О нравственном превосходстве

Допрос пленных из карательного батальона «Айдар», который был на днях полностью разгромлен под Луганском.
Из всех персонажей на видео, с яйцами оказалась только последняя пленная. Это настоящий враг, идейный.
Остальные довольно жалкое зрелище, особенно для той части, которая победно рапортовала о «разгроме сепаратистов» в районе Счастье.

Тут что хотелось бы сказать прицепом к утверждению Стрелкова http://colonelcassad.livejournal.com/1629297.html о моральном облике солдат хунты и вчерашнему видео с места разгрома «Айдара», когда ополченцы сознательно упирают на то, что с пленными раненными в отличие от фашистов они не воюют.

Несмотря на кровавый и порой абсолютно бесчеловечный характер конфликта, наши люди даже в таких условиях стараются оставаться людьми, опасаясь переходить ту грань, за которую с лихвой переходит противник.

Мне эти видео напомнили известный фрагмент из книги Кожинова «Россия. Век XX», где он цитировал воспоминания Елены Ржевской.

«Семнадцать немцев! Семнадцать пленных! Семнадцать фрицев во главе со своим обер-лейтенантом сдались в плен. Это известие носилось по улице…»И вот сцена допроса пленного:

«Савелов вводил немца.

- Обер-лейтенант Тиль! — отчеканил немец, откинув назад белокурую голову.

Высокий, с непокрытыми волнистыми белокурыми волосами. Настоящий ариец… Он был очень красив и молод и весь непонятно свежий… Я заметила его ногти, выпуклые, с крупными лунками, тщательно обработанные, несмотря на тяжелый быт передовой, на все невзгоды Восточного фронта. И потихоньку убрала свои руки со стола.

- Вы добровольно сдались в плен вместе с вашими солдатами?

- Мы отражали атаки русских в течении двух часов. Когда стало ясно, что наши доты отрезаны, я отдал приказ кончить сопротивление и сдаться…

- Это ведь во времена вашего Старого Фрица* война велась на истощение противника… А сейчас, когда Гитлер ведет войну на истребление, попасть в плен…

- В отношении Фридриха Великого это однобокое суждение, — сухо сказал обер-лейтенант. — Он предвосхитил тактику Наполеона, и он первый применил с великолепным успехом военные операции на уничтожение…»

Допрашивающей переводчице хочется сказать: «Прусская армия настаивает на приоритете в ведении войны на истребление? Что ж, пожалуйста». Но это «обвинение» явно не подействует на обер-лейтенанта. Он с трудом понимает, «чего я добиваюсь от него.

- Война есть война, — сказал наконец».

Далее разведка пытается «использовать немца: подсоединиться к их рации, чтобы он своим немецким, неподдельным, офицерским голосом передавал им ложные команды и сведения». Но обер-лейтенант категорически отказывается, хотя офицер разведки уже расстегивает кобуру револьвера.

«Запавшие синие глаза Тиля смотрели глухо, затравленно…

- Я не хотел бы ожесточать господ русских офицеров, но иначе не могу поступить… — выдавил он».

Помимо прочего, это означает, что, даже сдаваясь в плен, враги тогда, в 1942-м, были уверены в своей правоте и в конечной победе. Вот обер-лейтенанта Тиля ведут по сожженной его сотоварищами деревне. «У дотлевающих головешек убиваются, бранятся, греются бабы. Одна пестрая оборванная баба ринулась наперерез, с маху ткнулась кулаком в грудь Тиля, трясется, вопит, в глазах слезы ярости. Осатанело плюнула ему в лицо.

Он только дернул головой и пошел дальше, не утираясь».

Но один раз все-таки вроде бы что-то сдвинулось в этом «арийце». Изба в деревне Лысково, куда привели обер-лейтенанта.

«Хозяйка в измызганной кофтенке сидела притихшая напротив немца, приглядываясь к нему, скрестив руки на груди, сжав тощие плечики, покачиваясь, шмыгая носом». Затем она «сходила за печь, вынесла свою миску с остывшей давно пшенной кашей, поставила на стол и пододвинула миску немцу:

- Ты вон на, поешь,- И, скомкав горсткой пальцев губы, заплакала.

- Послушайте,- всполошенно сказал Тиль.- Чего эта старуха плачет?

- Не знаю… Он немного поел.

- Если можно…- Он взволнованно провел рукой по волнистым расчесанным волосам и стойко сказал: — Если это можно, я предпочел бы правду. Меня расстреляют?

- С чего вы? Тетенька, вы вот плачете, вы немца пожалели и испугали насмерть.

Старуха всхлипнула, высморкалась в конец головного платка.

- Не его. Не-ет. Мне его мать жалко. Она его родила, выхаживала, вырастила такого королевича, в свет отправила. Людям и себе на мученье».

Через некоторое время переводчица спрашивает обер-лейтенанта:

«- Вот у вас на пряжке выбито: «С нами Бог»…

- Да-да, Так принято в вермахте.

- Но ведь Гитлер назвал христианское учение бесхребетным, непригодным для немцев…

- Ну это — традиция. Девиз, если хотите…

- Уж если с кем Бог, так это знаете с кем? С той старухой хозяйкой, что пожалела вас или вашу мать, уж не знаю кого.

- О, старая матка! — с чувством сказал он, едва дав мне договорить.- Это так удивительно… Русская душа…

Бедная причитавшая над ним старуха, оплакав его, отдав ему свою кашу, ошеломила его. Как знать, может и у него есть святая святых, неведомое ему самому… Прежде, до плена, он просто не заметил бы, что эта старуха — живой человек.

Бабу, с ненавистью и отчаянием плюнувшую ему в лицо, мы обходили в нашем теологическом разговоре, хотя и у нее русская, не безбожная душа».

Впрочем, ошеломленность обер-лейтенанта — временное состояние;

«…мне-то казалось, в нем что-то сдвинулось. Нет, все при нем — незыблемый пласт стройных, крепко связанных между собой понятий. Не отягощенный сомнениями, он всякий раз определенно знает, как ему быть»,

И в этом — одна из основ вроде бы непреодолимой силы германской армии. Сцена с заплакавшей старухой может показаться совершенно ненужной, даже нелепой; кстати, один из офицеров разведки зло и грубо высмеивает упоминание о матери обер-лейтенанта.

Но есть в этой сцене нечто, вдруг обнаруживающееся и в поведении самих офицеров разведки. Обер-лейтенанта уже повели на расстрел за отказ сотрудничать, но старший здесь, капитан Москалев, приказывает вернуться;

«- Вот что, пусть он идет. Пусть идет!.. Мы-то ему ничего плохого — пусть идет, покажется им — мы ж его пальцем не тронули, пусть глядят. Переводи! И чтоб передал им; пусть сдаются, а то мы их, гадов, перебьем.- И, ярясь от воодушевления, хрипло; — И чтоб знали! Чтоб зарубили себе! Мы придем в их Германию!..

Свету было уже так мало, что шаг и другой, и немец скрылся от нас, растворившись за стволами деревьев…

Москалев тяжело дышал — вышел из рамок человек, решает не спросись, на свой страх и риск, как Бог на душу положит».

И в плаче старухи, и в неожиданном поступке офицера (не забудем, что речь идет о времени жесточайшего противоборства под Ржевом) по-своему выразилось то зреющее превосходство над врагом, которое в конечном счете определило нашу победу над лучшей в истории (по определению самого Жукова) армией.

http://www.hrono.ru/libris/lib_k/kozhin20v04.php - цинк

И вот знаете, смотришь на весь этот кровавый угар на Донбассе и все равно узнаешь те самые типажи, которые были тогда и которые есть сейчас. Самое сложное на войне это остаться человеком. Наши люди, даже несмотря на все происходящее, стараются оставаться людьми. Это уже не то мартовско-апрельское толстовство, это именно отношение людей к войне и поверженному противнику, которое и дает то нравственное превосходство, над теми, кто считает, что своих целей можно добиться даже переступая грань человечности.

Colonel Cassad.