Какофония вместо «европейского концерта»

Диалектика отношений России и Запада

В.Н. Чернега – консультант Совета Европы, доктор юридических наук, Чрезвычайный и Полномочный Посланник.

Резюме: Посткоммунистическая Россия повторила опыт России петровской. Петр I взял в Европе военно-техническую составляющую и некоторые аспекты административного управления. Социальный же опыт он проигнорировал.

Жесткая конфронтация между Россией и Западом из-за Украины, напоминающая худшие времена холодной войны, побуждает экспертов и политиков задуматься о причинах такой ситуации. Некоторые из них лежат на поверхности, другие носят глубинный характер. В любом случае, речь идет не о простом столкновении геополитических интересов двух сторон. По сути, Россия и Запад переживают очередной момент истины, подводящий итог их взаимоотношений после распада Советского Союза. Анализ этого периода и выводы, которые сделает каждая сторона, определят, на каких основах будут строиться связи в дальнейшем.

Отношения между Россией и Западом отличались противоречивостью даже в то время, когда Российская империя хотя бы формально считалась частью тогдашнего, в основном европейского, Запада. Это сложная тема, которой посвящены десятки, если не сотни трудов, и она не может быть исчерпана в настоящей статье. Ограничусь лишь одним примером. В свое время мне пришлось работать над документами внешней политики России периода Священного союза. Современному россиянину трудно представить, насколько Российская империя была тогда вовлечена, причем на главных ролях, в дела «европейского концерта государств». Вплоть до решения вопроса о назначении Португалией вице-короля Бразилии. Но это не мешало российской власти настороженно, а то и просто враждебно относиться к идейному влиянию Запада, а определенной части западных элит – критически оценивать внутриполитическое и социальное устройство России, в частности крепостное право и безраздельное доминирование абсолютистского государства над обществом и индивидом.

Уже тогда это противоречие питало пропагандистские схватки, особенно в моменты обострения геополитической борьбы, когда России приходилось противостоять одной из западных держав или их союзу. Ответ на известную и сегодня, весьма критическую книгу Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году», явившуюся своего рода предчувствием Крымской войны, стал в России государственным делом. Нужно признать, что основания для этого имелись, поскольку книга была переведена на основные европейские языки и долго считалась на Западе своего рода учебным пособием для понимания России.

Стоит упомянуть и о том, что образ злобного медведя как символа враждебной и дикой России был создан британской пропагандой в XIX веке, когда две империи соперничали за контроль над Средней Азией.

Правда, были и периоды, к примеру, во время существования Антанты, когда во Франции и Великобритании образ России был почти позитивным (в Германии и Австро-Венгрии все было, естественно, наоборот). Но даже тогда определенная часть интеллектуалов и политиков этих стран ставила под сомнение принадлежность России к «цивилизованной» Европе.

Октябрьская революция 1917 г. и образование советского государства в числе прочего были попыткой создать идейно-политическую антитезу Западу, парадоксальным образом основанную на идеологии, пришедшей с Запада. В 1991 г. эта попытка была признана неудачной, и Россия вновь повернулась к капиталистическому Западу. На этот раз, как казалось, у нее было больше шансов если не интегрироваться в западный мир, то по крайней мере преодолеть прежние противоречия и создать единое идейно-политическое и геополитическое пространство. В отличие от Российской империи, в которой к 1914 г. современная промышленность еще только начала по-настоящему развиваться, а 80% населения составляли неграмотные в массе своей крестьяне, новая Россия унаследовала от СССР мощную, пусть в основном и устаревшую индустрию, развитую науку и представляла собой одно из самых образованных обществ в мире. Нынешняя конфронтация показывает, что «брачный союз» между Россией и Западом не сложился и откладывается на неопределенное время. Но это не означает, что у отношений нет перспективы. Чтобы понять, каким образом, когда и на каких условиях возможно сближение, необходимо выявить основные причины сложившейся ситуации.

Европейский путь в противоположном направлении

И российские, и западные исследователи в основном видят эти причины в сфере геополитики. Но есть и исключения. Так, французский эксперт Филипп Лефор полагает, что недостаток коммуникации привел к деформированному восприятию друг друга, появлению взаимного непонимания и все более глубоких «недоразумений».

Оба подхода дополняют друг друга. Недостаток коммуникации, неадекватное восприятие, несомненно, негативно сказались на отношениях в геополитической сфере, но, конечно, не были первопричиной нынешней конфронтации. В то же время они усугубляли «недоразумения», порожденные разнонаправленностью общественного развития в России и в странах Запада после 1991 года. Все вместе, геополитическое соперничество, упомянутые «недоразумения» и недостаток коммуникации, создало кумулятивный эффект.

Главное из «недоразумений» связано с непониманием на Западе последствий российских реформ 90-х гг. для развития страны и, в частности, для ее политической и идеологической эволюции после 2000 года. Хотя на Западе признают, что реформы не были достаточно продуманы и достигли своих целей лишь частично, в целом их результаты оценивают положительно. В качестве иллюстрации можно привести опубликованную в прошлом году статью Строуба Тэлботта, бывшего советника президента США Билла Клинтона, в которой тот не жалеет комплиментов в адрес Бориса Ельцина, «ведшего Россию в правильном направлении, в том числе пытавшегося покончить с ее имперскими амбициями».

По этой причине большинство западных экспертов и политиков считали приход к власти Владимира Путина результатом случайного совпадения обстоятельств. Некоторые говорили о внутрикремлевском заговоре, вдохновлявшемся Борисом Березовским, или даже о спецоперации российских спецслужб. Но в любом случае почти никто не ожидал, что Путин надолго задержится у власти. Имела место недооценка не только его личности, но и той политической и социально-экономической ситуации, которая сложилась в России в значительной мере вследствие упомянутых выше реформ.

О них в России написано очень много. Оценки варьируются от однозначно негативных до более взвешенных. Однако очень редко указывается на то, что в конечном итоге в России сформировалась и продолжает функционировать социально-экономическая система, противоположная даже по своим базовым принципам европейской модели. Молодые реформаторы, вдохновлявшиеся прежде всего идеями американского экономиста Милтона Фридмана, выбрали ультралиберальную, монетаристскую модель, абсолютно противоречившую традициям российского общества. Европейская модель, основанная на тщательно выверенном балансе государственного интервенционизма и рыночных начал, на тесном увязывании экономической и социальной политики, даже не рассматривалась.

Результатом стало разрушение большей части производственного сектора, деградация науки и образования, обнищание огромной части населения и все возрастающий разрыв между бедными и богатыми, политическая чехарда, а также угроза дезинтеграции страны. Но самым, наверное, печальным и недопонимаемым на Западе последствием 90-х гг. явилась дискредитация самой идеи демократии. В массовом сознании россиян не закрепилась связь между демократическим устройством и процветанием. Как отмечалось в докладе Совета Европы 1999 г., посвященном России (а также Украине), «население страны утратило веру и в рынок, и в государство».

Эта ситуация, естественно, не способствовала осознанию важности личных прав и свобод для общественного и социально-экономического развития, основанного на индивидуальной инициативе и гражданской ответственности. Ненависть к новому классу богатых, выросшему, по мнению большинства, на воровстве и коррупции, не позволяла утвердиться принципу незыблемости частной собственности, необходимому для становления подлинно рыночной экономики.

В этом контексте приход к власти лидера типа Путина был если не неизбежным, то весьма вероятным. То, что, как пишут на Западе, он смог постепенно сократить «пространство демократии и свободы», не встретив особого сопротивления, было закономерно. Для подавляющего большинства населения они не были приоритетом. Напротив, повышение на протяжении ряда лет жизненного уровня, снятие угрозы распада государства и политическая стабильность были оценены достаточно высоко.

Однако, став более дееспособным, российское государство начало все активнее подминать под себя гражданское общество. Растущая ориентация на государственный капитализм, увеличение веса бюрократического аппарата усугубляли тенденцию. По сути дальнейшее развитие все меньше определялось институтами гражданского общества, политическими партиями и частным капиталом и все больше – чиновничье-номенклатурной прослойкой, распоряжающейся, в том числе и в своих личных интересах, ее основными ресурсами (академик РАН Юрий Пивоваров, исследовавший эту «новую номенклатурную революцию», назвал данный феномен «властесобственностью»).

В свою очередь большая часть жителей страны после утраты прежних идеологических ориентиров довольно быстро сдвинулась в сторону консервативно-традиционалистских ценностей. Этому способствовало и возрождение православной церкви. Постепенно считать себя православным стало даже для многих неверующих россиян частью новой национальной идентичности. В условиях духовного вакуума это было закономерным и поначалу скорее позитивным явлением. Однако в более долгосрочном плане тенденция к традиционализму должна была рано или поздно привести (и привела) к значительному ослаблению влияния либерально-демократических идей.

Российская власть, нуждающаяся хоть в каком-то идеологическом обрамлении политического курса, также не осталась в стороне от этого процесса, все более воспринимая и афишируя консервативно-традиционалистские установки. При этом в России все же не появилась системная господствующая идеология, которая обычно играет роль общественной идейной скрепы. Попытки некоторых властных и околовластных кругов продвинуть осовремененную версию формулы «православие, самодержавие, народность» большого успеха не имели. Во-первых, это не вызывало и не вызывает энтузиазма у большей части элит, исповедующих культ денег и в целом деидеологизированных. Во-вторых, официально сохранялся курс на развитие демократии, и само существование этой установки ограничивало возможность принятия на вооружение откровенно авторитарной идеологии.

Между тем на Западе все происходило ровно наоборот. В то время как российские элиты успешно строили общество, где росла дистанция между богатыми и бедными, в Европе предпринимались все более значительные усилия по укреплению социальной сплоченности. Политика продвижения социальной сплоченности началась еще в 1960-е гг., причем уже тогда она рассматривалась как непременное условие устойчивого развития экономики и способности государства противостоять внешним и внутренним угрозам.

Отталкиваясь от этой установки, в 1970–1990-е гг. развитые европейские страны пришли к тому, что получило название «европейской социальной модели». Отличительная ее особенность – переход от политики «социальной благотворительности» (поддержка бедных с помощью тех или иных пособий) к созданию таких социально-экономических координат, при которых подавляющее большинство граждан, особенно уязвимые категории (инвалиды, многодетные семьи, дети в трудной жизненной ситуации, мигранты, национальные меньшинства, пожилые люди) имели бы реальный шанс интегрироваться в общество как его полноценные члены.

В более широком плане европейская социальная модель характеризуется следующими чертами: тесное увязывание экономической и социальной политики; мощные системы социальной солидарности; доступность качественного жилья, образования и здравоохранения; уменьшение бедности и сокращение разрыва между бедностью и богатством (главным образом через дифференцированную систему налогообложения и взносов в социальные фонды).

Разумеется, модель эта очень затратная, поскольку требует значительных социальных инвестиций. Однако эти затраты себя оправдывают, обеспечивая беспрецедентно высокий уровень социальной сплоченности в европейских обществах. Справедливости ради нужно отметить, что в последние годы в связи с экономическим кризисом и необходимостью жесткой экономии эти вложения несколько снизились. Однако, к примеру, в Германии или Франции они все же в среднем остались на уровне 40% ВНП. Для сравнения: в России даже до кризиса 2008–2009 гг. этот показатель не превышал 23%.

Европейская социальная модель стала одной из составляющих «мягкой силы» Евросоюза, источником его привлекательности для других стран. Российская власть, двигавшаяся в другом направлении, серьезно недооценила этот фактор на Украине и в других постсоветских странах.

В Соединенных Штатах ситуация в этом плане была и остается менее однозначной. С одной стороны, они заимствовали некоторые элементы европейской модели. С другой – за последние десятилетия разрыв между бедными и богатыми здесь значительно вырос. Но США все же удается сохранять достаточно высокий уровень социальной сплоченности, прежде всего благодаря тому, что большинство населения, как и в Западной Европе, составляет так называемый средний класс.

Устойчивости западных обществ также способствуют стабильно функционирующие демократические институты, независимая судебная власть и, соответственно, достаточно высокий уровень правовой защищенности индивида, гражданских институтов и бизнеса от государственного произвола.

Социальная сплоченность, в свою очередь, явилась важнейшим фактором усиления идейного единства этих обществ. Либеральная демократия и права человека и ранее были там фетишизированы некоторыми интеллектуалами (типа Андре Глюксмана во Франции) и политиками. Но после фактического исчезновения соперничающей идеологии, какой был коммунизм, она превратилась в своего рода светскую религию, которая успешно вытесняла и продолжает вытеснять религию настоящую.

С учетом этого вполне закономерно, что геополитическое соперничество с Россией на Украине, например, в освещении западных СМИ преподносится как борьба Добра и Зла. С одной стороны, Запад, в частности Евросоюз, который несет «социальную защищенность, демократию, права человека, правовое государство и процветание», с другой – «деспотическая, агрессивная и погрязшая в коррупции» Россия. Сложные проблемы молодого украинского государства, связанные, например, с трудным сосуществованием западной и восточной частей страны, олигархическим типом экономики и обнищанием населения, практически игнорировались, поскольку подразумевалось, что установление «подлинно демократического» режима будет панацеей от всех бед.

Цивилизационный разрыв между Россией и Западом имел серьезные последствия. Во-первых, он дал повод активно заняться «отторжением России от Европы» под предлогом, что россияне как народ чуть ли не на генетическом уровне отвергают демократию и права человека, что они могут жить только в условиях деспотического правления, которое пытаются насаждать и в соседних странах.

Во-вторых, в России не учли, что существенно более идеологизированной стала внешняя политика западных стран. Конечно, она содержала значительную идеологическую компоненту и в годы холодной войны. Однако триумфализм, возникший в результате победы над коммунизмом и символом которого можно считать известную публикацию Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек», придали этой идеологизированности новое измерение. Этим, кстати, объясняется и значительное увеличение доли политических активистов среди американских послов, которое отмечает глава вашингтонского Центра глобальных интересов Николай Злобин: если при Билле Клинтоне эта доля не превышала 30%, то при Бараке Обаме она достигла 60. Идейно-политическая ангажированность, недостаток профессионализма этих дипломатов привели к ошибкам, допущенным США в Ираке, Ливии, Сирии и на Украине.

Чрезмерная идеологизация является одной из причин того, что прагматический подход российской внешней политики не всегда находит понимание на Западе, в частности в Соединенных Штатах. Ведь американская внешняя политика, хоть и обслуживает вполне прагматические интересы, одновременно содержит сильный мессианский элемент. Официально афишируемая ею задача распространять по всему миру универсальные ценности демократии и прав человека хоть и носит подчиненный характер по отношению к этим интересам и используется в качестве одного из инструментов их реализации, все же не является сугубо пропагандистской установкой. В определенной степени это характерно и для внешней политики западноевропейских государств. Это явилось одним из факторов того, что они вопреки своим экономическим интересам присоединились к антироссийским санкциям в связи с кризисом на Украине. Российская власть с изумлением обнаружила, что экономическая выгода не всегда является абсолютной ценностью.

Кто кого победил?

Еще одним источником «недоразумений» между Россией и Западом, особенно между Россией и США, стал миф о том, что Советский Союз развалился в результате проигранной им холодной войны. Этот миф глубоко укоренился в западных странах. Он прижился и в определенных кругах России. При этом игнорировался тот факт, что холодная война, по существу, закончилась за несколько лет до распада СССР и что большинство западных лидеров начиная с определенного момента поддерживали Михаила Горбачёва. На самом деле советско-коммунистический строй проиграл прежде всего экономическое и идейно-политическое соревнование с Западом и был обречен независимо от того, была холодная война или нет. Последняя лишь только ускорила развязку.

Это объясняет, почему население России в своем громадном большинстве не чувствовало себя побежденным кем бы то ни было. Оно не было враждебно Западу, но при этом продолжало считать Россию великой державой, с которой следует обращаться как с равным партнером. Это умонастроение, хотя и очень робко, пытался иногда дать почувствовать западным партнерам даже Ельцин. Но по-настоящему оно стало выражаться внешней политикой России при Путине.
Однако западные государства, как особенно хорошо видно сейчас, ожидали от России поведения именно побежденной страны, которая заняла бы отведенное ей место в новом международном порядке, создававшемся Соединенными Штатами их союзниками. Это противоречие рано или поздно должно было привести к напряженности и конфликтам, что и случилось после прихода к власти Путина, который еще в своей известной речи в Мюнхене в 2007 г. без обиняков обозначил проблему западного, прежде всего американского диктата.

Напряженности прибавляло и другое «недоразумение», связанное с различным восприятием роли НАТО и натовской экспансии на Восток. В мае прошлого года автор наблюдал за дискуссией ряда экспертов и политиков на французском телевизионном канале France 5 по поводу украинского кризиса. В какой-то момент ведущий воскликнул: «Ну почему русские так боятся НАТО? Ведь это всего лишь дискуссионный клуб, который безуспешно добивается от нас повышения военных расходов». Конечно, это была шутка, но она отразила достаточно позитивное видение НАТО большинством западноевропейцев.

Вопреки утвердившемуся в России представлению о ненужности НАТО после холодной войны, западноевропейские страны считают эту организацию полезной уже только потому, что она как раз позволяет им экономить на военных расходах и тем самым несколько компенсировать экономическое отставание от США. Они ведь тратят значительно больше, чем Соединенные Штаты, на поддержание социальной сплоченности, причем основное бремя расходов ложится на экономический сектор. Даже в последнее время, несмотря на распространяемые западными СМИ и многими политиками и военными предостережения по поводу «возрастающей русской угрозы», Великобритания, Германия и Франция продолжали сокращать свои армии. После варварского нападения экстремистов на журнал «Шарли Эбдо» и поднявшейся в связи с этим волны страха перед воинствующим исламизмом президент Франсуа Олланд лишь «замедлил» на один год программу сокращения сухопутных войск Франции на 2009–2019 гг. (с 314 тыс. человек, включая гражданский персонал, до 234 тыс.).

Если для большинства россиян НАТО – это военно-политический союз, контролируемый США, которые применяли и продолжают применять военную силу каждый раз, когда, по их мнению, этого требуют геополитические интересы, и который бомбил Сербию в 1999 г., то на Западе население в своей массе искренне верит, что альянс несет не только своим членам, но и соседним государствам «безопасность, стабильность и условия для процветания».

Конечно, большую роль здесь сыграло и то, что расширение НАТО сопровождалось и продолжает сопровождаться мощной пропагандистской поддержкой, которая усиливалась по мере приближения блока к границам России и на определенном этапе переросла в настоящую информационную войну против нее.

Эта пропаганда сумела навязать общественному мнению Запада образ России как псевдокапиталистической копии Советского Союза с той разницей, что копия выглядит значительно хуже оригинала. Если СССР вызывал не только страх, но и определенное уважение и интерес, а главное, его считали «предсказуемым», то сегодня Россия представляется как страна малоинтересная, а после российско-грузинской войны 2008 г. еще и «непредсказуемая» и «агрессивная».

Вот почему поддержка США и их союзниками «майданного» переворота в Киеве, приведшего к власти откровенно прозападное правительство, в целом воспринята политическим сообществом, СМИ и общественным мнением Запада как «естественная». Напротив, реакцию России (отделение Крыма, поддержка «антимайданного» восстания на юго-востоке Украины) сочли «неожиданной» и «неадекватной» и восприняли как грубое посягательство на существующий международный порядок.

Конечно, геополитического столкновения Запада и России по поводу Украины в нынешней острой форме можно было избежать, но нельзя сказать, что оно было непредсказуемым. Это признают и некоторые западные специализированные издания. Например, французский журнал «Национальная оборона» отмечает, что опасность такого столкновения предопределена прежде всего внешнеполитической стратегией США в отношении России, принятой еще в начале 90-х годов. Речь идет о современной версии политики «roll back» (отбрасывание), которая, как известно, была выдвинута государственным секретарем Джоном Фостером Даллесом во время президентства Дуайта Эйзенхауэра и носила более агрессивный характер, чем принятая до этого стратегия «containment» (сдерживание). Она предполагала, в частности, «вытеснение» противника, то есть СССР, из оспариваемых стратегических регионов. Применительно к современной России особое значение в этой связи отводилось установлению западного контроля над Украиной через принятие ее в Евросоюз и НАТО. При этом самой России полноценной «европейской» или «евроатлантической» перспективы не предлагалось.

Окно вместо двери

Конфликт между Россией и Западом высветил наличие системного кризиса в их отношениях, объясняющегося переплетением взаимного идейно-политического отчуждения и геополитического соперничества. С одной стороны, Россия, которая в 1992 г. в заявке на вступление в Совет Европы искренне говорила о стремлении продвигать у себя «европейские ценности», то есть демократию, права личности и верховенства права, на деле все медленнее и со сбоями двигалась по этому пути. После 2000 г. наметился даже явный регресс, в концептуальном плане выразившийся в идеях «управляемой» или «суверенной» демократии. В стране так и не сформировались полноценные институты гражданского общества, а власть окончательно приобрела патерналистский характер. Российская судебная машина не разорвала пуповину зависимости от власти и в значительной степени осталась институтом административно-репрессивной системы, а не правосудия. Правоохранительные органы поражены коррупцией. В социально-экономическом плане Россия вообще двигалась в противоположном Европе направлении.

С определенной долей условности можно утверждать, что Россия в 90-е и последующие годы в какой-то степени повторила опыт петровской России. Петр I «прорубил окно в Европу», но при этом, как заметил русский историк Василий Ключевский, в основном взял от нее военно-техническую составляющую и те или иные аспекты модели административного управления. Социальный же опыт Европы (фактическое исчезновение крепостного права, ставка в развитии экономики на свободного человека) он проигнорировал. Современные российские элиты, как и значительная часть населения страны, после крушения коммунистического строя также в основном восприняли внешнюю сторону европейского образа жизни, связанную прежде всего с «обществом потребления». В то же время указанные «европейские ценности» должного укоренения пока не получили ни в государственной политике, ни в массовом сознании.

С другой стороны, Запад, начавший отторгать Россию еще в 1990-е гг., впоследствии усиливал это отторжение по мере своей геополитической экспансии на восток. Стратегическая ошибка, заключавшаяся в том, что при этом самой России не предлагалось никакой альтернативы, кроме как подчиниться интересам Запада, сегодня усугубляется антироссийскими санкциями, вписывающимися в логику все той же стратегии «roll back». Усилившаяся антироссийская риторика идет в том же русле.

Обида на Запад, наблюдающаяся сейчас в России, имеет, таким образом, реальные основания. Однако это не должно заслонять тот факт, что сама Россия уже давно отдалялась от Запада и что в результате это вело к ее идейно-политической самоизоляции и усугублению проблем внутреннего развития.

Нужно также признать, что Запад повел себя так уверенно и напористо не только потому, что не сомневается в своей «исторической правоте». Россия позволила себе быть слабой, так и не сумев создать прочную современную диверсифицированную экономику и эффективную социальную систему, а со слабыми в международных отношениях, как это было всегда, считаются мало. Модный сейчас в России конспирологический тезис о том, что Запад всегда ополчался на Россию, когда она усиливалась, с исторической точки зрения некорректен, а применительно к сегодняшней ситуации просто ошибочен. Россия в прошлом сама не раз объединялась с другими государствами против какой-то чрезмерно усилившейся державы (достаточно вспомнить наполеоновскую Францию). Сегодняшняя же ситуация в значительной мере объясняется тем, что Россия пытается вести себя как великая держава, не располагая необходимыми для этого ресурсами и не имея достаточно сильных и надежных союзников. В этой связи уместно вспомнить слова министра иностранных дел Российской империи, канцлера Александра Горчакова: «Величие не провозглашается, его вынуждены признавать».

Осознание этого факта важно для выхода из системного кризиса. Экономически сильная, социально сплоченная и демократическая Россия, интегрированная в систему «европейских ценностей», вряд ли подверглась бы такому геополитическому нажиму.

На сегодняшний день у России нет альтернативы возобновлению сотрудничества с Западом, в первую очередь с Европейским союзом. Ее экономическая слабость не позволяет рассчитывать на победу в конфронтации «на измор». «Поворот к Азии» (не первый в истории России), расширение сотрудничества с Китаем, проект ЕАЭС, сами по себе полезные и нужные, такой альтернативой быть не могут. Во-первых, азиатские партнеры, включая Китай, не в состоянии заменить Запад в качестве источника передовых технологий и инвестиций, без которых невозможна модернизация и реальная диверсификация российской экономики.

Во-вторых, Россия при любых обстоятельствах останется на европейском континенте, где проживает более 80% ее населения и где сосредоточена основная часть ее экономического потенциала. Несмотря на нынешнюю конфронтацию, между Россией и ЕС сохраняется глубокая торгово-экономическая взаимозависимость. Между ними (как и в целом между Россией и Западом) нет того идеологического противостояния, которое существовало во времена СССР, а российское общество, несмотря на отмеченный выше диссонанс с Евросоюзом в общественно-политическом развитии, в целом принадлежит к европейской культуре, и эту данность не под силу изменить никому.

К счастью, ЕС, да и Запад в целом, также не заинтересован в длительной конфронтации. Обе стороны, как и прежде, нуждаются в сотрудничестве по многим направлениям. Даже США, все более озабоченные проблемой сдерживания Китая, вряд ли желают «вассализации» России азиатским гигантом.

На нынешнем этапе необходимо как можно скорее достигнуть компромисса по украинской проблеме. С точки зрения Realpolitik даже «замораживание» конфликта в его нынешнем виде представляется меньшим злом, позволяющим не только прекратить гибель людей, но также если не устранить, то существенно ослабить угрозу «большой войны». Вместе с тем «замороженный конфликт» дает возможность постепенно перейти от конфронтации к восстановлению сотрудничества.

В более же длительной перспективе России рано или поздно придется выбирать: идти «другим путем» вне русла общеевропейского развития, что неизбежно ведет в тупик, или начать поиск путей реального сближения с Евросоюзом. Имеются в виду не только расширение и углубление сотрудничества в разных областях, но также принятие принципиальной установки на включение России в процесс «евроинтеграции», затрагивающий не только экономику, образование, науку, культуру, но и законодательную сферу, правоприменительную практику, а в конечном счете и политическую систему. Демократия, независимый суд, незыблемость частной собственности, права личности неразрывно связаны между собой, а без них у России нет будущего. Ссылки на успех китайской модели, популярные в определенных российских кругах, не должны обманывать. Китай, как в свое время Южная Корея и ряд других азиатских стран, неизбежно достигнет стадии, когда дальнейшее развитие потребует демократических реформ. Уже сейчас официозные китайские СМИ с тревогой пишут о «вестернизации» среднего класса страны и опасности распространения «гонконгского вируса».

Что касается самого Евросоюза, там всегда было понимание, что без России невозможно обеспечить безопасность на континенте. Сейчас появляются также первые признаки осознания того, что ЕС без России не будет иметь стратегической глубины, необходимой для достижения большей самостоятельности. Конечно, сегодняшний контекст не лучший для продвижения этой установки, но со временем она будет проявляться сильнее. Во всяком случае, давление США на Европу в вопросе антироссийских санкций, воинственная риторика в американском Конгрессе привели к активизации тех европейских кругов, которые считают, что взаимное удаление Европейского союза и России выгодно Америке, но невыгодно Европе.