Линчевание свободы слова

«Что делают защитники свободы слова? Печально, что эта фундаментальная свобода по всей Америке попирается. Политики обеих партий хотят воспользоваться властью правительства, чтобы заставить замолчать своих противников. Кое-кто из университетского сообщества ищет возможности вытолкнуть её из кампусов. И целое поколение американцев учат тому, что свободу слова следует урезать, как только кто-то начинает ощущать неудобство. Следуя нынешней траектории, динамичное рыночное пространство идей нашей страны вскоре будет заменено либо разрозненным интеллектуальным мусором, либо даже инертным идеологическим послушанием. Немногое было бы столь же пагубно для нашей страны и благосостояния наших граждан».

— Уильям Ругер «Свобода слова — основа нашего достоинства, как людей».

Мой родной город Шарлоттсвилль, что в Виргинии, недавно стал самым свежим хрестоматийным примером в горячей войне слов — и действий — относительно расизма, «чистки истории», экстремизма (и правого, и левого), политкорректности, разжигающих ненависть речей, политики партий и растущих опасений, что словесное насилие приведёт в итоге к насильственным действиям.

В Шарлоттсвилле, как и во многих других местах в стране прямо сейчас завершился конфликт из-за того, как примирить изменчивое прошлое, в частности в отношении рабства, с теперешней необходимостью очистить окружающую среду ото всего — слов и образов — что могло бы вызвать обиду, особенно, если это флаг или памятник Конфедерации.

В Шарлоттсвилле опасение кого-то обидеть привели к тому, что городской совет избавился от статуи генерала Конфедерации Роберта Ли, которая украшала один из общественных парков в течение 82 лет. И этим они привлекли весьма нежелательное внимание Ку-клукс-клана.

Факт остается фактом — Йельский университет зашел так далеко, что изменил название одного из своих местных колледжей, который был назван в честь Джона Колхауна, седьмого вице-президента, госсекретаря, министра обороны, сенатора и выпускника Йеля, который был сторонником рабства.

При наличии более 1 000 памятников Конфедерации в 31 штате (в общественных парках, на площадях у зданий суда и в столицах штатов), не говоря уж о боевых знаменах Конфедерации на военных кладбищах и несметном количестве зданий и парков, названных в честь исторических личностей, бывших рабовладельцами, эта проблема в ближайшем будущем никуда не денется, и не имеет значение насколько мы её игнорируем, кричим о ней, переводим в разряд преступных действий, учитываем её, выносим решения или контролируем.

Градус противостояния поднимается по всей стране, и не только по вопросу Конфедерации.

«Зима нашего недовольства» уступила место перегретому душному лету, во время которого громкие марши опасно соскальзывают всё ближе к тому, чтобы превратиться в физические потасовки.

Вот в чём дело: если американцы не научатся уживаться — по крайней мере, договариваясь не соглашаться и при этом уважать право друг друга придерживаться представлений и взглядов, которые могут оказаться обидными ненавистными, нетерпимыми или просто иными — скоро мы обнаружим, что у нас нет вообще прав ни на что (свободы слова, собраний, соглашаться, не соглашаться, протестовать, принимать участие в чём-то или не принимать или следовать своим путём, как личность).

Правительство оцепит страну при малейшей провокации.

Оно готово, хочет и способно ввести военное положение в течение 24 часов.

Правительство не волнует, за кого там вы голосовали на президентских выборах или думаете ли вы, что Гражданская война велась из-за прав штатов против рабства. Его не волнует ваша расовая принадлежность или пол, религия или сексуальная ориентация.

Когда полицейское государство предпримет крутые меры, оно не будет дискриминировать.

Мы все вместе будем считаться коллективным врагом, который подлежит регистрации, завоеванию и должен быть упрятан в клетки.

Следовательно, последнее, что нам надо делать — это играть на руку правительству, набрасываясь друг на друга, донося друг на друга и давая правительственной армии оправдание для захвата контроля.

Полицейское государство не могло бы и желать лучших граждан, чем те, которые сами выполняют обязанности цензуры, шпионят и контролируют сами себя.

Таким образом, вы превращаете страну свободных людей в продолжение вездесущего, всемогущего, всеведущего полицейского государства, а в процессе натравливаете граждан друг на друга. Это блестящий план с дополнительным бонусом, заключающемся в том, что пока граждане остаются сконцентрированы друг на друге и друг другу не доверяют, они не способны создать объединённый фронт против угроз, которые представляет собой правительство и его клика разрушающих Конституцию агентств и корпоративных партнёров.

К сожалению, мы уже превратились в нацию индивидуалистов, доносчиков и сжигателей книг: страну формальных, нетерпимых, эгалитарных, визжащих наблюдателей, жаждущих из-за малейшей обиды доносить на своих же сограждан в полицию.

Помните, как только вызвана полиция с их разросшимися протоколами, мышлением зон конфликта, милитаризованным вооружением, формой и снаряжением и тактикой зоны сражений, этот процесс практически невозможно развернуть, и он слишком часто заканчивается трагедией для всех вовлечённых.

Итак, как же нам остановить этот поезд, несущийся по колее через полицейское государство прямиком в военное положение?

Давайте начнём с чуть большего терпения, чуть большей терпимости и уроков гражданского права по Первой Поправке.

Как однажды заметил мой добрый друг Нэт Хентофф, давний боец за Первую Поправку:

Это означает открыть двери большей свободе слова, а не меньшей, пусть даже кому-то это покажется обидным.

Понимая, что свобода для непопулярного меньшинства в свободном обществе создает предельную терпимость, Джеймс Мэдисон, автор Билля о Правах, сражался за Первую Поправку, которая защищает «меньшинство» от большинства, гарантируя что даже под огромным давлением меньшинство даже в виде одного человека — даже выражающего неприятные взгляды — всё равно будет иметь право свободно высказываться, свободно молиться, свободно собираться, свободно бросать вызов правительству и свободно обнародовать свои взгляды в прессе.

Мы не оказали себе — или нашей стране — любезности, став столь боязливо вежливыми, тщательно избегая нанесения обид и по большей части не желая получить ярлык нетерпимых, ненавистников или ограниченно мыслящих, что удаляем слова, фразы и символы из общественного дискурса.

В результате получилась страна, где никто больше не говорит, что он на самом деле думает, по крайней мере, если это противоречит преобладающим взглядам. Нетерпимость в наши дни — новая «красная буква», знак, носить который стыдно и унизительно, заслуживая опасений общества, отвращения и полного отлучения от общества.

Для тех, кто осмеливается озвучить мнение, противоречащее принятым нормам, возмездие наступает стремительно: их стыдят, перекрикивают, замалчивают, подвергают цензуре, увольняют, изгоняют и вообще стирают в порошок, представляя невежественными, подлыми хулиганами, виновными в различных «словесных преступлениях».

Мы вошли в новую эру, где, как отмечает ведущий Марк Стейн, «нам приходится хоть на цыпочках по все более тонкой яичной скорлупе» и «силы «терпимости» нетерпимы ко всему, кроме полномасштабного ликующего одобрения».

В таком климате нетерпимости не может быть ни свободы слова, ни свободы выражений, ни свободы мысли.

Мы стали нацией снежинок. (имеется в виду масса похожих, неотличимых друг от друга, ничем не объединенных людей, — прим. перев.).

Мы позволили нашим страхам — опасениям за нашу безопасность, боязни друг друга, страха получить ярлык расиста или ненавистника, или предубежденного и так далее — превысить нашу свободу слова и заставить нас молчать намного более эффективно, чем мог сделать любой указ правительства. В конце концов, война против свободы слова — и а это именно она, война, которую ведут американцы против других американцев — это война движима страхом.

Закупоривая несогласие, мы создали скороварку удушающей нищеты и недовольства, которые теперь пузырятся и разжигают ещё больше ненависти, недоверия и паранойи среди групп населения.

Первая Поправка — это паровой клапан. Она позволяет людям высказывать свои мысли, озвучивать свое недовольство и вносить свой вклад в более широкий диалог, который, будем надеяться, в итоге приведёт к более справедливому миру.

Когда паровой клапан для сброса давления отсутствует, накапливается чувство разочарования, растет гнев, люди становятся более уязвимыми и отчаянно стремятся вызвать обсуждение.

Проблема, как я понимаю, в том, что мы позволили убедить самих себя, что нам нужен кто-то ещё, кто будем думать и высказываться за нас. В результате общество, в котором мы перестали обсуждать вопросы меж собой, прекратило само думать и перестало верить, что мы можем сами разобраться с нашими собственными проблемами и нашими собственными разногласиями.

Свобода слова стала не только «политически некорректным» словом — нечестивым, непристойным, грубым, непроизносимым в так называемых общественных местах — но во всё большем и больше числе случаев правительство считает свободу слова откровенно опасной и в некоторых случаях противозаконной.

Как я прояснил в своей книге «Поле боя — Америка: война против американского народа», правительство США стало особенно нетерпимо к речам, которые бросают вызов власти правительства, раскрывают коррумпированность правительства, показывают ложь правительства и вдохновляют граждан восстать против многих несправедливостей со стороны правительства. В самом деле, существует длинный и все растущий список видов выступлений, которые правительство считает достаточно опасными, чтобы отметить как опасные и подвергнуть цензуре, надзору, расследованию и наказанию: разжигающие ненависть речи, запугивающие, нетерпимые, заговорщические, предательские, угрожающие, подстрекательские, возбуждающие, радикальные, антиправительственные речи, речи правого толка, экстремистские речи и так далее.

Власть предержащие понимают, что если правительство сможет контролировать речи, оно будет контролировать мысли и, далее сможет контролировать умонастроение граждан. На самом деле некоторые из величайших мрачных авторов прошлого века предупреждали именно о такой опасности.

В «451 по Фаренгейту» Рея Бредбери чтение запрещено, а книги сжигаются, чтобы подавить иные взгляды, в то же время телевизионные развлечения используются для обезболивания населения и приведения в состояние легко усмиряемого, отвлеченного и контролируемого.

В «Дивном новом мире» Олдоса Хаксли серьёзная литература, научное мышление и эксперименты запрещены как подрывные, а критическому мышлению препятствуют путём использования установленных норм, социальных запретов и плохого образования. К тому же выражение индивидуальности, независимости и нравственности считается вульгарным и ненормальным.

В «1984» Джорджа Оруэлла Большой Брат отменяет все нежелательные и ненужные слова и значения, вплоть до регулярного переписывания истории и наказания за «мыслепреступления».

И почти в каждом эпизоде «Сумеречной Зоны» Род Серлинг побуждал зрителей раскрыть свой разум и освободиться от предубеждённости, ненависти, жестокости и страха. «Мы создаем новых граждан, — заявил Серлинг. — Тех, кто будет весьма разборчив в сортах зерновых хлопьев и автомобилях, но не будет способен думать».

Пора начать говорить друг с другом. Пора начать больше слушать и меньше кричать.

Протестующие против отмены выступления сторонницы Трампа Энн Коултер в Калифорнийском университете в Беркли, апрель 2017 года.