Есть разные способы изобразить эти две Америки даже при скудном выборе: по расовой принадлежности, полу, политическим предпочтениям, религиозным воззрениям или отсутствию таковых. Но на прошлой неделе я больше думал о разделении на более или менее образованных американцев.

Я провожу такую линию разделения, хотя сам я — выпускник Академии Филлира Эксетера и обладатель двух дипломов университета Брауна, корни мои — в Ревире, Массачусетс, рабочем городке  с грубоватыми нравами немного севернее  Бостона. Многие мои одноклассники по средней школе и мои брат и сестра прошли по жизни без привилегий диплома о высшем образовании. Из 14 дядюшек и тетушек по отцовской линии никто не имел больше одного года высшего образования. Шестеро из моих 36 двоюродных братьев и сестер отправились в колледж.

Когда вы проводите много времени среди таких людей, как я, и когда вы достаточно внимательны, чтобы выслушать их с уважением, вы получите намного более ясное понимание тех эмоций, который вызвал Дональд Трамп, чтобы добиться победы, чем если будете слушать Национальное Общественное радио, просматривать твиты друзей или сидя в кафетерии университета с коллегами, мыслящими подобно вам самим.

У тех из нас, кто считает Трампа ужасной кандидатурой в Овальный кабинет, есть склонность пойти лёгким путем и назвать его сторонников — в подавляющем большинстве белых мужчин — расистами или женоненавистниками. Хиллари Клинтон обозвала эту склонность своим печально известным — и политически убийственным — определением «сборищем отверженных».

Конечно, некоторые из голосовавших за Трампа — расисты и  фанатики. Конечно, у нас есть право считать сторонников превосходства белых, симпатизирующих ККК (Ку-Клус-Клану) и женоненавистников отверженными и порицать Трампа за тонкие и не очень тонкие сигналы в их адрес.

Но избиратели Трампа, которых я знаю — и знаю их очень хорошо — даже близко не подходят под определение такого «сборища». Соображения, которые привели их к голосованию за Трампа, а не за Хиллари Клинтон, не имеют отношения к расе, полу, этнической принадлежности или сексуальной ориентации. Они сделали выбор, исходя из глубокого чувства унижения, ощущения, что их обманули, лишив их доли нашего национального богатства.

У меня есть близкий друг, который поддерживает свою семью при годовой зарплате $48,000. За два прошедшие десятка лет он ни разу не съездил в отпуск. Каждый раз, когда он включает телевизор, он видит рекламу с улыбающимися мужчинами и женщинами, разъезжающими в новых машинах или пьющих коктейли и круизном лайнере — те вещи и тот опыт, которых, и он это знает, у него никогда не будет.

За всю его взрослую жизнь может ли он указать на хотя бы одного политика, республиканца или демократа, кто облегчил бы его положение?

Многие в кампусах колледжей обожают использовать термин «привилегии белых мужчин». Я понимаю, конечно, что они имеют в виду. Но попытайтесь представить, как это — быть белым мужчиной, живущим как мой друг и слышать, как кто-то называет вас «привилегированным». Попытайтесь это вообразить, прорвавшись через плотно сотканный занавес интеллекта.

Попытайтесь представить, какие эмоции поднимаются, когда он слышит кандидата, говорящего, что она поддерживает движение «Жизни Чернокожих имеют значение». То, что слышит он, это отнюдь не то, что слышим мы в нашей образованной части. Он слышит: «Что! Моя жизнь ничего не значит?». И это послание — отсутствие значимости — усиливается день за днём всем вокруг происходящим, от сварливых мемов в Фейсбуке до насмешек над его грамматическими ошибками, над тем как он выглядит, когда идёт в банк в обляпанных краской рабочих штанах.

Каким-то странным образом миллиардер Трамп знает, как говорить с этими людьми. «Когда меня изберут, — сказал он в начале своей кампании, — Мы снова будет желать Веселого Рождества». Для лучше образованных американцев это звучит  разделением, возможно даже, антисемитизмом, как и некоторые из его других необдуманных слов. Но для очень многих в менее образованной Америке это звучит следующим образом: «Я знаю, вас заставили обдумывать все, что вы говорите, даже самые простые вещи, вроде приветствия на Рождество, которым вы пользовались с тех пор, как вам исполнилось 4 года. Я собираюсь освободить вас от этих ограничений».

Люди воспринимают очень лично, когда вы высмеиваете их кандидата — будь то в лицо, на обложке The New Yorker, наклейке на автомобиле или в политическом выступлении. И если вы — в менее образованной части общества, насмешка бьёт особо болезненно. С первого класса этих людей заставляли чувствовать себя менее других, поскольку они не могли так же хорошо прочитать, не получали оценки «А», не получила звёздочки на своих работах, которые могли бы показать папе и маме после школы. И они не пошли в колледж.

А что, высокообразованные либералы считали, что их кандидата поддержит распространение мемов в Фейсбуке, обзывающих Трампа идиотом, чудовищем, дураком?

После победы на собрании Республиканцев в Неваде Трамп сказал: «Я обожаю малообразованных». Мы смеялись и развлекались. Но малообразованные белые слушали. И голосовали, — а как же? Десятки лет эти люди ощущали себя игнорируемыми приниженными. Во время кампании они много услышали о проблемах афроамериканцев, геев, трансгендеров, иммигрантов, беженцев. Для нас эти обеспокоенности неотъемлемая часть необходимого сострадания, это соответствует нашему ощущению себя американцами. Для многих других белых избирателей в другой Америке, застрявших в тупике безнадёжности по поводу работы и дешёвого съемного жилья эти высказывания заставляют сказать «А как же я?».

Образованная элита — профессора, художники, журналисты, комментаторы-«эксперты» — могут считать эмоции, стоящие за подобным вопросом глупыми и несправедливыми, даже назвать их расистскими или гомофобными. Но это чувство отверженности весьма реально и отнюдь не необоснованно. Как говорится в пословице, и как ясно показали депрессивные результаты выборов на прошлой неделе, мы их проигнорировали нам на погибель.