Игорь Шишкин. Меркель и Четвертый рейх

Часть первая: Меркель может сделать то, что не смогли ни Вильгельм Второй, ни Гитлер

Ангела Меркель в деле строительства Четвертого рейха сделала ставку на максимальное укрепление сотрудничества с Соединенными Штатами. Это дает Германии уникальный шанс без пакта Молотова — Риббентропа и войны на два фронта создать Четвертый рейх, несопоставимый по мощи со Вторым и Третьим, способный при удачном стечении обстоятельств в разгар будущего противостояния Америки и Китая перехватить лидерство у англосаксов. Сделать то, что не смогли ни Вильгельм Второй, ни Гитлер.

I.

Год, прошедший после государственного переворота в Киеве, коренным образом изменил российско-германские отношения. Все последние десятилетия их «особый» характер считался многими в России чем-то само собой разумеющимся. В эту «особость» также верили и одновременно ее панически боялись в Восточной Европе. Каждое российско-германское соглашение вызывало там крик о новом пакте Молотова — Риббентропа, об очередной попытке тандема Москва — Берлин разделить Европу. Достаточно вспомнить, как нынешний председатель польского Сейма Радослав Сикорский в соглашении о строительстве газопровода «Северный поток» увидел «зловещий пакт» и прямую угрозу существованию польского государства. Все первые месяцы украинского кризиса Ангелу Меркель после каждого ее разговора с Путиным журналисты и блогеры спешили назвать «фрау Риббентроп».

Насколько сильны были подобные страхи, свидетельствует то, что ей даже пришлось приурочить свою встречу с Петром Порошенко в Киеве к 75-й годовщине пакта и сделать специальное заявление. «Мое присутствие здесь показывает, что все изменилось. Германия не хочет провоцировать новую политическую беду» (Ангела Меркель, канцлер ФРГ). Однако слова Меркель не поколебали веру в «особость» российско-немецких отношений у одних и не развеяли страхи перед этой «особостью» у других. Даже осенью 2014 года в российской прессе было немало публикаций о Германии, с одной стороны, полных сочувствия (политика санкций против России «очевидно» противоречит ее национальным интересам), с другой стороны — надежды (кто еще, кроме Германии, в Европе сможет во имя собственных интересов остановить спровоцированный Америкой конфликт на Украине?):

«Нет никакого сомнения в том, что именно лидер ЕС, Германия, очень скоро станет в авангарде процесса возвращения нормальных отношений России и Европейского союза» (Борис Якеменко, историк, член Общественной палаты РФ, 25.09.14);

«В то время как Берлин потихоньку пытается нащупать точки опоры, чтобы выбраться из „украинского болота“, в Вашингтоне делают все возможное, чтобы европейцы погрузились туда еще глубже» (Борис Кагарлицкий, экономист, 24.10.2014).

Однако к концу года стало уже совершенно очевидно, что от «особых» российско-германских отношений не осталось и следа. Германия, которая даже в разгар холодной войны, несмотря на все давление США, развивала экономические связи с Советским Союзом, ныне превратилась в самого деятельного и последовательного проводника политики санкций среди членов Евросоюза. Невзирая ни на какой ущерб для собственной экономики. «Германия выступает в качестве лидера в том, что касается санкций против России… Ее энергетика, машиностроение и ориентированные на восток компании имеют мощное лобби, в том числе в собственной партии Меркель. Тем не менее она смогла направить всех на путь использования санкций» (Тимоти Гартон Эш, The Guardian, Великобритания).

Поэтому неудивительно, что влиятельное британское издание «Таймс», подводя итоги 2014 года, назвало Ангелу Меркель «Человеком года» за «вклад в укрепление европейской безопасности в период возрождения российской агрессии в Восточной Европе». Не менее «высоко» роль Ангелы Меркель оценили и в российском либеральном сообществе. «Ангела Меркель сыграла решающую роль в противостоянии путинской агрессии против Украины и более широкой его концепции так называемого Русского мира. Она сыграла бОльшую роль, чем явно более слабый политик Обама, и выступила лидером западного мира» (Андрей Пионтковский, политолог, Россия).

Каких только объяснений причин радикального изменения восточной политики Германии в последнее время не появилось и в России, и за рубежом. Начиная с самых оригинальных. Включая даже такие: «Он аннексировал Крым и послал свои силы на Восточную Украину. Но лишь в тот момент, когда она ознакомилась с его традиционалистским взглядом на права геев, Ангела Меркель окончательно убедилась в том, что примирение с Владимиром Путиным невозможно» (Боян Панчевски, журналист, The Sunday Times). «Меркель не может найти общего языка с авторитарными мужчинами, которые демонстрируют, какие они мачо, — вот эти фото топлесс Путина» (Дирк Курбьювайт, редактор журнала Spiegel, автор двух книг о Меркель).

Преобладает, конечно же, куда менее экзотическое объяснение — Германия до сих пор не имеет полного суверенитета и фактически остается оккупированной Соединенными Штатами страной, а ее канцлеры с 1949 года, как поведал бывший начальник разведки ФРГ Комосса, вынуждены при вступлении в должность подписывать специальный «Акт канцлера», подтверждающий вассальную зависимость от Америки: «Судя по тому, как ведет себя нынешний канцлер Германии А.

Меркель в связи с событиями на Украине, можно предположить, что „акт канцлера“ продолжает действовать» (Валентин Катасонов, профессор МГИМО).

Одновременно в общественное мнение России стала активно внедряться идея о том, что конец «особых» отношений с Германией — это не результат объективного расхождения интересов двух стран, проявившийся в украинском кризисе, а следствие политического выбора конкретного канцлера Германии — Ангелы Меркель, полностью зависимой от англосаксов и действующей вопреки интересам собственной страны: «Факт того, что заявления Меркель и интересы Германии разошлись, у меня сомнения не вызывает» (Сергей Марков, политолог); «Ангела Меркель, поддерживая санкции США против России, сделала многое для того, чтобы Великобритания усилила свое влияние на европейском пространстве, ослабляя Германию» (Алексей Мухин, политолог); «Госпожа Меркель в данном случае является представителем англосаксов в континентальной Европе. Этаким англо-американским полицейским. При ней Германия впервые стала занимать проамериканскую и проанглийскую позицию, чего не было со времен Аденауэра» (Дмитрий Журавлев, генеральный директор Института региональных проблем).

Не обходится и без ссылок на заветы Бисмарка и традиции «Восточной политики» Вилли Брандта и Гельмута Шмидта, попранные Ангелой Меркель в угоду ее заокеанским хозяевам: «Есть ли в резиденции Меркель портрет Бисмарка? Если так, то она наверняка чувствует себя неловко под его пронизывающим взглядом» («Свободная пресса», Тень Бисмарка). Однако не выдают ли уважаемые обличители политики Меркель желаемое за действительное?

II.

Заинтересованность Америки в обострении российско-германских отношений очевидна, и ее за океаном даже не пытаются скрывать: «Соединенные Штаты должны бояться больше всего союза между Россией и Германией» (Дж. Фридман, глава аналитического центра Stratfor, США, 2014 год).

Очевидной является и зависимость Берлина от Вашингтона. Только из этих очевидностей совершенно не вытекает, что Ангела Меркель выстраивает политику с Россией, исходя не из немецких национальных интересов, а исключительно в угоду США. Польша куда более зависит от Вашингтона, да еще вдобавок и от Берлина, но разве ее политика на украинском направлении определяется этим? Скорее можно утверждать, что именно вассальная зависимость от «сильных мира сего» позволяет ей реализовывать собственные устремления на «восточных кресах». Тем более нет никаких оснований искать в зависимости от США первопричину действий Германии — самого влиятельного в настоящее время политического и экономического игрока на европейском поле.

«Ангела Меркель, будучи большим прагматиком, чем большинство других лидеров, едва ли являлась другом России… Простой вопрос: какую Украину предпочла бы видеть Германия — прозападную или находящуюся в союзе с Москвой, что могло бы вновь превратить Россию в европейскую сверхдержаву. Ответ самоочевиден» (Дмитрий Саймс, президент Центра Национального интереса, издатель журнала The National Interest).

Столь же сомнительными, как и игнорирование национальных интересов Германии, представляются и обвинения Меркель в забвении заветов Бисмарка, политику которого принято преподносить чуть ли не как образец «особых» русско-германских отношений. Дело, конечно, не в кочующей в последнее время из публикации в публикацию цитате Бисмарка о необходимости отторжения Украины от России. Это, как принято ныне говорить, — фейк. А по-старому — фальшивка. Но и без этих подделок у нас нет никаких оснований видеть в Бисмарке «друга» России. Свое отношение к нашей стране он выразил предельно ясно и четко: «Я не могу отделаться от мысли, что в будущем и, быть может, даже в близком будущем, миру угрожает Россия, и притом только Россия» (Отто фон Бисмарк, первый рейхсканцлер Второго рейха) [слово «только» выделено Бисмарком — И.Ш.].

Такая позиция Бисмарка в полной мере совпадала с позицией Фридриха Великого, внесшего не меньший чем он вклад в создание Германской империи: «Россия — это страшное могущество, от которого через полвека будет трепетать вся Европа. Происходя от этих гуннов и гепидов, которые сокрушили Восточную империю, русские могут очень скоро напасть на Запад» (Фридрих Великий, король Пруссии). Особо следует подчеркнуть, что написано это было в то время, когда Пруссия официально состояла в военном союзе с Россией.

Ничего удивительного в таком единодушии двух великих немецких политиков по отношению к России нет. Пруссаки, сыгравшие ведущую роль в формировании современного германского государства, сформировались как особая ветвь немецкой нации в процессе «натиска на Восток». Можно сказать, что их судьба и история неотделимы от «Дранг нахт Остен». Это их этнокультурная доминанта. Отсюда и вполне понятное и объяснимое отношение к русской нации, положившей предел их «натиску», как к глобальному, экзистенциальному врагу.

Бисмарк действительно завещал не воевать с Россией, о чем у нас очень любят говорить, забывая добавить, что за этим стояла не убежденность в стратегической целесообразности взаимовыгодных добрососедских отношений, а исключительно понимание невозможности военным путем «окончательно» решить русский вопрос: «Мы будем, по моему мнению, иметь больший успех, если мы просто будем с ними обращаться как с существующей постоянной опасностью… мы никогда не сможем устранить само существование этой опасности» (Отто фон Бисмарк, первый рейхсканцлер Второго рейха).

Вместе с тем «Железный канцлер» вовсе не призывал немцев смириться с неизбежностью сосуществования с Россией. Он предлагал ждать, когда Россия сама развалится из-за внутренних смут, и тогда без риска для себя воспользоваться открывшимся «окном возможностей» и свершить предназначение Германии — продвинуть единственно правильную цивилизацию на Восток: «При нападении на сегодняшнюю Россию мы только усилим её стремление к единству; выжидание же… может привести к тому, что мы дождёмся раньше её внутреннего распада, прежде чем она нападёт на нас, и притом мы можем дождаться этого, чем меньше мы будем путём угроз мешать ей скатываться в тупик» (Отто фон Бисмарк, первый рейхсканцлер Второго рейха).

В связи с этим совершенно необоснованным является представление о немецких политических деятелях, развязавших войну с Россией в 1914 году, как антиподах Бисмарка, отрицателях его заветов. К России они относились точно так же, как и он: «Россия должна быть безжалостно подавлена» (Теобальд фон Бетман-Гольвег, рейхсканцлер Второго рейха, 1914 г.). Но в отличие от Бисмарка они были уверены, что дальше ждать нельзя. Считали, что нет иного способа решить судьбоносный для немцев «русский вопрос», кроме как воспользоваться пиком военно-экономической мощи Рейха и временной слабостью России. К тому же (как всегда) и «англичанка гадила», создав у немцев уверенность, что в войну не вступит: «Россия усиливается и усиливается. Она превращается в кошмар…. Сейчас есть шансы, что все получится. К 1917 году у Германии не будет никаких… Западные державы бросят Россию, Антанта развалится, и Германия выйдет победителем» (Теобальд фон Бетман-Гольвег, рейхсканцлер Второго рейха, 1914 г.).

Показательно, что после краха Российской империи Германия, вместо того чтобы перебросить высвободившиеся войска на западный фронт, устремилась захватывать и грабить на Восток по линии Украина — Крым — Кавказ. В полной уверенности, что овладение русскими ресурсами — главный залог победы в мировой войне. В чем не сомневались тогда и англосаксы: «Германия, взяв под свой контроль ресурсы России [в 1918 году все считали Украину, Крым и Кавказ российской территорией], станет непобедимой» (Дэвид Ллойд Джордж, премьер-министр Великобритании в 1916-1922 гг.).

Во времена Третьего рейха все повторилось с поразительной точностью: уверенность, что без уничтожения России (тогда именовавшейся СССР) нет будущего у Германии; что ждать больше нельзя — или сейчас (пока Россия слаба, а Рейх на пике могущества), или уже никогда; что без захвата ресурсов Украины и Кавказа победить на Западе не удастся. Один из ведущих советских и российских германистов — Юлий Квицинский, предельно точно определил суть германской политики в отношении России: «Восточная политика Германии всегда была функцией мощи или немощи России. К сильной России Германия приспособлялась и иногда действовала с ней заодно, на слабую Россию она нападала и грабила ее» (Юлий Квицинский, посол СССР в Германии, замминистра иностранных дел СССР).

В эту формулу в полной мере укладывается не только политика Германии во времена Бисмарка, Первой мировой войны, броска на Восток в 1918-м и Великой Отечественной войны, но и в периоды взаимовыгодного сотрудничества. Рапалльский договор 1922 года до сих пор дает обильную пищу для рассуждений об особом «духе Рапалло» в российско-германских отношениях. Договор, несомненно, прорвал дипломатическую блокаду Советской России со стороны Запада, но он был и первым равноправным договором Германии после поражения в мировой войне. Никто другой, кроме России, в тех условиях на равноправное сотрудничество с побежденной Германией идти не желал. Однако при первой возможности, ради налаживания отношений с англосаксами и французами, Германия променяла «дух Рапалло» на «дух Локарно», открыто направленный против России. Был еще и пакт Молотова — Риббентропа в 1939 г., по которому в обмен на гарантию нейтралитета в войне за лидерство в западном сообществе против Польши, Франции и Великобритании Германия признала интересы СССР на постимперском пространстве. Что не помешало ей опять-таки при первой возможности пакт разорвать и отправиться по традиционному маршруту на Восток.

III.

Формула Юлия Квицинского справедлива и по отношению к «Восточной политике» Вилли Брандта и Гельмута Шмидта, в забвении традиций которой чаще всего обвиняют Ангелу Меркель. В СССР Московский договор с ФРГ 1970 года иначе как «историческим» не называли. До сих пор он считается одним из крупнейших достижений отечественной дипломатии. Еще бы, он дал зеленый свет политике разрядки, Западная Германия, наконец, признала послевоенные границы в Европе:

«Московский договор стал не только правовой основой для коренного улучшения советско-западногерманских отношений, но и во многом способствовал благоприятному изменению политического климата в Европе, укреплению безопасности и доверия в центре европейского континента. Он снял наиболее серьезное препятствие на пути к обеспечению прочного мира в Европе — непризнание прежними правительствами ФРГ послевоенных границ» (МИД РФ, О МОСКОВСКОМ ДОГОВОРЕ МЕЖДУ СССР И ФРГ, Информационно-справочный материал).

Однако есть все основания утверждать, что договор отражал изменение лишь тактики, а не стратегии в «восточной политике» ФРГ. Первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр в деле возрождения немецкой государственности сделал ставку на полное подчинение страны Соединенным Штатам, покаяние за Холокост, согласие на австрийскую независимость. Таким способом он стремился, во-первых, восстановить германские позиции в западном сообществе, а во-вторых, используя мощь США, поглотить ГДР и вернуть Германии границы 1937 года, включая Калининградскую область и отошедшие к Польше восточногерманские земли. Отсюда демонстративный курс на конфронтацию с СССР и упорное непризнание послевоенных границ: «Результатом должно было стать восстановление позиций, потерянных Германией в Центральной и Восточной Европе… Это была политика… при опоре на Запад взять на Востоке реванш за проигранную Вторую мировую войну» (Юлий Квицинский, посол СССР в Германии, заместитель министра иностранных дел СССР).

В конце Второй мировой войны часть немецкой элиты считала необходимым капитулировать перед западными противниками, ради того чтобы сохранить возможность продолжить войну на востоке против СССР. Можно сказать, что Аденауэр воплотил эти идеи в жизнь в новых условиях после поражения Третьего рейха. Первой из поставленных целей Аденауэр добился — поверженная Германия стала не только полноправным членом Запада, но постепенно вышла в экономические лидеры Европы. А в XXI веке, благодаря проложенному им курсу, уже на повестке дня стоит вопрос контроля Германии за европейскими структурами, когда-то создававшимися в целях удержания немцев во власти англосаксов.

«Германия все настойчивей пытается перехватить контроль над Европейским союзом, который во многом создавался как англосаксонский проект контроля над Европой, и в первую очередь над самой Германией. То есть амбиции Германии, которая сама еще не восстановила собственный суверенитет, уже простираются на весь континент. Четвертый рейх — не выдумка пропагандистов, а неизбежное следствие развития германского народа в том случае, если он освободится от англосаксонского надсмотрщика» (Петр Акопов, публицист, газета «Взгляд»).

«Восточная» же политика Аденауэра, в отличие от «западной», потерпела полный крах. Военная мощь СССР была такова, что заставить его уйти из Восточной Германии оказалось невозможно. Не удалось, несмотря на все усилия немецких властей, и спровоцировать Америку и Англию на войну с Советским Союзом. Оказалось, что курс на восстановление Германии в границах 1937 г. с позиции силы бесперспективен. Пришлось от конфронтации с Советским Союзом переходить к сотрудничеству. Проводить, начиная с Вилли Брандта и Гельмута Шмидта, новую восточную политику, получившую в Германии название «поворот путем сотрудничества». Ее отправной точкой и стал Московский договор 1970 года. Следует особо подчеркнуть, что радикально изменить политику в отношении СССР — от конфронтации к сотрудничеству — ФРГ смогла в самый разгар холодной войны, несмотря на открытое противодействие Соединенных Штатов. Немцам, когда речь зашла об их жизненных интересах, не помешали ни американские оккупационные войска, ни Акт канцлера.

За новую восточную политику ФРГ пришлось заплатить признанием ГДР, новых границ Польши и Советского Союза. Однако она дала Западной Германии рычаги влияния в нужном ей направлении на СССР и возможность подготовить почву для мирного поглощения ГДР (про юридические формальности, связанные с ее признанием, Бонн при первой же возможности забыл): «Перенос ударения с насилия на сотрудничество и открытость, на права человека оказался более плодотворным в политическом и социально-экономическом смысле, чем любая из военных систем и технологий, придуманных после 1945-го» (Валентин Фалин, посол СССР в ФРГ, заведующий международным отделом ЦК КПСС).

Новая восточная политика строилась в точном соответствии с заветами Бисмарка — не вступать в прямую конфронтацию с Россией, а ждать ее внутреннего краха и готовиться к рывку на Восток. Ждать пришлось недолго: «Когда рухнула Берлинская стена, а затем и сам Советский Союз, от Московского договора СССР не было никакого проку…. Восторжествовала западногерманская политика ревизии итогов Второй мировой войны» (Юлий Квицинский, посол СССР в Германии, заместитель министра иностранных дел СССР).

Впрочем, не надо забывать, что полной ревизии итогов Второй мировой войны Германия тогда, да и до сих пор, не добилась: вернуть удалось лишь Восточную Германию, западная граница Польши осталась по Одеру и Нейсе, а Кенигсберг по-прежнему Калининград. Крах Советского Союза не привел автоматически к пересмотру курса Брандта — Шмидта в восточной политике Германии. Для броска на Восток у нее еще не было ни экономических, ни военно-политических сил. В первую очередь Германии надо было интегрировать ГДР и переварить советское наследие в Восточной и Центральной Европе. «После ликвидации СССР и Югославии Германия получила для ничем не ограниченного экономического освоения и эксплуатации всю Центральную Европу и Балканы — то, за что она сражалась в двух мировых войнах…. Положительный результат для Германии… — это беспрецедентный в современной Европе взлет германской промышленности и торговли» (Дмитрий Семушин, обозреватель ИА REGNUM).

Кроме того, «особые» отношения с Россией, достигшие расцвета при Гельмуте Коле и Герхарде Шредере, позволили Германии занять в Евросоюзе крайне выгодную в политическом отношении позицию куратора России, которую у нас почему-то считали позицией «адвоката России» в ЕС: «Германия была в Европе главным защитником интересов России» (Александр Тэвдой-Бурмули, доцент кафедры европейской интеграции МГИМО (У) МИД России, 27.11.14)

В экономическом плане «особые» отношения создавали идеальные возможности для «освоения» российского рынка, постепенного превращения России в сырьевой придаток Германии: «Германия превратила свои торговые связи с Россией из прежних взаимовыгодных в колониальные: экспортирует туда промышленные товары высокого передела, а импортирует газ, нефть и необработанные материалы» (Джеймс Петрас, профессор, США).

Только к середине нулевых творческое сочетание курса Аденауэра (на западном направлении) и Брандта — Шмидта (на восточном) создало условия для выхода немецкой политики на качественно новый уровень. Именно Ангела Меркель, возглавившая правительство ФРГ в 2005 году, попыталась конвертировать экономическое лидерство в Евросоюзе в политическое, возродить в новом обличье созданный Бисмарком Германский рейх, что и сделало неизбежным радикальное изменение «восточной политики» Германии.

Продолжение следует…

Игорь Шишкин — заместитель директора Института стран СНГ, специально для ИА REGNUM