В Евразию без евразийцев?

В сложившихся условиях мировой политики траектория евразийской интеграции остается едва ли не единственно возможной для современной России. Однако для ее успешного построения необходимо четкое осознание собственных возможностей и преодоление мифологем, весьма распространенных в российском обществе.

Кризис на Украине и многочисленные сопутствующие события радикально переформатировали российскую внешнюю политику. Несмотря на то, что 56-я статья действующей Концепции внешней политики РФ представляет Россию как «неотъемлемую и органичную часть европейской цивилизации», основной задачей которой в отношениях с Европейским союзом для «является продвижение к созданию единого экономического и гуманитарного пространства от Атлантики до Тихого океана», сегодня можно констатировать, что подобный сценарий заморожен на многие годы, если не десятилетия вперед. Партнерство с европейскими государствами, развивавшееся по линии ЕС, Совета Европы, ПАСЕ, G8, ЕБРР и даже НАТО, фактически и юридически приостановлено; продолжает разворачиваться и «обмен санкциями», наносящий серьезный ущерб экономическому и гуманитарному сотрудничеству.

Вследствие этого усилия российской государственной дипломатии и публичных институтов в последние годы были перенаправлены на евразийскую интеграцию; иные альтернативы (БРИКС, G20) пока выглядят куда перспективными с точки зрения полноценного сотрудничества. Еще в 2012 г. председатель Госдумы Сергей Нарышкин заявил, что таможенное и экономическое сотрудничество Белоруссии, Казахстана и России станет базой для формирования Евразийского союза; 29 мая 2014 года договор о создании Евразийского экономического союза (ЕАЭС) был подписан. И хотя формулировки последнего после многочисленных заявлений постсоветских лидеров исключали юридические возможности для политизации, «поворот России на восток», последовавший вслед за обострением отношений с западными державами, подразумевает и усиление политических связей и контактов.

Однако конфигурация политического сотрудничества в пределах евразийской интеграции сталкивается с широким перечнем подчас неосознаваемых угроз, и чем дальше актуальные вопросы будут оставаться без ответа, тем все более зыбкими и эфемерными будут действительные перспективы любых проектов по сближению. Тем более в условиях соседства с Китаем, чей потенциал позволяет не только участвовать в интеграционных проектах, но и в одиночку их инициировать.

Субъектный солипсизм

Первая из угроз, которая, в значительной степени, уже нашла свое отражение в нынешнем состоянии Евразийского экономического союза –размывание субъектности сложившейся структуры. Так, недавнее заявление о состыковке ЕАЭС с китайским проектом экономического пояса «Шелкового пути» подписано де-факто Китаем и Россией; никакой коллегиальности в принятии этого решения, равно как и участия представителей Казахстана или Белоруссии в переговорах, предшествующих подписанию заявления, не было. Сама логика восприятия ЕАЭС – причем не только за рубежом, но и в самой России, – содержит представление о принципиальной асимметрии в отношении участников; Россия воспринимается в качестве некой стержневой структуры и полюса притяжения. Из-за этого cо стороны внешних наблюдателей, в том числе и некоторых китайских экспертов, Евразийский экономический союз выглядит «попыткой сохранения лидирующей позиции страны на постсоветском пространстве» (цитата из газеты «Жэньминь жибао»); но и в России такая асимметрия часто воспринимается как объективная экономическая реальность. Отсутствие фактического равноправия вызывает критику Казахстана и других учредителей проекта интеграции: о необходимости неукоснительного соблюдения государственного суверенитета многократно высказались как Александр Лукашенко, так и Нурсултан Назарбаев.

Фактически, для успешного продолжения евразийской интеграции России необходимо скорректировать свое представление о механике взаимодействий внутри постсоветского пространства. До настоящего времени на ее центростремительный характер влияли персональные убеждения некоторых политиков и государственных деятелей, а также стремление всеми силами (в большинстве случаев, весьма топорными) зафиксировать некий статус-кво, не позволяющий дестабилизировать политические режимы, находящиеся в устойчивом, хоть и не всегда плодотворном партнерстве с Москвой. Практически ни в одном случае социальных потрясений на постсоветском пространстве Россия не взяла сторону того, кто бросает вызов существующему порядку, что серьезно ограничивало ее возможности применения «мягкой силы» для поддержания регионального влияния. Восприятие себя в качестве само собой разумеющегося «центра» и «ядра» постсоветского пространства расслабляло экономическую инициативу; реальная хозяйственная интеграция часто подменялась политическими лозунгами и повторением мифологем о «братстве народов» и «общем историческом пути».

Возможно, из-за упущенного времени, возможно, из-за амбиций или ощущения собственной масштабности, но значительное число вариантов реального экономического сотрудничества было потеряно, и даже сегодня новые сценарии наталкиваются на идеологическую по своей природе убежденность в том, что России исторически свойственна роль «скрепляющего игрока», более равного в своих правах, нежели другие участники ЕАЭС. Подобная позиция холодно встречается политическими элитами Белоруссии и Казахстана; Киргизия и Армения, очевидно, тоже не вполне согласны с ролью «массовки». Поэтому для продолжения интеграционных процессов необходимо реально перейти к заявленному плюрализму и сотрудничеству, а не вытеснять их в подконтрольные «резервации».

В пещере идей

Вторым по счету (но не по значению) препятствием являются и широко распространенные представления о связи евразийского экономического сотрудничества с геополитическими проектами «евразийства», основанными на взглядах Николая Трубецкого, Льва Гумилева и многих других авторов (вплоть до Александра Дугина). Удивительно, но подобные околофилософские и околоисторические представления укоренены, среди прочего, и в самом российском истеблишменте, представители которого порой действительно высказываются в духе «кочевой идентичности», «восточного духа», «месторазвития» и прочего, как говорил бывший евразиец Георгий Флоровский, «романтического перегара». Вполне естественно, что подобное переплетение едва ли связанных между собой идей и проектов не может идти на пользу реальной интеграции, основанной на экономической активности и настоящих социально-политических запросах.

Прежде всего, это ставит перед участниками партнерства кадровую, по своей сути, задачу – рекрутировать в структуры ЕАЭС профессионалов, а не фанатиков, перечитавших эмигрантской философии. Дополнительным требованием является и серьезное переформатирование информационного обеспечения работы ЕАЭС, сегодня даже поддерживающего излишние упоминания «евразийской» тематики для широкой популяризации проекта — вопреки содержанию подобной популяризации.

Логика забора

Третьим обстоятельством, до сих пор препятствующим углублению евразийской интеграции, являются, парадоксальным образом, причины ее резкого ускорения. То есть конфронтация с западными державами и стремление в кратчайшие сроки компенсировать упущенные выгоды за счет новых проектов.

Продолжающееся противостояние с Западом, переросшее в неожиданно принципиальный обмен ударами, сегодня привело к тому, что новые интеграционные решения воспринимаются, в первую очередь, как доказательство государственного суверенитета, а обострение конфликта – как свидетельство экономической самостоятельности государства и его способности обходиться без партнеров, отношения с которыми выстраивались едва ли не четверть века. В результате ЕАЭС и различные конкретные предложения новых вариантов партнерства превращаются в вещь, по сути, вторичную – в то время, как приоритетным является сам факт симметричного или асимметричного «ответа». Происходящее «огораживание» от Европы и уже упомянутый «поворот на Восток», сопровождающиеся чересчур оптимистичными ожиданиями и посулами, выступают в качестве ultima ratio и совсем не способствуют реальной переориентации экономики — напротив, они лишь подчеркивают политическую сторону вопроса. Конструируемый «новый мир» превращается в занавес, за которым стремятся скрыть неудовлетворительные итоги предшествующей кооперации.

Кроме того, из-за поспешности громких заявлений и деклараций запуска реального сотрудничества не происходит; эксперты отмечают, что отсутствие значимых экономических результатов региональной экономической интеграции – нонсенс и, одновременно, фактическое состояние евразийских проектов. В 2013 году объемы торговли в рамках Таможенного союза снизились на 4,9%, а за три первых квартала 2014 года падение составило 11%; по итогам того же 2014 года доля взаимной торговли стран ЕАЭС в общем объеме их внешнеторгового оборота составила 11,7%, в то время как для ЕС такой же параметр находится в районе 60%. При этом доклад Центра интеграционных исследований Евразийского банка развития (ЦИИ ЕАБР) оценивает нетарифные барьеры евразийского сотрудничества в 15-30% стоимости экспортных операций. Несмотря на эти не вполне удовлетворительные результаты интеграции, проект ЕАЭС обрастает все новыми идеями и прогнозами; реализация их в отсутствие минимального фундамента представляется маловероятной.

Преодоление своеобразной «логики забора», из-за которой ЕАЭС воспринимается сугубо инструментально и граничит с нереализуемыми лозунгами политического характера, является одной из ключевых задач объединения, а переход к реальной позитивной повестке – насущным требованием к углублению интеграции.

Китайский проект

Четвертым вызовом для евразийской интеграции, по сути, является уже заявленное Россией и Китаем намерение состыковать проект ЕАЭС с траекторией “Шелкового пути” – проектом, который Председатель КНР Си Цзиньпин официально представил во время визита в Казахстан в 2013 году. Несмотря на значительный скепсис в отношении возможных перспектив “Шелкового пути”, опирающийся, как правило, на общую неопределенность в китайской внешней политике, профессор Саймон Шен утверждает: это геополитическая по своей направленности стратегия, призванная трансформировать сложившийся в Центральной Азии баланс сил.

Конечно, идеология “Шелкового пути” в его современной версии еще не выражена, и поэтому эксперты далеко не всегда склонны видеть в ней угрозу. Тем не менее, колоссальные ресурсы Китайской Народной Республики с течением времени все больше распространяющиеся на внешнеполитическую сферу, могут не просто серьезно изменять портрет существующих проектов евразийской интеграции в формате ЕАЭС или ШОС, а инициировать качественно иную интеграционную среду. Бесспорно, сегодня основными целями “Шелкового пути” являются обеспечение большей безопасности и социально-экономического развития внутренних районов на западе Китая (в особенности, СУАР) и расширение представительства китайских компаний в Центральной Азии. привлекающей все больше международных игроков; однако переход этих задач в политическую плоскость может произойти в силу одного лишь масштаба китайского лобби.

В случае реализации подобного сценария взаимодействие ЕАЭС и “Шелкового пути” будет не “состыковкой”, а поглощением давнего, но пассивного российского проекта со стороны более динамичного китайского. Это приведет не только к изменению траектории экономического развития стран Центральной Азии, но и к сужению российской зоны влияния, поскольку, на сегодняшний день, ресурсы России и Китая в большинстве аспектов несопоставимы. Переориентация евразийских проектов на китайские рельсы приведет также и к риску менее суверенной внешней политики РФ и следованию последней в фарватере КНР; последствия этого представляются не вполне приемлемыми даже для российской политической элиты, не говоря о широкой общественности, которая традиционно воспринимает Китай как угрозу.

Вероятно, именно последний риск является наиболее очевидным для российской дипломатии, сегодня пытающейся использовать момент состыковки для представления китайским группам влияния обоюдовыгодного проекта развития “Шелкового пути”. Однако при этом данный риск может быть мультиплицирован со стороны других угроз, в результате которых евразийская интеграция не просто окончательно затормозит, но и обернется дальнейшими потерями для современного постсоветского пространства.

Трудный фарватер

Несмотря на указанные проблемы, можно вслед за Тимофеем Бордачевым констатировать: в современных условиях институционально-правовой альтернативы евразийской интеграции не существует; при этом даже реализация китайских инициатив в регионе потребует участия российской дипломатии и российских инструментов внешней политики. По словам Игоря Денисова, предшествующие поколения руководителей КНР, и окружение Си Цзиньпина не обладает сопоставимым опытом использования внешнеполитических инициатив, а состоявшееся признание евразийских проектов (а следовательно, и евразийских интересов) России дает МИД определенный временной лаг для моделирования российско-китайского сотрудничества в центре Евразии на долгосрочную перспективу.

Вероятным инструментом перезапуска евразийского сотрудничества может стать ШОС: организация, сегодня находящаяся в некотором «промежуточном» состоянии, отвечает, тем не менее, и китайским интересам (в части региональной системы безопасности и положительного торгового баланса), и российским политическим задачам (стабилизация баланса сил, устранение существующих противоречий в межгосударственных отношениях). Ее потенциал может быть использован для построения взаимовыгодных экономических проектов, направленных на освоение Центральной Азии, а также привлечения внешних инвестиций в такие проекты (в т.ч. со стороны стран-наблюдателей).

В политическом смысле площадка ШОС также вполне удобна для широкой координации совместных действий, однако успех подобной «перезагрузки» и «состыковки» различных евразийских программ зависит от того, будет ли в повестке дня российской дипломатии доминировать прагматический проектный подход – или она по-прежнему будет испытывать тяжелое влияние постсоветской инерции и консервативного подхода к построению региональной среды. В первом случае «поворот на Восток» действительно может оказаться вехой в российской многовекторной политике – вне зависимости от режима санкций и партнерства на Западе.