования Первой Латвийской Республики (1918/1920-1940). А ведь именно в этот период можно наблюдать первые серьезные проявления русофобии в Латвии. Официальную поддержку со стороны государства эти явления получили после 15 мая 1934 г., т.е. после государственного переворота К. Ульманиса. Если до переворота образование на русском языке всячески поощрялось, то после переворота, наоборот, стало быстро сворачиваться, что не могло не привести к ограничению возможностей для русского населения сохранить и развивать свою национально-культурную идентичность.

Не дана научная оценка и национальной политике гитлеровской Германии на оккупированной немецко-фашистскими войсками в 1941-1945 гг. территории Латвии. А ведь в этот период мы наблюдаем дальнейшую активизацию политики русофобии в Латвии. Хотя нельзя утверждать, что политика нацистов была русофобской одновременно как в плане идеологии, так и в плане возможностей получить школьное образование на русском языке. Историк Борис Равдин обратил внимание на тот факт, что в период фашистской оккупации русские школы в Латвии работали и даже открывались новые.

Ставшая в Латвии после 1991 г. де-факто государственной политика русофобии наносит огромный ущерб не только национальным меньшинствами, но и самой латышской нации. Во многом благодаря именно этой политике мы наблюдаем постоянное уменьшение численности латышей. В то время как при нахождении Латвии в составе Российской империи или СССР число латышей, наоборот, постоянно росло.

Чтобы изменить эту ситуацию, сегодня требуются кардинальные меры по демократизации Латвийского государства, направленные не только на восстановление всеобщего избирательного права, но и на демократизацию государственной идеологии. Идеология построения латышской Латвии изначально является недемократической и изначально предполагает поддержку русофобии. Поэтому без отмены подобной идеологии, без отмены недемократического законодательства, включая принятую в 2015 г. преамбулу к Конституции Латвии, без жесткого осуждения и наказания за любые проявления русофобии предотвратить новые русофобские всплески невозможно. Они будут лишь набирать силу. Тем более что опосредованную поддержку политике русофобии в Латвии сегодня оказывает антироссийская позиция стран Запада, в первую очередь США.

История учит тому, что существование русофобии в государственной политике Латвии возможно лишь на этапе недемократического развития. В 1940 г. народ сказал «нет» этой политике и выступил за восстановление исторически дружественных отношений с Россией. В период т.н. Третьей Атмоды (1988-1991) никто и никогда не говорил о том, что уже в обозримом будущем Латвийское государство де-факто разорвёт дружественные отношения с Россией и, более того, начнёт позиционировать Россию как врага независимой Латвии. Избранный новой правящей элитой путь в очередной раз не только показал свою ущербность, но и привел Латвию к постоянно тлеющему внутри страны межнациональному конфликту, политически мотивированной ликвидации собственной промышленности, утрате сотен тысяч рабочих мест и, как следствие, демографическому кризису и политической и финансовой зависимости от стран Запада.

Иными словами, правящая элита лишила Латвию и её народ не только уверенности в завтрашнем дне, но и создала условия для того, чтобы будущего у Латвии и её народа не было вообще. Поэтому если говорить о будущем страны, то иной альтернативы, кроме как восстановить основы демократического политического устройства, у Латвии сегодня нет. А вернувшись на путь демократического развития, она неизбежно вновь обратится к своему многовековому опыту добрососедского сотрудничества с Россией.