Как же нам объяснить, каким образом поток иммигрантов, большая часть которых бежала от того или иного рода притеснений из Европы, а позже из Азии и Южной Америки; а кого-то вообще затащили сюда в цепях из Африки; в итоге произвёл на свет нацию, настолько погрязшую в насилии и создании инструментов разрушения для создания подобного насилия, а мы как народ больше даже не отшатываемся от ужасов, которые США привычно совершают, поощряют, финансируют, игнорируют и прикрывают? Как нам объяснить коллективное отсутствие желания положить конец убийствам внутри страны, в которых замешаны и граждане и полиция, и благодаря которым у американца в 20 раз более вероятности погибнуть от выстрела, чем в любой другой стране мира (за исключением тех, где сейчас идёт война)?
Я родился в 1949-м, и всю мою жизнь страна, в которой я живу, ведёт войны, главным образом ею же и затеянные. Она десятилетиями спускает колоссальные объёмы общего национального достояния на разработку — и применение — всё более мощного оружия массовой погибели и с момента окончания Второй Мировой, по самым консервативным оценкам, несёт прямую или косвенную ответственность за гибель как минимум 10 миллионов человек, подавляющее большинство которых — мирные граждане, а большая часть погибших солдат из других стран просто защищали или пытались освободить собственные страны — действие, которое большинство американцев с готовностью поддержало бы, если бы люди, с которыми погибшие сражались, не носили бы американскую униформу.
В то же время тут у нас всё отравляет культура, которая всё больше потакает насилию и считает национальным правом наличие оружия с готовностью его использовать при разрешении споров или «защиты» семьи; правом, равным или даже более значимым, чем постоянное урезание права на высказывание и публикацию собственных мыслей, право собраний и право обращения в органы власти с жалобами.
Как же мы дошли до столь печального состояния, когда оружия в Америке больше, чем населения, когда каждый день — по данным ФБР — происходит по меньшей мере один массовый расстрел (определяемый американцами как убийство в инциденте с участием как минимум четырёх человек с использованием огнестрельного оружия) — вот интересный предмет для обсуждения, но на данный момент меня больше интересует то, как мы перейдём от разговоров на эту тему к тому, как стать более миролюбивым народом.
Я убеждён, что проблема здесь в том, что здесь, в Соединённых Штатах, мы настолько оторваны от действительности — живя в состоянии увеличивающейся социальной атомизации и в мире иллюзий, созданных фильмами, телепрограммами и цифровыми СМИ, что всё это работает на отвлечение нас от реальной крови, ран и мучений, являющихся последствиями нашего собственного коллективного насилия.
Когда Голливуд показывает наших доблестных «героев»-спецназовцев, взрывающих и убивающих горстку террористов и спасающих какого-то заложника, при этом со всей страстью совершающих военные преступления, мы не видим смерть в агонии «сопутствующего ущерба» жертв нападения — детей в захваченном здании, которых зачастую взрывают вместе в «плохими парнями», или смерть в агонии самих «плохих парней». Мы не знаем сложных причин, из-за которых эти «плохие парни» подвергали свои жизни серьёзному риску — а ведь многие из этих причин мы могли бы понять и даже согласиться с ними, если бы прислушались. Вместо этого мы видим всё в чёрно-белом свете, и нам не приходится разбираться с последствиями наших собственных ошибок. Мы смотрим фильмы о полицейских, где хорошие парни — полицейские, которые нарушают закон ради того, чтобы вершить собственное «правосудие» над «плохими парнями», фильмы о вымышленном мире, где полицейские просто пытаются нас защитить и никогда не делают ошибок, по крайней мере, нарочно.
Конечно, в реальном мире все не так просто. Вьетконговцы , которых наши солдаты убивали нашим же высокотехнологичным оружием по «ограниченной версии» Кена Бёрнса и Государственной службы телевещания на деле отважно сражались против Соединённых Штатов, защищая свою страну. Они определённо не нападали на США и не стремились к их уничтожению, хотя имели на это полное право; ни один вьетнамский боец не проник в США, чтобы взорвать американское военные объекты или совершить акт «терроризма» против мирных жителей. Вьетнамцы, северные и южные, сражались за независимость и объединение своей страны. Даже в нынешней войне США в Афганистане бойцы Талибана, которых я с полным основанием могу считать религиозными фанатиками, повернутыми на учреждении средневекового общества, чуждого нашему, никогда не нападали и даже отдалённо не угрожали США. Они пытались освободить свою страну от иностранного влияния, которое считают аморальным и варварским. Когда-то в этой роли были Советы, а теперь — мы.
Мы видим мир, как всех «их» — любых, жаждущих избавить свою будущую независимость от желаний США — как противостоящих нам, и из-за столь страшного греха мы жаждем направить против них нашу несравненную разрушительную машину, и ко всем чертям гражданские жертвы. Так недавно в Афганистане мы уничтожили госпиталь организации «Врачи без границ» в Кандагаре с самолёта, известного среди военных, как «Пых, волшебный дракон»[1], расстреливавшего всё, что двигалось в течение получаса и убившего докторов и пациентов. Никто из американского командования не был наказан за такое зверство и военное преступление. Там лечили бойцов Талибана[2], так что по утверждениям военных США, они были в своём праве — позиция, которую США занимают каждый раз, когда уничтожают госпитали, будь то во Вьетнаме, Афганистане или Сирии. Аналогично мы бомбим свадебные процессии на Ближнем Востоке, и всегда «по ошибке». Ошибки случаются, как нам говорят, и «мы думали, что это — конвой Талибана». Ну-ну.
Теперь Саудовская Аравия преднамеренно бомбит школы и госпитали в Йемене, применяя самолёты, артиллерию и кассетные боеприпасы, произведённые в США и поставленные США, и спровоцировала крупнейшую в мире эпидемию холеры, уносящую несметное число жизней детей и стариков. Как нам заявили, существовали какие-то люди из аль-Каиды, действовавшие в Йемене, так что нам надо уничтожить эту страну. И потому мы отворачиваемся и смотрим футбол, сокрушаясь, что некоторые игроки не уважают флаг, протестуя против полицейской жестокости в отношении чернокожих.
Конца и края нет подобному самооправданию убийств и хаосу со стороны нашего правительства или мощной поддержке большинства американских граждан, у которых слова «разбомбить к черту» или «вбомбить их в каменный век» крутятся на языке, готовые сорваться по малейшему поводу. Никаких мыслей о том, что именно означают эти чувства в человеческом смысле.
В детстве, помнится, лет в одиннадцать, я не мечтал ни о чём больше, чем о собственном стволе. Понятия не имею, почему меня это так зацепило. Меня воспитывали любящие родители, я не был агрессивным ребёнком или задирой. У нас была собака, три кота, шетландский пони, коза и несколько цыплят, и некоторое время несколько молодых енотов и голубая сойка, которую я нашёл в упавшем гнезде. Я всех их любил, как и всю дикую природу в целом.
Но мне хотелось заполучить ружьё, и когда мне исполнилось двенадцать, родители согласились купить мне его — прекрасный однозарядный Ремингтон-22. Мне пришлось подкопить на него и самому заплатить. Потом я обычно проезжал на велосипеде пару миль до местного магазинчика, чтобы купить коробку патронов. Тогда, в 1950-е, в Коннектикуте не было ограничений на владение оружием или покупку для него боеприпасов. Сначала я покупал самые дешёвые укороченные патроны, навряд ли мощные. Затем начал покупать длинные винтовочные боеприпасы большей мощности и дальности. Наконец я обнаружил экспансивные пули с полой оболочкой, где в передней части свинцовой оболочки имелось небольшое высверленное отверстие, что заставляло небольшую пулю увеличивать воздействие, существенно увеличивая разрушающее действие.
С друзьями мы любили уйти в лес с ружьями и пробовать стрелять по небольшим деревцам. Задачей было встать на расстоянии 20 футов или около того от какого-либо дерева, диаметр ствола которого был, скажем 4 дюйма, а затем аккуратно прострелить в нём отверстия по горизонтали как можно ровнее, пока дерево не упадет. Захватывающее разрушительное действие для ребёнка.
Я не уверен, когда появилось искушение на самом деле кого-то убить, но в итоге это случилось. Если я правильно помню, это случилось, когда я стрелял по различным неживым мишеням в компании своих лучших друзей, и мы заметили птичку, сидящую на верхний ветках дерева, стоявшего в отдалении. Птичка была так мала, что невозможно было определить её вид. Мы решили посмотреть, кто из нас лучший стрелок. Мой друг выстрелил и промазал. Я прицелился, выстрелил и увидел с самодовольством, что она упала на землю.
Мы побежали её искать, но дерево было так далеко, что когда мы добежали, моей жертвы нигде не было видно. Возможно, я ранил её, и она смогла забиться в кусты и умереть, или как-то мелкий хищник утащил тушку прежде, чем мы туда добрались. В любом случае, мне не пришлось стать свидетелем того, что я сделал, так что я не чувствовал ничего, кроме гордости от своей превосходной меткости.
После этого я во время прогулок подстрелил нескольких других мелких животных, главным образом птиц, и, оглядываясь назад, я удивляюсь тому, как я постепенно терял чувство раскаяния, убивая их. Я не стрелял голубых соек и птиц крупнее, к которым относился с уважением — просто неинтересных певчих птичек — воробьев и тому подобное. Каким-то образом я ожесточил свое сердце после убийства первой птицы.
Затем однажды мы с другом, чья семья владела парой дробовиков, вышли с этими дробовиками с намерением подстрелить себе пару куропаток к приближающемуся Дню Благодарения. Я думаю, мне было лет 14 в то время. Нам не везло, несмотря на то, что мы всё утро бродили в лесу, пытаясь вспугнуть одну из птиц, хотя мы вспугнули большую сову, которая спаслась лишь потому, что я крикнул «сова!», когда мой друг был готов выстрелить, в восторге от вида вспорхнувшего перед ним большого коричневого крылатого существа. Он нажал на курок, но вовремя отвернул дуло, так что промазал.
Вскоре после этого я наконец-то вспугнул куропатку. Когда она поднялась в воздух, я выстрелил из дробовика. Это был не самый хороший выстрел, я попал несколькими отдельными дробинами. Этого оказалось достаточно, чтобы сбить птицу, но она стала бегать под кустами. Я кинулся за ней и услышал мощный хлопок и почувствовал, как что-то пролетело мимо моего уха. В азарте мой приятель выстрелил в бегающую птицу, когда я её преследовал, и чуть не лишил меня уха, а то и головы!
Как бы то ни было, я сумел-таки поймать раненую птицу, я схватил ее, зажал крылья руками, которые быстро окрасились кровью. Пока я держал перепуганное создание, его маленькая головка лихорадочно крутилась, ища пути бегства. Я начал плакать, держа её, сожалея о сделанном и не зная, что делать дальше. Опытный охотник, наверное, просто свернул бы ей шею и избавил от боли, но я не мог это сделать. И сказал другу перезарядить дробовик, приставить к голове птицы сзади и выстрелить, пока я её держу. Он так и сделал, и обнаружил, что держу в руках безголовую куропатку, всё ещё истекающую кровью.
Я продолжал плакать и отчаянно жалел, что вообще выстрелил в неё.
Я пытался хоть как-то исправить ситуацию, и, принеся нежеланный трофей домой, вымыл его и попытался приготовить на День Благодарения, словно то, что я не выкину его, могло избавить меня от совершенного преступления. Мои младшие брат и сестра, оба обожающие животных, сердито на меня смотрели, когда я пытался вытащить дробинки из тела. В конце концов, я съел совсем чуть-чуть своей добычи. Дело даже не в выстреле, мне не по вкусу пришлось убийство.
Это было последнее животное, убитое мною. Интерес к ружью пропал, и в итоге я продал его на распродаже без всякого сожаления.
Опыт убийства куропатки определённо был формирующим моментом, он вернулся ко мне, когда мне было 17 лет и в старших классах школы мы изучали Вьетнамскую войну в гуманитарном классе. Глядя на картины горящих крестьянских хижин во Вьетнаме и вид жертв напалма, сброшенного на их деревни, я вспомнил те беспомощные страдания маленькой птицы и решил, что никогда не смогу служить по призыву. В апреле 1967 мне исполнилось 18, я отправился регистрироваться на местный призывной пункт и сказал женщине в кабинете, что не стану призываться. Я откажусь, сказал я. Она предупредила меня, что это противозаконно, и я могу оказаться в тюрьме, и посоветовала обратиться за получением статуса лица, отказывающегося от прохождения военной службы по идейным соображениям, если уж я так всё воспринимаю.
Пока я рассматривал этот вариант и по совету своего школьного учителя проконсультировался с учителем из моей школы, который был отказником во время Корейской войны. В итоге я пришёл к выводу, что я не против всех войн вообще. Я был уверен, что если в мою страну вторгнутся захватчики, я буду сражаться, чтобы защитить её, и если бы я был вьетнамцем, я надеялся, что у меня хватило бы мужества стать вьетконговским бойцом.
В конце концов, в 1969 году я пришёл на призывной пункт на слушания по делу об отказе, но слушания прошли не так уж хорошо, поскольку я им всё это высказал.
Моя история сопротивления призыву далее тут неуместна. Достаточно сказать, что я отказался воспользоваться студенческой отсрочкой, считая, что это несправедливо по отношению к моим школьным товарищам, которые не пошли в колледж, и будучи 81-м в списках в итоге вынужден был иметь дело с неизбежным уведомлением и соответствующими последствиями.
В октябре 1968-го первокурсником колледжа я отправился на большую демонстрацию Национального мобилизационного комитета по окончании войны во Вьетнаме и поход на Пентагон, и в итоге провёл у его здания в массовой сидячей забастовке всю ночь, где и сжег уведомление о призыве, был арестован и отправлен в федеральную тюрьму в Оккоквен, штат Виржиния вместе с сотнями других протестующих. Мне предъявили обвинение и дали пятидневное условное наказание за неразрешённое проникновение в Пентагон, и я вышел из тюрьмы, твёрдо решив противодействовать американской войне в Индокитае до тех пор, пока она не закончится.
Я верю, что ход моей политической жизни и даже выбор карьеры журналиста был предопределён той бедной маленькой куропаткой и тем, что я был вынужден столкнуться с реальными последствиями моего жестокого стремления причинить вред живому существу. Теперь я задумываюсь, если способ сделать так, чтобы все американцы были вынуждены сталкиваться с реальностью насилия, которое мы с такой лёгкостью поддерживаем или, по меньшей мере, на которое не обращаем внимания.
Возможно, если бы либо наши новостные СМИ, либо наши школы заставляли нас сталкиваться с такой реальностью, большинство из нас перестало быть столь кровожадными, и как культура, и как нация.
Примечание:
1 — военно-транспортный самолёт Douglas AC-47, ветеран Второй мировой, модернизированный в полевых условиях. На его борту установили три подвесных оружейных контейнера со скорострельными шестиствольными пулеметами «Minigun» (калибр 7,62 мм, скорострельность 6000 выстрелов в минуту), плюс прицел, позаимствованный у штурмовика А-1. Всё вооружение было смонтировано так, чтобы вести стрельбу не по курсу движения, а перпендикулярно ему. Таким образом, самолёт при заходе на цель «ложился на крыло» и нарезал круги вокруг точки обстрела, а бортовые орудия в это время поливали землю настоящим свинцовым дождём. При скорострельности от пятидесяти до ста выстрелов в секунду три «минигана» с высоты в 900 м за 5 секунд стрельбы обеспечивали почти полное уничтожение ничем не защищённой живой силы противника на площади размером с футбольное поле.
Военные прозвали его «летающей канонеркой», американская пресса «Волшебным драконом». С последним прозвищем связана целая легенда, связанная с американской певицей Мэри Трэверс. В 1963 году поп-группа «Питер, Пол энд Мэри» записала быстро ставшую популярной песенку «Волшебный дракончик по имени Пых» («Puff, The Magic Dragon»). А год спустя её вспомнил военный корреспондент газеты Stars and Stripes, издаваемой министерством обороны США, когда опорный пункт американцев в дельте Меконга, где он как раз находился по заданию редакции, осадили вьетконговцы. Как правило, в таких ситуациях надеяться оставалось только на авиацию. И той ночью она не подвела. Огромный транспортный самолёт извергал на позиции партизан сплошной поток трассирующих снарядов. Тут-то корреспондент и вспомнил про волшебного дракончика.
2 — организация, запрещённая в РФ.