Резюме:Новое соглашение по более глубоким сокращениям СНВ – до 1000 стратегических боезарядов у каждой из сторон – может стать положительным примером сотрудничества, который даст шанс на достижение взаимопонимания и в других областях.

 

Договор о мерах по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений был подписан Россией и США в 2010 г. и вступил в силу в феврале 2011 года. С тех пор вопросы дальнейшего продвижения по пути ядерного разоружения практически ушли из повестки дня российско-американских отношений. Как минимум четвертый год подряд мы наблюдаем снижение (скорее, даже отсутствие) активности России и Соединенных Штатов в сфере контроля над ядерными вооружениями, что заметно не только на официальном, но и на экспертном уровне.

В прошлом такие паузы заполнялись активными консультациями, использовались для переосмысления собственной политики в данной области, всесторонней оценки позиции противоположной стороны. Даже с осени 1983 г. (когда СССР ушел со всех переговоров с США по ядерным вооружениям) до весны 1985 г. (возобновление переговоров) подготовительная работа продолжалась, а контакты сторон на неофициальном уровне (прежде всего по линии научных сообществ) значительно укрепились.

Немного истории

На протяжении 50 лет Соединенные Штаты и Советский Союз/Россия сумели достичь значительных успехов в обуздании гонки ядерных вооружений, постепенном и стабильном снижении уровней ядерного противостояния двух ведущих ядерных держав. В СССР и России наибольшие достижения пришлись на периоды нахождения у власти Леонида Брежнева и Михаила Горбачёва. Владимир Путин в течение первого срока президентства сыграл важную роль в ратификации Договора СНВ-2 (2000 г.), убедив законодателей в его эффективности и полезности для интересов безопасности РФ, а также в заключении российско-американского Договора о стратегических наступательных потенциалах (2002 г.). Дмитрий Медведев обеспечил себе место в истории ядерного разоружения подписанием упомянутого выше Договора 2010 года. Только в периоды недолгого нахождения у власти Юрия Андропова (с ноября 1982 г. по февраль 1984 г.) и Константина Черненко (с февраля 1984 г. по март 1985 г.) какого-либо ощутимого прогресса в области контроля над ядерными вооружениями не было.

Что касается США, то все восемь президентов, которые предшествовали Трампу, начиная с Ричарда Никсона и заканчивая Бараком Обамой, имеют в своих послужных списках достижения в рассматриваемой сфере.

Так, при Никсоне заключен Договор ОСВ-1 (Временное соглашение между Соединенными Штатами и Советским Союзом об определенных мерах относительно ограничения стратегического наступательного вооружения плюс Договор по ПРО – 1972 г.) и подписан Протокол к Договору по ПРО (июль 1974 г.). При Джеральде Форде прошла историческая Владивостокская встреча (ноябрь 1974 г.) с Брежневым, в ходе которой согласованы основные параметры будущего Договора ОСВ-2, подписанного в 1979 г. при Джимми Картере. Хотя этот документ и не вступил в законную силу, СССР и США приняли на себя односторонние обязательства следовать его условиям.

Главным разоруженческим достижением Рональда Рейгана можно считать Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (1987 г.), который продолжает действие, будучи бессрочным. С именем Джорджа Буша-старшего ассоциируется Договор СНВ-1 (1991), положивший начало реальным сокращениям стратегических ядерных арсеналов сторон. При Билле Клинтоне подписан Договор СНВ-2 (1993), который, как и ОСВ-2, не вступил в законную силу. Тем не менее, если бы это произошло, стратегическая стабильность значительно укрепилась бы, поскольку соглашение накладывало полный запрет на межконтинентальные баллистические ракеты сторон, оснащенные разделяющимися головными частями.

При Джордже Буше-младшем подписан Договор о стратегических наступательных потенциалах Соединенных Штатов и России, еще больше понизивший уровни СНВ сторон (до 1700–2200 боезарядов). Наконец, Обама и Медведев заключили в 2010 г. новый Договор по СНВ, который должен еще более уменьшить стратегические ядерные арсеналы России и США – до 1550 боезарядов.

Вопрос о том, захочет ли Дональд Трамп нарушить эту «традицию», пока открыт. Во всяком случае, существует ряд аргументов как в пользу, так и против такого вывода. Здесь же следует подчеркнуть, что не все зависит от желания или нежелания администрации США заключить новые соглашения в данной области. Равнозначную роль играет и позиция России. А она, как представляется, пока не дает поводов для серьезного оптимизма.

Причины прекращения диалога и проблемы новых соглашений

Политики и эксперты называют целый ряд причин разрыва отношений России и США в области контроля над ядерными вооружениями. Одной из них считается обострение отношений России и Запада вследствие украинского кризиса. Но факты говорят о том, что проблема возникла гораздо раньше. Еще в марте 2013 г. (т.е. за год до начала событий на Украине) бывший глава администрации президента РФ Сергей Иванов открыто заявил, что Россия не заинтересована в дальнейших сокращениях вооружений. Он же назвал и причину – завершение модернизации стратегических ядерных сил России и нежелание ликвидировать недавно принятые на вооружение новые системы стратегического оружия.

Еще один аргумент, высказанный президентом Путиным в феврале 2012 г. – необходимость подключения к процессу ядерного разоружения третьих ядерных держав уже на следующих после Договора 2010 г. этапах. Дальнейшие разъяснения, представленные рядом официальных лиц, включая министра иностранных дел Сергея Лаврова, сводились к тому, что более глубокие сокращения (за пределами указанного Договора) поведут к тому, что СНВ РФ и США «станут сопоставимыми» с уровнем третьих ядерных держав.

Одним из наиболее серьезных препятствий для достижения новых договоренностей с американцами в области контроля над ядерными вооружениями, по мнению Москвы, является проблема ПРО. Она периодически возникала еще во времена Советского Союза и резко обострилась после выдвижения в 1983 г. президентом Рейганом «Стратегической оборонной инициативы» (СОИ), которая затормозила процесс переговоров по СНВ-1 и чуть ли не блокировала заключение этого и других соглашений в сфере ядерного разоружения. Выход в 2002 г. Соединенных Штатов из бессрочного Договора по ПРО и их последующие действия по созданию и развертыванию обороны территории страны и ряда союзников на фоне неудачных попыток договориться о совместных (Россия–США) программах в области ПРО еще более обострил ситуацию.

Сложности в достижении новых договоренностей в сфере дальнейших сокращений стратегических ядерных вооружений российское руководство также объясняет наличием ядерных средств у союзников Соединенных Штатов по НАТО, которые «нельзя не учитывать». Об этом, в частности, заявлял заместитель министра обороны Анатолий Антонов. Наряду с этим предлагается «принимать в расчет» и реализацию концепции «глобального удара», развертывание стратегических неядерных систем высокоточного оружия, перспективы размещения оружия в космосе, наличие нестратегических ядерных средств США в Европе и ряд других диспропорций, многие из которых нашли отражение в действующей Стратегии национальной безопасности РФ, утвержденной Путиным в конце 2015 года.

В целом позиция России по дальнейшим шагам в области ядерного разоружения напоминает ту, которой придерживался Советский Союз в конце 1960-х годов. В концентрированном виде она выражалась в принципе «одинаковой безопасности», который требовал учета всех факторов, определяющих баланс сил противостоящих сторон. А это означало, что при заключении соглашения с Вашингтоном в области стратегических ядерных вооружений СССР считал обоснованным требование компенсации за дисбалансы в других категориях вооружений.

Разумеется, 50 лет назад категории средств, подлежащих «компенсации», были несколько иными, чем сегодня. Так, в них полностью отсутствовали неядерные вооружения. Речь шла о ядерных средствах союзников США по НАТО, а также об американских ядерных средствах передового базирования, находящихся в Европе. Теперь Россия ставит вопрос более широко, сконцентрировав внимание в большей степени на неядерных вооружениях. И это создает дополнительные трудности в поисках взаимопонимания с Соединенными Штатами, а также ставит под сомнение возможность заключения новых договоренностей.

Проблема учета озабоченностей

Если признать, что озабоченности российской стороны по поводу влияния на стратегический баланс системы ПРО, высокоточного оружия (ВТО), других неядерных средств носят принципиальный характер, возникает закономерный вопрос, как их учитывать в случае принятия политического решения о продолжении процесса ядерного разоружения? И может ли Россия пойти на еще более глубокие сокращения ядерного оружия, если названные обеспокоенности будут проигнорированы?

Не вызывает сомнения, что в любом договоре по СНВ не могут быть установлены неравные общие количественные уровни остающихся после сокращений стратегических носителей и боезарядов. Это противоречило бы самому смыслу международного договора, который должен базироваться на принципе равенства сторон, а также соответствовать заявленному в нем предмету. Тем не менее существуют другие пути учета перечисленных тревог. Например, во второй половине 1980-х гг. СССР был весьма обеспокоен программой СОИ и американскими ядерными средствами, развернутыми в Европе. Поэтому был избран путь «пакетного» решения – проведение одновременных переговоров по трем направлениям: ядерным средствам средней дальности в Европе, СНВ и по обороне и космосу. Было выдвинуто условие, что все три предполагаемых соглашения должны быть подписаны одновременно, что в принципе не отвергалось Соединенными Штатами. Правда, долго удерживаться на этих позициях Советскому Союзу не удалось. Сначала представление о «ядерных средствах» в Европе было ограничено только баллистическими и крылатыми ракетами наземного базирования, а авиация была выведена за скобки переговоров. Затем СССР счел возможным вывести за рамки первоначального пакета соглашение по данной категории вооружений, после чего в декабре 1987 г. стороны подписали бессрочный Договор по РСМД.

Гораздо дольше, почти до завершения согласования всех положений Договора СНВ-1, СССР удерживал увязку между стратегическими наступательными и оборонительными вооружениями. Она была подкреплена не только соответствующими официальными заявлениями, но и структурой советской делегации на переговорах. Так, руководство утвердило единую делегацию для переговоров по названным двум направлениям. Переговоры по обороне и космосу велись в отдельной группе в рамках общей делегации. США были представлены на переговорах двумя отдельными делегациями. Одна вырабатывала Договор СНВ-1, вторая вела консультации по обороне и космосу. Когда стало ясно, что переговоры по обороне не закончатся ничем, а Договор СНВ-1 практически готов, СССР все же пошел на его отдельное подписание, сделав одностороннее заявление, касающееся необходимости соблюдения Договора по ПРО как условия выполнения положений Договора СНВ-1.

Исходя из этого опыта можно предположить, что реальным путем «учета озабоченностей» является попытка заключения отдельных соглашений по наиболее актуальным проблемам безопасности, включая ПРО, высокоточное оружие большой дальности и космические вооружения. Такую возможность допускают и авторы глобального прогноза ИМЭМО РАН «Мир 2035», вышедшего в 2017 году. Правда, сценарий считается наименее вероятным из предложенных четырех возможностей развития военно-политической обстановки в мире на рассматриваемый период.

Говоря о конкретном учете «озабоченностей», необходимо, на наш взгляд, хотя бы примерно оценить влияние ПРО, высокоточного оружия и космических вооружений на стратегический баланс Россия–США. Прежде всего отметим одно интересное обстоятельство. Если речь идет о воздействии различных факторов на стратегический баланс, по какой-то причине российские сторонники учета такого влияния совершенно не упоминают противовоздушную оборону (ПВО). Если следовать подобной логике, то любые средства, способные бороться со стратегическими наступательными вооружениями, должны учитываться в общем балансе сил, тем более если они предназначены для борьбы с системами ответного удара, к которым однозначно относится авиационная составляющая стратегической триады. Не вдаваясь в дальнейшие рассуждения, отметим, что замалчивание вопросов ПВО, по всей видимости, объясняется несколько другими соображениями, чем стремление к укреплению стратегической стабильности.

Космические вооружения, высокоточное оружие, система ПРО

Из оставшихся трех категорий вооружений, которые, по мнению российского руководства, оказывают влияние на стратегический баланс, самыми интересными с точки зрения заключения возможного соглашения являются космические вооружения. Дело в том, что, насколько известно, таких вооружений пока не существует. Поэтому на стратегический баланс в настоящее время они никак не влияют. Стоит напомнить борьбу СССР против американской программы СОИ во второй половине 1980-х годов. Тогда тоже многие эксперты заявляли, что «ударные космические вооружения» будут созданы в обозримом будущем. Наиболее скептически настроенные участники дебатов говорили о том, что такие системы появятся не ранее как через 20–25 лет. С того времени прошло почти 30 лет, но вооружений подобного типа (космические лазеры, электродинамические ускорители массы космического базирования, другие экзотические системы оружия) так и нет. Как нет пока и серьезных оснований утверждать, что космические вооружения войдут в стратегический арсенал Соединенных Штатов и других стран в последующие два-три десятилетия, даже если новые технологии позволят это сделать. В действие в таком случае вступят факторы стоимости, боевой эффективности систем, их уязвимость, возможная реакция внутренней оппозиции, а также отдельных стран и международного сообщества в целом, ряд других факторов, что может не только затормозить, но и предотвратить милитаризацию космоса.

К этому следует добавить, что пока не существует даже согласованных терминов «оружие» и «вооружение», которые могут стать предметом соглашения по космической тематике. К сожалению, на наш взгляд, основой такого соглашения вряд ли может стать проект международного договора о предотвращении размещения оружия в космическом пространстве, применения силы или угрозы силы в отношении космических объектов, который был внесен Китаем и Россией на Конференции по разоружению в 2008 г. (обновленный проект – в 2014 г.). В проекте речь идет только о предотвращении развертывания оружия в космосе. Ни слова не сказано о запрете разработки такого оружия, а также о запрете испытаний в космосе. Также ничего не говорится об оружии, развернутом на Земле, но способном поражать космические объекты.

Подобные претензии к названному документу можно продолжить, но главная проблема – возможно ли вообще заключить проверяемое соглашение об ограничении или полном запрете на космические вооружения, что бы ни понималось под этим термином, даже если все стороны проявят реальную заинтересованность? Пока этот вопрос вызывает больше сомнений, чем оптимизма. Для прояснения картины недостаточно только усилий дипломатов, военных и разработчиков космических систем. Необходимо привлечение более широкого круга экспертов, включая представителей научного сообщества государств – потенциальных участников будущих договоренностей.

Не менее интересен вопрос о высокоточном оружии большой дальности в неядерном исполнении и его влиянии на стратегический баланс. К таким вооружениям большинство специалистов относят крылатые ракеты различного способа базирования, МБР в неядерном оснащении, а также некоторые системы оружия, которые могут появиться в будущем (например, ракетно-планирующие гиперзвуковые системы и некоторые другие). Как правило, степень влияния подобных вооружений на стратегический баланс не оценивается. Тем не менее утверждается, что они способны не только ослабить, но и подорвать стратегическую стабильность. Позволим себе несколько усомниться в этом.

Так, если рассматривать данные системы с точки зрения усиления наступательного потенциала, то по своей мощи они абсолютно несопоставимы с ядерным оружием. Для нанесения обезоруживающего удара высокоточные системы абсолютно непригодны по целому ряду причин. Если говорить о МБР в неядерном оснащении, то их точность как минимум на порядок должна превышать точность МБР с ядерными боеголовками. Иначе защищенный объект (например, шахтную пусковую установку ракет или командный центр) они поразить не смогут. Современные МБР, согласно открытым данным, имеют вероятное круговое отклонение попадания в цель порядка нескольких десятков метров (в лучшем случае). Для поражения защищенных объектов неядерной боеголовкой отклонение не должно превышать нескольких метров, что для современного развития этих систем практически недостижимо.

Но главное не в этом. Если агрессору придет в голову использовать высокоточное оружие (МБР в неядерном оснащении) для неожиданного нападения и уничтожения значительной части ядерного арсенала оппонента, ему придется планировать массированный удар. Такое нападение не может остаться незамеченным, учитывая наличие у сторон системы предупреждения о ракетном нападении. Не существует никаких гарантий, что атакованная сторона не применит ядерные средства оповещения об атаке, когда получит подтвержденные данные о нападении. Таким образом, для жертвы подобной агрессии практически не имеет значения, несут ли приближающиеся к ее территории боеголовки МБР ядерный или неядерный заряд. Ответ будет почти наверняка ядерным со всеми вытекающими последствиями.

Наконец, еще один немаловажный аргумент. Если Россия или США примут решение о развертывании значительного количества МБР в неядерном оснащении, им придется делать это, скорее всего, за счет собственных стратегических ядерных средств. При сохранении и продлении действия Договора 2010 г. (срок действия – до 2021 г., при продлении – до 2026 г.) любые МБР будут засчитываться в общем количестве стратегических средств доставки (700 развернутых носителей для каждой из сторон). Чтобы неядерные МБР не засчитывались по Договору, необходимо создать новый стратегический носитель и доказать, что эта система оружия не подпадает под действие этого документа. В условиях обострившихся российско-американских отношений сделать это весьма сложно. Следствием односторонних действий, скорее всего, станет крах данного международного соглашения.

Что касается крылатых ракет как одного из элементов высокоточного оружия, прежде всего следовало бы прояснить один немаловажный вопрос. Согласно действующему Договору о СНВ 2010 г., ядерные крылатые ракеты большой дальности (свыше 600 км) в зачет СНВ сторон не принимаются. Иными словами, по мнению России и Соединенных Штатов, системы не являются стратегическими. Тяжелые бомбардировщики – носители ядерных крылатых ракет воздушного базирования засчитываются как один носитель и один боезаряд, сколько бы таких ракет бомбардировщик не нес на самом деле. Крылатые ракеты морского базирования вообще исключены из предмета данного Договора. Даже термин «ядерная крылатая ракета большой дальности» в Договоре отсутствует. Говоря попросту, стороны не считают, что подобные ядерные системы оружия могут подорвать стратегический баланс, в связи с чем не видят необходимости учитывать их в Договоре по СНВ. Тогда абсолютно непонятно, почему ядерные крылатые ракеты большой дальности не влияют на стратегический баланс сторон, о чем Москва и Вашингтон договорились в названном выше соглашении, а аналогичные неядерные системы подрывают стратегическую стабильность? Тем более что результаты ряда исследований показывают, что неядерные крылатые ракеты не способны уничтожать высокозащищенные объекты СНВ.

Наиболее серьезной угрозой стратегической стабильности в России считается проблема ПРО. Но и в этом вопросе гораздо больше неясностей, чем подтвержденных практикой доказательств. Прежде всего отметим, что в вопросах ПРО многие эксперты и политики следуют несколько странной логике, которая в значительной мере отличается от нормального восприятия проблемы безопасности. Например, утверждается, что американская ПРО «создает угрозу» стратегическому потенциалу России. Но такая угроза может быть реализована только после того, как Россия нанесет удар баллистическими ракетами. Пока эти ракеты не задействованы, противоракетная оборона им не угрожает. И говорить о том, что ПРО создает угрозу чьему-либо ядерному потенциалу – это то же самое, что утверждать, что защитная каска строительного рабочего угрожает кирпичу, который может свалиться на его голову.

На это у противников ПРО существует свой аргумент. Они заявляют, что противоракетная оборона будет задействована после того, как противник нанесет первый удар по стратегическим силам оппонента. В результате этого ответный удар будет резко ослаблен. Вот его-то противоракетная оборона и должна будет перехватить. Это абстрактное, лишенное здравого смысла рассуждение лежит, тем не менее, в основе логики противников ПРО, осуждающих любые программы создания и развертывания противоракетной обороны. Такие действия однозначно рассматриваются как попытка достижения военного превосходства и создания условий для победы в ядерной войне. Да и вся концепция стратегической стабильности строится на расчетах последствий первого удара и возможности агрессора отразить ответную  атаку.

Спор по поводу влияния противоракетной обороны на стратегическую стабильность продолжается уже 60 лет, поэтому нет необходимости приводить все аргументы, которые изложены в огромном количестве публикаций. Отметим только, что названный спор в основном имел место в США. В СССР и России подавляющее большинство экспертов придерживались одной точки зрения. А именно: развитие систем ПРО подрывает стратегическую стабильность, повышая вероятность первого удара в кризисных ситуациях и усиливая гонку стратегических вооружений по всем направлениям. Как правило, предметом дебатов были оценки эффективности систем ПРО и сроки развертывания новых систем оружия.

Теперь попробуем разобраться, какими средствами Соединенные Штаты могут отразить «ответный удар» России после своего «широкомасштабного ядерного нападения», если такие планы действительно существуют. Прежде всего рассмотрим географию размещения американской ПРО. Так, если бы главной задачей США была защита от ответного российского удара, они бы развернули систему ПРО прежде всего по периметру границ и в глубине собственной территории. При этом для «тонкого» прикрытия страны потребовалось бы не менее 10–12 позиционных районов развертывания с несколькими десятками противоракет стратегической ПРО в каждом. Как известно, ничего подобного не происходит. Такой программы не существует, а подобные предложения ни разу не были внесены. К концу 2017 г. на территории Соединенных Штатов должно быть развернуто 44 противоракеты наземного базирования GBI (40 – на Аляске и 4 – в Калифорнии). К 2025 г. планируется довести общее количество таких перехватчиков до 56 единиц.

Здесь следовало бы напомнить, что важнейшим положением Договора по ПРО 1972 г. (из которого США вышли в 2002 г.) являлось ограничение числа противоракет, способных перехватывать боеголовки МБР. При этом каждая из сторон имела право развернуть до 200 противоракет (в двух позиционных районах); по Протоколу 1974 г. к этому Договору – до 100 противоракет в одном районе. Иными словами, США пока не превысили установленные Договором по ПРО потолки и в обозримом будущем не сделают этого. А это, в свою очередь, означает, что стратегическая стабильность, как ее понимают противники ПРО, не подрывается.

Большую озабоченность в России вызывает система ПРО, предназначенная для Европы. Не остаются без внимания и программы развертывания оборонительных систем на Ближнем Востоке и в ряде азиатских государств. Но все эти системы не являются стратегическими как с точки зрения районов их дислокации, так и тактико-технических характеристик. Разумеется, и американские противоракеты ПРО Standard ряда модификаций, и THAAD, и некоторые другие системы обладают определенным потенциалом борьбы со стратегическими баллистическими ракетами. Но они изначально не разрабатывались под такие задачи, и сбить боеголовку МБР могут разве что случайно. Следует обратить внимание и на тот факт, что названные системы ПРО никогда не испытывались против стратегических ракет (боеголовок), так что полагаться на них как на средство перехвата ответного удара стратегическими баллистическими ракетами просто невозможно.

К тому же по географии развертывания данных систем они никак не могут угрожать стратегическому потенциалу России. Чтобы подтвердить этот вывод, необходимо перейти от двухмерного к трехмерному видению той же географии. Проще говоря, смотреть не на карту мира, а на глобус. Тогда многие вещи могут предстать в несколько ином виде. Например, можно убедиться, что кратчайший путь из России в Америку пролегает не через Амстердам или Париж, а через Северный полюс.

Новые переговоры по СНВ как путь к улучшению российско-американских отношений

Серьезных препятствий военно-стратегического характера для продолжения диалога России и США о дальнейших сокращениях СНВ не существует. Влияние высокоточного оружия и космических вооружений на стратегический баланс сторон явно преувеличено. В обозримом будущем такое влияние также будет минимальным, если не будет отсутствовать совсем.

Американские программы ПРО носят достаточно ограниченный характер с точки зрения их влияния на способность России к нанесению сокрушительного ответного удара даже ослабленными в результате первого удара Соединенных Штатов стратегическими силами. Да и само такое нападение является крайне сомнительной стратегической концепцией, которая, тем не менее, лежит в основе многих рассуждений о путях укрепления безопасности и так называемой стратегической стабильности. Полагаться на весьма ненадежную систему ПРО, многие испытания которой закончились неудачно и которую вполне возможно обойти с точки зрения направления нанесения удара, ни один здравомыслящий руководитель страны не будет ни при каких обстоятельствах.

Что касается политических препятствий к началу новых переговоров, их накопилось достаточно много как в российско-американских отношениях, так и в отношениях Россия–Запад в целом. Преодолеть их сложно, и на это потребуются, скорее всего, значительные усилия и продолжительный период времени. Существует точка зрения, что перейти к переговорам по более глубоким сокращениям СНВ можно только после того, как отношения более или менее выправятся, или, во всяком случае, наметится четкая тенденция к их улучшению.

Но можно подойти к этой проблеме и по-другому, а именно – поставить во главу угла достижение нового соглашения по более глубоким сокращениям СНВ – до 1000 стратегических боезарядов у каждой из сторон. В случае успеха именно новый договор может стать положительным примером сотрудничества, который даст шанс на достижение взаимопонимания и в других областях. Этому будет способствовать и начало широких консультаций по всему спектру проблем безопасности, включая те, которые вызывают озабоченность российской стороны.

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 15-37-11136.