Резюме:После холодной войны в американской политике появилась новая традиция — по истечении каждого президентского мандата задаваться вопросом: кто потерял Россию? После двух сроков демократа Билла Клинтона атаковали республиканцы — мол, вместо обещанного превращения России в процветающую демократию его курс привел к возникновению коррумпированного падающего государства.

После холодной войны в американской политике появилась новая традиция — по истечении каждого президентского мандата задаваться вопросом: кто потерял Россию? После двух сроков демократа Билла Клинтона атаковали республиканцы — мол, вместо обещанного превращения России в процветающую демократию его курс привел к возникновению коррумпированного падающего государства. После такого же периода республиканца Джорджа Буша той же монетой отплатили демократы — строительству демократии ничем не помог, зато превратил Кремль в противника.

Тем не менее, вопреки распространенному у нас убеждению, российская тема никогда за минувшие 25 лет не была существенной частью кампании. Скорее довеском к основной схватке, которая разворачивалась на других рингах — прежде всего социально-экономическом.

В этом смысле характерен 2008 год. В разгар президентской гонки вспыхнула российско-грузинская война, в которой союзник США Михаил Саакашвили потерпел поражение, а накал антироссийских настроений на время достиг уровня ранних рейгановских времен. Республиканский претендент Джон Маккейн, давний и принципиальный критик России, конечно, немедленно постарался использовать благоприятную ситуацию. Но буквально через пару недель после пятидневной войны грянул мировой финансовый кризис, и стало вообще не до того.

По итогам двух президентских мандатов Барака Обамы Россия оказалась в центре внимания — причем уже без всяких преувеличений. Правда, впору спрашивать, не кто потерял, а кто нашел — в качестве нового системного оппонента и реальной опасности. Четыре года назад боровшийся за переизбрание Барак Обама охотно иронизировал над своим соперником Миттом Ромни, который назвал Россию главным геополитическим врагом Соединенных Штатов,— дескать, уважаемый республиканец ошибся веком.

Сейчас эту иронию постоянно поминают самому Бараку Обаме — проворонил подъем коварного противника, точнее, даже ему потворствовал. Скандал с утечками конфиденциальной информации из штаба демократов, якобы организованными русскими хакерами, вообще совершил небывалое. Россию теперь обвиняют во вмешательстве во внутренние дела США и намерении повлиять на исход там выборов (ну просто "смена режима"). До сих пор это было как раз прерогативой российских властей в адрес американских.

Действительно ли Россия настолько усилилась за истекшие годы? Спору нет, Москве удалось серией резких шагов на мировой арене заставить Вашингтон относиться к ней гораздо более серьезно. Но ничего сопоставимого со структурной конфронтацией 40-80-х годов прошлого века, конечно, нет. И внезапно возросшая роль России в глазах США отражает не только и не столько укрепление ее возможностей, сколько кризис американского самовосприятия.

Эпоха после холодной войны, когда преимущество Соединенных Штатов практически позволяло им не особенно обращать внимание на других, закончена. Противоборство Хиллари Клинтон и Дональда Трампа — столкновение в утрированном, карикатурном виде двух представлений о том, к какому "золотому веку" надо стремиться. К тому, что как раз сейчас уходит, или к тому, что миновал несколько десятилетий назад.

В основе же этого — не внешние, а внутренние дела, расслоение общества, разочарование в собственной верхушке, которая, как полагают многие "простые американцы", не заботится об их интересах. Неслучайно оба претендента обращаются к эпохам роста и процветания. Для Хиллари Клинтон это время правления ее мужа, для Дональда Трампа — что-то вроде старой доброй Америки времен президента Эйзенхауэра (между прочим, до всех этих новаций с гражданскими правами и политкорректностью).

И все же почему снова Россия? Когда Россия была врагом (холодная война) или когда ее в качестве влиятельного игрока почти не воспринимали (1990-е годы), было понятно, что делать. Сейчас непонятно ничего. А ясности-то хочется...

Коммерсантъ