ОКО ПЛАНЕТЫ > Статьи о политике > Беженцы с Украины имеют проблемы с интеграцией в российское общество
Беженцы с Украины имеют проблемы с интеграцией в российское общество18-08-2015, 07:21. Разместил: Редакция ОКО ПЛАНЕТЫ |
Беженцы с Украины имеют проблемы с интеграцией в российское общество
Поскольку жители Донбасса с точки зрения культуры, традиций и языка мало отличаются от большинства россиян, проблемы ассимиляции для беженцев с Юго-Востока Украины стали для многих сюрпризом. Меж тем эти проблемы есть, и весьма существенные, налицо постоянные конфликты между беженцами и местными и даже маргинализация мигрантов. Что делать, объясняют психологи. Тема беженцев для России не нова. Были первая и вторая чеченская войны, Карабах, Южная Осетия, Таджикистан, но когда год с лишним назад Украина довела Донбасс до гуманитарного кризиса, к масштабам притока в РФ беженцев оказались не готовы ни социальные службы, ни психологи. Приходилось осваиваться на ходу. «Особенно страдают от ПтСР видевшие обстрелы и трупы дети. Около 80% детей из зоны боевых действий – с ПтСР разной степени тяжести» В Россию прибыло около миллиона людей, по количеству это как целый Воронеж или Омск. И эти люди нуждались не только в еде и крыше над головой. В первую очередь они были психологически изуродованы. Они тоже не ожидали такого поворота в своей жизни, в одночасье потеряв и Родину, и социальный статус, и имущество. Отсутствие реабилитационных программ, совершенно необходимых для беженцев, дополнительно осложнило ситуацию. «Безусловно, было сделано очень много, – подчеркнул руководитель Центра кризисной психологии Михаил Хасьминский в беседе с корреспондентом газеты ВЗГЛЯД. – Главный промежуточный итог – социальная катастрофа не случилась, среди беженцев нет голодающих, не разразилась эпидемия, не вспыхнуло больших конфликтов. Для этого требовались колоссальные усилия и затраты, как со стороны государства, так и на уровне власти на местах. К примеру, ростовская таможня за короткий период пропустила через себя больше миллиона человек – это невообразимая нагрузка, с которой, тем не менее, таможенники с честью справились. Тысячи обычных людей откликались и оказали помощь беженцам: пускали их жить в свои дома, собирали деньги и вещи». Но при этом, говорит Хасьминский, не решены серьезнейшие психологические вопросы, связанные с беженцами и их взаимодействием с местным населением. В результате если поначалу беженцы вызывали жалость и сочувствие, то очень скоро между ними и жителями районов, куда они прибыли, возникало непонимание, и во многих случаях отношение к ним ухудшилось. Из-за этого беженцы стали либо замыкаться в своем кругу, совершенно отстраняясь от местных, либо даже возвращаться на Украину, невзирая на риски для жизни. «Для того, чтобы человек адаптировался в новой для себя среде, обычно нужно от полугода до года. Сейчас, по прошествии полутора лет, видно, какие ошибки были допущены в работе с беженцами и какая работа необходима, чтобы эти ошибки исправить и в будущем предотвращать», – говорит психолог. Ассимилиция, интеграция, маргинализация
С беженцами с Украины получилась в лучшем случае интеграция, а зачастую, увы, дело пошло в сторону маргинализации. Никто не пытался ассимилировать или интегрировать беженцев. Им просто дали место, где можно компактно проживать, дали еды, но не дали никакой программы интеграции, хотя у русских с жителями Восточной Украины общее духовное пространство, и это могло стать козырем и возможностью для объединения. В значительном количестве случаев – не стало. Все беженцы разные, и их способность к адаптации зависит от множества факторов: возраст, пол, образование, место, откуда приехал – город или село. «Мужчины проще адаптируются, чем женщины. Если человек жил в Донецке и вдруг переехал в маленький райцентр на Дальнем Востоке, где нет ни работы, ни коммуникаций, где некуда даже пойти отдохнуть, то ему тяжелее будет адаптироваться, чем жителю села в той же ситуации. Образованный человек, имеющий гибкость ума (а не с двумя «корочками» и короной на голове), конечно, приспособится легче. Молодым адаптироваться проще, чем людям старшего возраста. Чем старше человек, тем меньше у него способность к переменам в жизни. Старики с Восточной Украины нередко просто отказывались уезжать из мест боевых действий, предпочитая рисковать жизнью, но не менять обстановку на что-то чужое и непонятное», – рассказывает Хасьминский. «В свою очередь местное население было совершенно не подготовлено к такому потоку беженцев и плохо представляло, кто это такие. Они думали, что беженцы – это точно такие же люди, как они сами. Об этом говорили по телевизору: мы один народ, это наши люди, мы одно целое. Конечно, это так, но нельзя было скидывать со счетов то, что украинцам последние двадцать лет планомерно изменяли менталитет. И народ стал уже все же отличный от нашего, западный эксперимент по превращению их в некую обособленную нацию в достаточной степени получился. А с нашей стороны к этому вопросу подошли так, будто мы еще живем во времена СССР и дружбы народов», – добавляет он. «В итоге люди не могли понять друг друга. Например, часть беженцев разместили в местах временного размещения в одном из домов отдыха Осетии. И женщины, словно у себя дома, стирали и вешали на балконах белье, выходили на улицу в купальниках, а осетины никак не могли этого понять. В их культуре такого нет. Поэтому отношение к беженцам сразу стало не очень хорошим. И никто не объяснил корректно украинским женщинам местные нравы, порядки, не предостерег заранее, не помог. Беженцы с Восточной Украины тоже начали воспринимать местное население как чужаков. В некоторых случаях у беженцев, размещенных в Крыму, возникала проблема с местным населением из-за того, что многие крымчане добровольно уехали воевать за Новороссию. «А в это время в Крым приезжают мужчины с Восточной Украины, они не едут обратно воевать, некоторые из них пьют и бездельничают. Местные этого не понимают, и градус недовольства начинает зашкаливать», – объясняет психолог. Проблемы списком
Во-вторых, есть непонимание сути проблем со стороны местных. «Кто-то пытается поддерживать беженцев и как-то приободрять их, часто это очень помогает, но иногда это так же бесполезно, как утешать человека, у которого умер близкий, словами «не плачь, покойника замучаешь», «ты еще выйдешь замуж», «крепись, держись». Люди искренне хотят выразить сочувствие и поддержку, но не умеют этого делать, поэтому получаются дежурные топорные фразы, от которых никому не легче. И беженцы жаловались, что их психологический ресурс уходит на то, чтобы не выразить агрессию относительно этих соболезнующих. Часто сытый голодного не разумеет, человек, у которого есть работа и крыша над головой, которого никто не обстреливал, просто не в состоянии понять, что чувствует тот, кто все в одночасье потерял», – говорит Хасьминский. При этом акции со стороны отдельных чиновников подчас носили глупый и топорный характер. Как пример можно привести случай, когда в лагерь к беженцам привезли яблоки. И это вместо того, чтобы помочь с реальными проблемами – с отсутствием медобеспечения и юридической помощи, образования для детей, работы, возможности просто поговорить с кем-то понимающим. В-третьих, у некоторых беженцев травмирована психика. Никто не был подготовлен к тому, что приехавшие люди почти поголовно будут страдать посттравматическим стрессовым расстройством (ПтСР). Уезжавшие с Украины видели ужасные вещи: артобстрелы, разрушение, убитых и изувеченных людей. «ПтСР – серьезный психологический и психический кризис, по сути – тяжелое заболевание, которое разворачивается с течением времени и сопровождается такими симптомами, как страхи, постоянное напряжение, неуверенность в себе, вина за то, что живы, а кто-то из знакомых и друзей мертв, приступы агрессивного поведения, навязчивые мысли и другие симптомы. Особенно страдают от ПтСР видевшие обстрелы и трупы дети. Около 80% детей из зоны боевых действий – с ПтСР разной степени тяжести. Практически все они, уже будучи в безопасности, впадали в настоящую панику, услышав резкие хлопки или увидев в небе вертолет, и старались немедленно спрятаться. Это нормальная реакция человека на ненормальные обстоятельства, и без специальной помощи выкарабкиваться из этого трудно и долго. Людям с ПтСР нужна эффективная реабилитация. И, конечно, эти люди нуждаются в серьезной поддержке, но специалистов таких пока очень мало, а слаженной системы организации реальной комплексной реабилитационной поддержки нет совсем. В-четвертых, можно говорить о психологической инфантильности беженцев. По своему поведению и ощущениям они часто ведут себя как маленькие больные дети. «Это нормальная реакция нашей нервной системы на травматичную ситуацию: мы как бы регрессируем в прошлое. Таким образом мы снимаем с себя ответственность за настоящее. У беженцев есть страхи, навязчивые мысли и агрессия. Видя подобное, местные принимают это за неуживчивость. Допустим, больной ребенок попал в больницу – никто же не будет от него ждать выдержки и мужества, как от взрослого? Взрослый человек после тяжелейшей психологической травмы внутренне похож на больного ребенка, но местные-то видят перед собой взрослого человека и относятся к нему соответственно. А беженец в это время психологически находится на уровне ребенка, например обижается на всякую мелочь, потому что ему плохо. Они сидят и жалеют себя, как ушибившийся ребенок гладит коленку. А местные смотрят и недоумевают: ну почему бы не пойти поработать, сделать что-то хотя бы в собственном лагере. Или, напротив, слишком много жалеют, чем тоже можно сделать хуже», – объясняет психолог. В-пятых, налицо отсутствие условий для самореализации. У беженцев нет гражданства и, зачастую, законодательно обеспеченной возможности работать. Они не могут работать по привычной профессии. Они чувствуют, что не могут самореализоваться, а это влечет за собой пассивность и апатию. Это, в свою очередь, выливается в так называемые вторичные выгоды: когда человек ничего не делает, то первое время его это мучает, а потом он привыкает и даже находит плюсы. Делать ничего не надо, тебя кормят-поят, а ты можешь все время посвятить телевизору или компьютерным играм – отличный способ уйти от реальности с ее нерешаемыми проблемами. Это называется социальное иждивенчество, но это уже следствие проблемы. «Украинцам последние двадцать лет планомерно изменяли менталитет. И народ стал уже все же отличный от нашего, западный эксперимент по превращению их в некую обособленную нацию в достаточной степени получился» В-шестых, особенности жизни в маленькой, обособленной общине. Беженцев расселяли в большинстве случаев кучно, они общаются в основном друг с другом, и информационная среда у них своеобразна. «У беженцев бывает агрессия, потому что им плохо, и некоторые даже могут выражать агрессию по отношению к местным: это вы виноваты! Это из-за вас война началась! Если бы вы не влезли, все было бы хорошо! Они кусают тех, кто помогает, а те, кто помогает, не понимают, почему их кусают. Те, кого укусили, жалуются на это дома, и их поддерживают – ах, они такие-сякие, неблагодарные. Отношение к беженцам закономерно ухудшается, что дает им уже реальный повод не любить местных. Они все больше тянутся к своим и обособляются, местные, в свою очередь, начинают их отторгать, а значит, возможности адаптации и интеграции все меньше», – подчеркивает Хасьминский. При этом есть конкуренция с местными на рынке труда. Далеко не все беженцы попали в крупные региональные центры, где вопрос с трудоустройством худо-бедно можно решить. Многие очутились в отдаленных уголках России, где и без них была конкуренция за рабочие места. Были случаи, что недобросовестные работодатели могли «кинуть» беззащитных беженцев. В лагере беженцев об этом узнают – и следуют обвинения в сторону местных. Все это тоже накладывается на очень тяжелый эмоционально-психологический фон. Часто в таких сообществах распространены алкоголизм, игромания и наркомания. «Люди в крайне тяжелом психологическом состоянии хотят уйти от этой реальности, а нормальных способов для этого нет. Даже люди, которые раньше не пили, могут стать горькими пьяницами. Присутствует в таких местах и антиобщественное поведение: хулиганство, драки и так далее. Конечно, этим могут «похвастаться» и местные, но это в глаза уже не бросается, к этому привыкли, а вот беженцев прощают гораздо менее охотно», – говорит психолог. В итоге комплекс проблем приводит к тому, что люди начинают уезжать обратно – на территорию, где ведутся боевые действия, причем увозя с собой детей. «Это уже совершенно никому не понятно, их начинают уговаривать остаться, на них злятся. Кто воспринимает это как предательство – их с таким трудом вывозили, а они неблагодарные, им все не нравится, они уходят... Конечно, таких людей в целом немного, но они есть. Они просто не смогли адаптироваться на новом месте, не справились с комом проблем, и единственный выход, который они для себя видят, – вернуться назад», – резюмирует Хасьминский. Что делается и что надо сделать Первая и основная задача – это разобраться в том, что беженцам нужно по-настоящему, и помогать не формально, для галочки, и не для самоуспокоения, а для того, чтобы решать их реальные задачи. «Не надо примитивных и глупых акций, как в случае с яблоками. Надо давать то, что им по-настоящему нужно. Конечно, могут быть и яблоки, и вещи, и продукты, это хорошо, и ничего в этом плохого нет. Но это должно быть не основное направление помощи, а идти в комплексе со всем остальным – с психологической поддержкой, обеспечением медицинской помощи и решением других по-настоящему насущных проблем беженцев. Ведь ситуации бывают по-настоящему вопиющие, когда больные люди, у которых в стрессовой ситуации, естественно, обостряются заболевания, вынуждены по скайпу звонить своим врачам на Украину или в Новороссию, чтобы хотя бы таким образом получить консультацию», – говорит психолог. Второй шаг – работа по налаживанию отношений между местным населением и беженцами. Надо не уверять по телевизору, что беженцы – это точно такие же люди, как мы, только приехавшие к нам пожить, а честно рассказывать о тех психологических и бытовых проблемах, которые они испытывают. От непонимания психологического состояния беженцев иногда даже активная помощь превращается в свою противоположность. Например, хотели помочь детям беженцев – собрали их, отвезли отдыхать на море. Но оторвать от родителей этих маленьких детей, травмированных и перепуганных – означало нанести им еще большую травму. Дети плачут, у них обостряется психосоматика, начинается энурез. Психологию вынужденных мигрантов надо знать. Но это постоянная работа, которая сложнее одноразовых акций. Системно она не проводится по причине того, что нет стратегического понимания ситуации и достаточного количества опытных мотивированных специалистов. «Хотелось бы отметить большую роль православной церкви в этом направлении. Она развернула большую гуманитарную поддержку беженцев по всей стране. Например, уникальный опыт работы в Ростове-на-Дону, где есть сестричество во имя Серафима Саровского, несущее служение в окружном военном госпитале. Сестры даже проводят для специалистов обучающие семинары. И эти практики сейчас, насколько мне известно, при поддержке митрополита Меркурия создают первый в стране комплексный реабилитационный центр, на который администрация области уже выделила землю», – добавил руководитель Центра кризисной психологии. Вернуться назад |