Резюме:Укрепление китайской идентичности и упрочение «четырех уверенностей» позволяет Пекину выступать с собственных позиций по вопросам создания новых мировых правил. Си Цзиньпин обращается не к тем, кто недоволен глобализацией, а к тем, кто хочет ее сохранить в исправленном и дополненном формате.

 

Современный Китай сложным путем пришел к консерватизму. Решающим фактором стало изменение настроений интеллектуальной и политической элиты в конце 1980-х – начале 1990-х годов. Сперва произошел переход от «культурного космополитизма» к осознанию собственной цивилизационной уникальности. Потом на место неоавторитарных мечтаний о движении к демократии западного образца под руководством сильной власти пришли неоконсервативные поиски собственной идентичности в мире глобализации.

Реформы в «оболочке»

Предвестием консервативного поворота в Китае стало появление во второй половине 1980-х гг. идей неоавторитаризма. Уже тогда часть экспертов начала опасаться последствий слишком быстрого размывания полномочий центральной власти в ходе реформ. Чтобы не допустить преждевременного краха системы, они рекомендовали сохранить авторитарную власть, нацелив ее на защиту свободы индивида и постепенное продвижение к демократии.

Сторонники неоавторитаризма присутствовали в окружении партийного лидера Чжао Цзыяна еще до событий на площади Тяньаньмэнь. Эта группа приверженцев радикальных реформ понимала, что только сильная центральная власть способна удержать ситуацию под контролем и продолжить преобразования. Вскоре Чжао Цзыяна отстранили от власти. После недолгого перерыва обсуждение неоавторитаризма возобновилось на уровне интеллектуального сообщества.

Самым известным и последовательным выразителем идей неоавторитаризма стал профессор Шанхайского педагогического университета Сяо Гунцинь. Он выступает на эту тему более четверти века. Ученый неизменно призывает укреплять власть государства для того, чтобы Китай мог продолжать экономическое развитие и постепенно двигаться к демократии. В публикациях 2014-2016 гг. Сяо Гунцинь сосредоточил внимание на связи неоавторитаризма с проблемами государственного управления и китайской моделью реформ. По мнению исследователя, мировая история свидетельствует, что традиционные авторитарные государства, встающие на путь модернизации, сталкиваются с проблемой «эффекта оболочки». Эта политическая «оболочка» подобна земной коре – вулканы извергаются там, где она тонка.

В авторитарных обществах за длительное время накапливается много противоречий, поэтому в период реформ завышенные ожидания людей и концентрация большого объема политических требований в короткий срок приводят к взрыву. Сяо Гунцинь полагает, что из этого правила почти нет исключений. Первым в истории человечества проявлением «эффекта оболочки» стала Великая французская революция. Политические реформы Николая Второго привели Россию к февральской и октябрьской революциям. «Новая политика» императрицы Цыси в конце правления династии Цин завершилась Синьхайской революцией.

Да и провал реформ Горбачёва лучше объяснить через «эффект оболочки», нежели ссылками на «западный заговор». От Сталина до Брежнева накопилось много противоречий, и национальные движения в союзных республиках стали точкой прорыва в «оболочке», последовавшая волна радикализации сделала распад СССР неизбежным. Трагические события 1989 г. в Китае также могут быть истолкованы как проявление столкновения политики реформ и открытости с «эффектом оболочки».

Традиционные авторитарные государства в процессе движения к модернизации часто попадают в порочный круг революции и отката вспять. Однако Дэн Сяопин открыл путь неоавторитарных реформ, позволивший авторитарной системе Китая избежать «описанного эффекта». Он сделал невозможными попытки бросить вызов власти Компартии и начал рыночные реформы, которые через улучшение жизни народа позволили решать долго копившиеся социальные противоречия. Содержание китайской модели преобразований сводится к формуле «руководство Компартии плюс рыночная экономика».

Неоавторитаризм в условиях политической стабильности использует «видимую руку» правительства для эффективного проведения реформ. Таким образом, Китай нашел возможность продвигаться к модерну без насилия и разрушения. Страна избавилась от дурной бесконечности в процессе модернизации, когда «ослабление контроля вызывает хаос, с наступлением хаоса ужесточают контроль, и это ведет к умиранию».

Общественный консенсус китайского неоавторитаризма опирается на «умеренную срединную рациональность», это позволяет избежать негативного влияния идей экстремизма и радикализма, «уличной политики» и революционного брожения. Способность неоавторитаризма превращать срединное течение в мейнстрим и отсекать крайности делает власть более терпимой к общественному многообразию. Китайский неоавторитаризм отторгает догматическое сознание и «конструктивистский утопизм», он экспериментированием заменяет идеалистические прожекты.

Китай выбрал путь «хорошего», «открытого» авторитаризма, в котором существует механизм принуждения в отношении действий тех, кто принимает решения. Исследователь выделил четыре характеристики «хорошего авторитаризма» – сильная государственная власть, повседневный рационализм как альтернатива радикализму и фанатизму, уважение к социальному и культурному многообразию, институциональные инновации открытого типа, позволяющие системе обновляться, реагировать на требования общества, адаптироваться к переменам. При наличии всех четырех атрибутов непременно будут произрастать справедливость, демократия, равенство, свобода, правовое государство и плюралистическая культура.

Сяо Гунцинь не обошел вниманием слабости неоавторитаризма. В условиях плавного контролируемого продвижения вперед не происходит резкого размежевания со старыми идеями и ценностями, которые продолжают оказывать заметное влияние на умы людей в переходный период. Это создает предпосылки для вмешательства левой идеологии в процессы реформ. При неоавторитаризме плохо развиваются общественные силы, сохраняется прежняя структура «сильное государство – слабое общество». Гражданское общество неразвито и потому не может контролировать коррумпированных чиновников. Сдерживание политического участия обеспечивает стабильность, но не препятствует росту социального расслоения. Сохранение традиционной вертикальной структуры власти, построенной на почитании вышестоящих и презрении к нижестоящим, не дает развиваться индивидам и обществу. Эта система позволяет аккумулировать и эффективно использовать социальный капитал, однако слишком многое в ней зависит от лидера, его просвещенности и моральных качеств.

И все же Китай добился успеха благодаря сочетанию преимуществ традиционной вертикальной структуры Компартии и пришедшей из западной цивилизации горизонтальной структуры многочисленных субъектов рыночной экономики. Сяо Гунцинь призвал работать над тем, чтобы и далее обеспечивать высокое качество китайского неоавторитаризма, не позволить ему скатиться к произволу власти, коррупции, радикализму, утопии идеального государства, ультранационализму, этатизму и популизму.

Прощание с радикализмом

Из неоавторитаризма в 1990-е гг. в Китае вырос неоконсерватизм. Американский исследователь Джозеф Фьюсмит охарактеризовал это течение как попытку найти «средний путь» между традиционным консерватизмом «старых левых» сторонников ортодоксального марксизма-ленинизма и «радикальными реформаторами», подвергавшими критике традиционную культуру и выступавшими за приватизацию в экономике.

Центральной темой неоавторитаризма была решающая роль сильной политической власти в осуществлении реформ и продвижении к демократии. Неоконсерватизм расширил сферу критики радикализма за рамки политики и распространил ее на трактовку китайской традиционной культуры. Это была реакция на идеологию «нового просвещения», царившую в интеллектуальных кругах в первое десятилетие реформ. Соприкосновение с материальными и духовными богатствами западной цивилизации породило тогда пессимистично-нигилистическое отношение к собственной культуре. Нечто подобное уже было в Китае в конце 1910-х – начале 1920-х гг. во времена «Движения 4 мая», когда под лозунгами освоения науки и демократии прогрессивная молодежь осуждала конфуцианство как источник косности и отсталости. Сходным образом космополитически настроенная интеллигенция 1980-х гг. полагала, что ради успеха реформ нужно вытряхнуть из китайской культуры «феодальные пережитки» и наполнить ее передовыми западными идеями.

В 1990-е гг. в Китай вернулся «старый консерватизм», который встал на защиту национальной культуры и оказал существенное влияние на становление неоконсерватизма. Обращение к неоконерватизму отражало изменения настроений интеллигенции, ощутившей ответственность за будущее страны и осознавшей возможную тяжесть последствий безудержного оптимизма реформаторов. К тому же в 1980-е гг. в Китай за небольшой промежуток времени пришло слишком много западных идей, для освоения которых необходимо было опереться на собственную традицию, ставшую важным источником консолидации расколотого политической встряской 1989 г.
общества.

По мнению Ли Хэ (Мерримак Колледж, США), китайский неоконсерватизм «подчеркивает позитивизм, градуализм и рационализм, противостоит характерным для иррационализма действиям против порядка, против общества и против культуры». С этой точки зрения в процессе постепенной модернизации традиционные ценности, существующий порядок и авторитарное правительство необходимы для того, чтобы обеспечить стабильность в обществе и гарантировать успех преобразований.

Осуждение губительного радикализма позволило приравнять протестное движение 1989 г. к разрушительным событиям «большого скачка» конца 1950-х гг. и «культурной революции», не вызывавших симпатии у интеллигенции. Авторитетный исследователь истории китайской мысли Чжэн Дахуа отметил, что в период господства «революционного взгляда на историю» в Китае поклонялись революции и радикализму, отвергая реформаторство и консерватизм. Однако в 1990-е гг. вслед за отказом от радикального языка в обществе и политике произошел переход к консервативному языку в культуре.

Исследователь обратил внимание, что критика радикализма стала модой, которая пришла в Китай из-за рубежа. Работавшие за пределами КНР ученые китайского происхождения Линь Юйшэн и Юй Инши первыми развернули критику радикализма в конце 1980-х годов. Они утверждали, что радикализм китайских реформаторов конца XIX века и антитрадиционалистский настрой деятелей «Движения 4 мая» повергли китайскую культуру в состояние глубокого кризиса, вследствие чего началась лавинообразная радикализация, которая привела к потрясениям «культурной революции».

«Новые просветители» 1980-х гг. утверждали, что «культурная революция» была следствием рецидива феодальных и абсолютистских традиций. Однако с точки зрения неоконсерватизма источником хаоса стал отказ от наследия собственной культуры. Лозунг «прощания с революцией» во имя стабильности получил в Китае широкий отклик, хотя и вызвал неоднозначную реакцию среди партийных идеологов. Признавая абсолютный приоритет стабильности, они негативно относились к рассуждениям о том, что Китай мог обойтись без «радикализма» антимонархической Синьхайской революции 1911 г., подозревая здесь намек на то, что победа коммунистов в 1949 г. также была излишней. Это затруднение удалось задвинуть на задний план лишь в начале 2000-х гг., когда в официальную пропаганду вошел тезис о превращении КПК из «революционной партии» в «правящую партию».

Литературовед Сюй Сюй заметил, что в первой половине ХХ века усилиями коммунистов и левых интеллектуалов консерватизм в Китае приравняли к «реакции» и «контрреволюции», эта линия была продолжена после образования КНР. Лишь в 1980-е гг. стало ясно, что консерватизма в западном понимании в новой истории Китая не было. Причина в том, что в стране не было опирающегося на общественный консенсус устойчивого социально-политического порядка, который интеллектуалы были бы готовы защищать. В минувшем столетии они выступали сначала против феодального абсолютизма династии Цин, потом против власти милитаристов и далее против диктаторской политики Гоминьдана. Китайский консерватизм не был политическим и потому вопрос о его «реакционности» носит искусственный характер. Научные круги сплотились вокруг культурного консерватизма, который был направлен на защиту традиционной культуры и противодействие западным влияниям. Чтобы подчеркнуть нейтральный характер этой концепции, Сюй Сюй назвал ее «неполитическим консерватизмом».

Распространение влияния неоконсерватизма привело к переосмыслению понятий «консервация» и «консерватизм». Профессор Восточно-китайского педагогического университета Ху Фэнсян подчеркнул их различие, которое поначалу не было понятным для всех. «Консервация» противостоит «прогрессу», это сохранение старого, когда не помышляют о переменах. «Консерватизм» направлен против радикализма, он подчеркивает постепенный характер изменений, призывает уважать традицию и сохранять преемственность. В контексте китайской модернизации культурный консерватизм выступает за создание собственной культуры с национальной спецификой, в этом отношении он является противоположностью культурного радикализма «вестернизаторов».

В 1990-е гг. сформировались стереотипные трактовки специфики китайского консерватизма, которые присутствуют и в наши дни. В частности, стало модно рассуждать о том, что консерватизм не является отрицанием любой революционной идеологии. Консерватизм выступает лишь против «утопической революции» наподобие Великой французской, однако поддерживает революции английского и американского образца. В китайской научной литературе утвердился тезис, что консерватизм выступает только против «радикального прогресса», а не против прогресса вообще.

Китайские ученые много спорят о том, как соотносятся «радикальное» и «консервативное» в интеллектуальных традициях Китая и Запада. Они возводят истоки идеологии консерватизма к Эдмунду Бёрку и его размышлениям о Французской революции. На Западе пара «радикальное»/«консервативное» возникла в эпоху модерна внутри либерального порядка. В Китае нового времени переход к модерну лишь начался, а либеральный порядок был объектом устремления, а не частью реальности. На этом основании делался вывод, что смысл концепции консерватизма в Китае изначально был иным.

В китайских академических кругах появилось влиятельное течение либеральной интерпретации консерватизма, выразителем которого стал Лю Цзюньнин. Он подчеркивает, что настоящий консерватизм охраняет свободу и свободную традицию. Ученый не согласен с теми, кто утверждает, что консерватизм возможен лишь в Европе и Америке, поскольку там есть традиция свободы, а в Китае ее нет и потому защищать ее невозможно. По его мнению, источником свободы является не Запад, а неизменная человеческая природа. Современные китайцы любят свободу, к ней же стремились их предки – они выступали против деспотического правления, хотя и не пришли к демократии.

Концепция Ли Цзюньнина подчеркнула неоавторитарный мотив опосредованного продвижения к свободе и демократии. В его трактовке консерватизм выступает для Китая как самое важное течение, позволяющее в процессе изменения идей и ценностей сохранить основу, опираясь на которую можно двигаться к свободе и процветанию. Китайским консерваторам нужно не только охранять свободу, но также создавать и выявлять ее. Либеральный консерватизм гармонизирует, уравновешивает и сдерживает социальные противоречия, защищает права собственности и свободы граждан.

Либеральный мыслитель Гань Ян в 1990-е гг. отверг эту трактовку. Он утверждал, что критика радикализма завела китайскую мысль в тупик крайнего консерватизма, отрицающего демократию под вывеской заботы о свободе. Болезненные воспоминания о «большой демократии» и массовых движениях эпохи Мао Цзэдуна, помноженные на осмысление уроков площади Тяньаньмэнь, побудили значительную часть китайской интеллигенции снять лозунг продвижения к демократии. По словам Гань Яна, в Китае 1990-х гг. позитивные упоминания об англо-американском либерализме превратились в «эвфемизм антидемократической позиции», когда «меньше демократии означает больше свободы», а «меньше участия означает больше свободы для индивида».

Китайский исследователь Чжу Цзин отмечает, что обусловленная огромными различиями контекстов Китая и Запада трудность в истолковании консерватизма стала очевидной в 1990-е гг. во время споров о радикализме. Западный консерватизм бёркианского типа сохраняет традицию свободы, подчеркивает расширение сферы индивидуальной свободы при ограничении полномочий власти. Китайский неоконсерватизм, критикуя радикализм, стремился сохранить традицию авторитарной политики и настаивал, что индивидуальная свобода опирается на расширение полномочий власти. Стало очевидным, что приспособлению консерватизма к решению китайских проблем мешает отсутствие традиции свободы. Китайские неоконсерваторы либерального толка, нацеленные на обоснование легитимности авторитаризма, пока еще не смогли предложить убедительный план создания такой традиции.

КПК – Конфуцианская партия Китая?

На фоне снижения влияния радикальных идей в 1990-е гг. в Китае наблюдался резкий всплеск интереса к традиционной культуре. Новым явлением стало стремление носителей конфуцианского консерватизма проникнуть в сферы политики и образования, закрытые для них со времен образования КНР. Под именем «государственной культуры» (госюэ) китайская традиция приходила в средние школы и вузы, обретая признание в качестве полноправной учебной дисциплины. Символом возвращения к традиции стало возобновление ритуала поклонения Конфуцию на родине мудреца в городе Цюйфу.

Представитель современного конфуцианства Цзян Цин обрел известность как инициатор движения за изучение детьми классических канонов. Он подготовил соответствующие учебники и добился их одобрения министерством образования. Это вызвало в обществе неоднозначную реакцию. Чрезмерный акцент на абсолютной ценности древних текстов без их критического осмысления спровоцировал упреки в «фундаментализме» и даже «обскурантизме».

Сторонники этого течения предлагают закрепить основополагающий статус конфуцианства в Конституции КНР и создать новую систему экзаменов на занятие административных должностей по образцу имперских экзаменов кэцзюй. Цзян Цин заявил, что конфуцианские каноны должны заменить идеологические учебники в партшколах и административных колледжах. Возрождение конфуцианства как официальной доктрины создало бы конфуцианский социум, а рост влияния конфуцианства на политическую жизнь позволил бы превратить Китай в конфуцианское государство.

В ХХ веке выразители идей современного конфуцианства стремились к диалогу с западной культурой и межцивилизационному синтезу. В начале XXI века стало заметным стремление использовать конфуцианство как инструмент укрепления легитимности власти и одновременно как орудие в борьбе с проникновением в Китай западных «всеобщих ценностей». Кан Сяогуан отметил, что власть должна поддерживать конфуцианство и способствовать его превращению в государственную идеологию. По его мнению, в условиях глобализации это придаст китайской политике «священную легитимность». Более того, это поможет заложить фундамент «культурного Китая», простирающегося за рамки национального государства и способного предложить китайские идеи всему человечеству.

Противопоставление конфуцианства западной культуре поставило под удар не только либерализм, но и марксизм, в котором наиболее последовательные консерваторы увидели чуждое иноземное явление. Кан Сяогуан призвал заменить марксизм-ленинизм учением Конфуция и Мэн-цзы, «конфуцианизировать Компартию», трансформировать Китай в государство «диктатуры сообщества конфуцианцев». По мнению ученого, столетие следования по пути марксизма-ленинизма привело страну к полной вестернизации. Теперь требуется «конфуцианизация», которая позволит осуществить идеал «гуманного правления», отличающийся от западной политической демократии.

Китайский исследователь Хо Сяолин указал на противоречивость взглядов современных конфуцианцев. Они разоблачают «миф» о совершенстве демократии, но при этом создают собственный миф о «гуманном правлении». Они разглядели крайности западного либерализма, но так и не увидели, что традиционное конфуцианство в прошлом служило абсолютистской власти. Они преувеличивают кризис политической легитимности в современном Китае и не улавливают динамический характер легитимности. Они также не осознают, как сильно изменился китайский марксизм с середины прошлого века.

Власти видят в конфуцианстве культурную опору политической стабильности, однако им приходится реагировать на призывы пожертвовать Марксом ради Конфуция. В марте 2016 г. по этому поводу выступила главная партийная газета «Жэньминь жибао». Она напомнила, что КПК ведет длительную непрерывную работу по китаизации марксизма, эти усилия включают в себя не только соединение теории с китайской практикой, но также лучшее из наследия китайской культуры. «Можно видеть, что в современном Китае между марксизмом и китайской традиционной культурой существует естественная связь. Проблема не в том, нужно ли соединять их друг с другом, а в том, каким образом это делать».

Тезис о «замене марксизма конфуцианством» ведет к разрушению этой естественной связи, к искусственному противопоставлению марксизма и китайской традиции. Сторонников конфуцианства призвали не забывать об исторической ограниченности традиционной культуры, о присутствии в ней устаревших компонентов. «Научное руководство» со стороны марксизма помогает традиции обновляться и двигаться вперед. Статья завершилась напоминанием высказывания Си Цзиньпина о том, что китайские коммунисты не являются «историческими нигилистами» либо «культурными нигилистами», от начала и до конца они остаются «верными продолжателями лучших традиций китайской культуры».

Исследователи признают, что во времена Мао Цзэдуна власть не обратила должного внимания на достоинства конфуцианства (учение о моральном и гуманном правлении, совершенствовании личности, гармонии в отношениях между людьми). Эти аспекты в значительной мере были усвоены официальной идеологией после 1990-х в период подъема культурного консерватизма. Ныне процессы становятся более интенсивными, при Си Цзиньпине власть заинтересовалась не только использованием инструментов конфуцианской морализации для воспитания народа, но и применением элементов традиции в сфере государственного управления.

Концентрированным воплощением идеологии современного культурного консерватизма стал принятый в 2004 г. на форуме в Пекине «Культурный манифест Цзя-шэнь» (Цзя-шэнь – название 2004 года в традиционном китайском 60-летнем календарном цикле). Инициаторами манифеста стали ученый и общественный деятель Сюй Цзялу, востоковед индолог Цзи Сяньлинь, выдающийся религиовед Жэнь Цзиюй, физик Ян Чжэннин, известный писатель Ван Мэн.

«Культурный манифест» провозгласил, что каждая страна и нация обладают «правом» и «долгом» сохранять и развивать собственную традицию. Заметный акцент был сделан на достоинствах китайской культуры. В ней заложены «восточные качества внимания к личности, этике, альтруизму и гармонии, высвобождающий мирное послание гуманитарный дух». Эти аспекты способны помочь в решении проблем современного мира, стать противовесом попыткам поставить индивида и его материальные желания превыше всего, пресечь «негативное соперничество» и «хищническое развитие». Духовные ресурсы китайской цивилизации нужны всем, кто ищет для человечества мира и счастья.

Это третий важный культурный манифест в современной истории Китая. Первым стал появившийся в 1935 г. при поддержке отдела пропаганды партии Гоминьдан «Манифест строительства собственной культуры», призывавший защитить китайскую культуру от разрушения под давлением извне. В 1958 г. конфуцианские мыслители, жившие за пределами материка, приняли «Манифест китайской культуры людям мира», провозгласив, что китайская культура еще жива и непременно продолжит свое развитие.

В 2004 г. центральным стал тезис о готовности китайской культуры к выходу во внешний мир в условиях глобализации. Власти Китая заинтересованы в расширении международного влияния китайской культуры и в этом их интересы совпадают с устремлениями представителей культурного консерватизма.

Четыре уверенности Си Цзиньпина

Китайский неоавторитаризм призывал сосредоточить усилия на создании благоприятных условий для развития рыночной экономики, отложив на будущее строительство политической демократии. В конце минувшего века на вопрос о том, действительно ли этот путь ведет к демократии, четкого ответа не было – ни положительного, ни отрицательного.

Ныне Си Цзиньпин одновременно осуществляет рекитаизацию и реидеологизацию политики. Синтез неоконсерватизма и нормативной идеологии китайского социализма означает, что страна находится не на стадии перехода к демократии западного образца, а на пути к «великому далекому идеалу коммунизма». В этом контексте либеральная демократия не может быть ни целью реформ, ни их побочным результатом.

В декабре 2015 г. в китайском интернете распространился текст, сопоставлявший Си Цзиньпина с Дэн Сяопином. Предположительно источником материала был сайт сторонников левых идей «Уючжисян» (Страна утопия). В нем говорилось, что Дэн Сяопин был неоавторитаристом. В глубине души поддерживая западные политические идеи и систему, он при этом отдавал себе отчет, что их введение в Китае в те времена привело бы к неминуемому хаосу. Дэн Сяопин сосредоточился на экономических реформах. Поскольку отдаленной целью для него была западная система, он не пытался найти ей концептуальную альтернативу.

Си Цзиньпин относится к неоконсерваторам, лишенным приверженности западным идеям. Он ищет новый путь развития Китая с использованием национальной традиции, чувствует себя на равных с Западом и устремлен к созданию отдельной идентичности. Последствия краха социализма в СССР и Восточной Европе позволили Си Цзиньпину глубоко прочувствовать серьезность конфликта западных идей со спецификой восточного государства. Он уделяет внимание проблемам идеологии, всеми силами продвигает традиционную культуру, ищет в ней ресурсы для решения проблем современности. В публикации отмечено, что Си Цзиньпин активно укрепляет «три уверенности»: в теории, строе и пути развития. К этому следует добавить, что в 2016 г. Си Цзиньпин приплюсовал к ним четвертое требование – воспитания у китайцев уверенности в собственной культуре, отразившее тенденцию неоконсервативной «рекитаизации».

Это противопоставление не принижает заслуги Дэн Сяопина. Сформулированная им в начале 1990-х гг. «стратегия 24 иероглифов» стала мостиком для перехода от неоавторитаризма к неоконсерватизму. В трудный для страны исторический период кризиса социализма в СССР и Восточной Европе, охлаждения отношений с Западом и временного торможения реформ, он повелел «хладнокровно наблюдать, сохранять свои позиции, сдержанным образом принимать ответные меры, не выставлять свои возможности напоказ, проявить мастерство непритязательности, ни в коем случае не становиться во главе».

В китайском контексте статус завета Дэн Сяопина сопоставим с положением в постсоветском нарративе слов Александра Горчакова о «сосредотачивающейся России» и мечты Петра Столыпина о «двадцати годах покоя для государства». Благодаря «стратегии 24 иероглифов» Китай сумел «сосредоточиться» и потратить четверть века – больше, чем столыпинские 20 лет – на обеспечение экономического роста, накопление мощи и реанимацию традиционных ценностей.

Конструктивная консервативная самоизоляция пошла Китаю впрок. Ли Хэ отмечает, что успешный рост Китая в условиях стабильности повышает привлекательность неоавторитарной модели. Однако эта связь носит двусторонний характер, поскольку укрепление устойчивости неоавторитарного, а ныне неоконсервативного консенсуса внутри страны способствует сохранению стабильности и продолжению экономического подъема.

Неоавторитаризм раздражал партийных идеологов тем, что опирался на сочинения западных политологов, а не на труды Маркса и Мао Цзэдуна, да еще и сулил смутную перспективу перехода к либеральной демократии. «Новые левые» остались недовольны тем, что неоавторитаризм игнорирует проблемы социальной справедливости. Либералы-западники отвергали неоавторитаризм за поддержку политики авторитарной модернизации под эгидой однопартийной власти.

Попытка Си Цзиньпина осуществить синтез неоконсерватизма, китайской традиции и теории социализма заметно изменила идеологический ландшафт и повлияла на китайскую политику. Укрепление китайской идентичности и упрочение «четырех уверенностей» позволяет Пекину выступать с собственных позиций по вопросам создания новых мировых правил. Исходя из своих интересов, китайское руководство может защищать свободную торговлю и критиковать страны Запада за протекционизм. Си Цзиньпин обращается не к тем, кто недоволен глобализацией, а к тем, кто хочет ее сохранить в исправленном и дополненном формате с учетом интересов развивающихся стран.

Китайский неоконсерватизм вырос из критического переосмысления собственного опыта радикализма в политике и культуре. В китайской риторике нет антиглобализационного пафоса, как нет и стремления заигрывать с иностранными популистами и радикалами. Усугубление конфуцианской морализации и национальной идентичности косвенно повышают потенциал «мягкой силы» Китая, однако «экспортный потенциал» китайской версии неоконсерватизма ограничен. В китайской традиции не было потусторонней трансцендентальной религиозной духовности, на западные споры об отношении к «христианским корням» Китай прямого влияния не окажет.

Осенью 2016 г. 6-й пленум ЦК КПК 18-го созыва провозгласил Си Цзиньпина «ядром ЦК партии». Ранее таким статусом обладал Цзян Цзэминь, покинувший пост генсека в 2002 году. Сменившего его Ху Цзиньтао «ядром ЦК» не называли. Возвращение к практике персонификации власти нанесло еще один удар по лежащей в основе неоавторитаризма предпосылке продвижения к демократии на волне экономического роста. Теперь речь может идти лишь об укреплении неоконсервативного консенсуса и его модификации путем «рекитаизации» и «реидеологизации». Это направление будет оставаться  неизменным как минимум до начала следующего десятилетия.

Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ, проект № 17-01-00353 «Эволюция и специфика культурного консерватизма в Китае в ХХ веке».