Анатолий Вассерман: Правительство против Академии - надо не науку менять, а производство оживлять

Правительство против Академии: надо не науку менять, а производство оживлять

Анатолий Вассерман

Журналист, политконсультант, эрудит. Родился в Одессе 1952.12.09.03.30. По образованию инженер-теплофизик. Более двух десятилетий работал программистом (15 лет — системным программистом). Многократный победитель интеллектуальных игр. Самое узнаваемое лицо Рунета. Автор живого журнала awas1952.livejournal.com

Уже опубликованная часть правительственных предложений по реорганизации российской фундаментальной науки оставляет у меня, мягко говоря, двойственное впечатление.

С одной стороны, там есть некоторые здравые мысли. Более того, могу сказать: не так давно мне довелось общаться с серьёзным и умным человеком, который, судя по его положению в обществе, мог бы быть одним из инициаторов самой идеи реформирования академий — и в изложении правительственного плана мне встретилось несколько услышанных от него мыслей. Я, конечно, не знаю, участвовал ли он в разработке предложений или эти мысли, что называется, носятся в воздухе.

Но в любом случае мне представляется, например, вполне разумной идея отказаться от деления академиков на действительных членов и членов-корреспондентов. Изначально это деление появилось в связи с тем, что при Петре Великом — в эпоху основания Академии — и ещё примерно полтора века после Петра средства сообщения были весьма медлительны, поэтому только те, кто проживал непосредственно в Санкт-Петербурге, могли действительно участвовать в каждом совместном собрании академиков, а остальные общались с коллегами только путём корреспонденции. Но сейчас транспорт позволяет каждому академику бывать на общих заседаниях в любой момент, когда он сочтёт это полезным для себя, и получилось, что деление на действительных членов и членов-корреспондентов превратилось в двухуровневую иерархию внутри самой академии. А это, мягко говоря, нецелесообразно, потому что изначально замысел академии несколько напоминает мне категорию высших Иных у Сергея Васильевича Лукьяненко. В его «Дозорах» высшими считаются те маги, из которых каждый может сделать нечто, непосильное другим высшим — то есть между ними нет смысла устанавливать иерархию. Так и с академией: туда каждый попадаёт за заслуги, какие не способен — без многолетнего отключения от собственных трудов — произвести никто из других членов академии, поэтому иерархия внутри неё уже бессмысленна.

Также полагаю разумной идею объединения медицинской и сельскохозяйственной Академии с основной Академией. Почему? Потому что в основной академии уже довольно много прикладных отделений — то есть тех, где не столько ведут фундаментальные исследования, сколько ищут нетривиальные пути приложения результатов этих исследований, а по ходу этого приложения обнаруживают новые задачи и ставят их перед коллегами-фундаменталистами. И медицина, и сельское хозяйство в современном виде — также весьма наукоёмкие технологии, так что есть смысл считать их также прикладными отделениями Академии наук. Кстати, я — вопреки предложениям правительства — включил бы в большую Академию ещё и академию образования или, как она называлась раньше, академию педагогических наук. По той же причине: педагогика (при грамотной работе) — тоже очень наукоёмкая отрасль, опирающаяся на множество достижений биологии, и психологии, на данные этологии (науки о поведении животных вообще) и т.д., и т.д. — то есть это тоже прикладная отрасль, непосредственно порождающая вопросы для фундаментальных исследований и заслуживающая пребывания в составе большой Академии.

Итак, в опубликованных материалах по реформе российской академической науки есть немало разумного. Но, как водится, у нас в правительстве множество поваров, считающих допустимым смешение в одном бутерброде осетровой икры с охотничьей дробью на том основании, что и то и другое — чёрное.

Например, не считаю возможным разрабатывать порядок исключения из академии, поскольку звание академика даётся не только для удобства ведения дальнейших исследований, но и за состоявшиеся научные заслуги. Да, в определённых обстоятельствах суд может отобрать государственные награды. Но не думаю, что этим правом можно наделять кого бы то ни было, кроме суда.

Знаю: у многих руководителей крупных исследовательских структур уходит немало времени на то, чтобы грамотно управлять имуществом этих организаций. Но это вовсе не основание отбирать у них само право распоряжения этими имуществами. Потому что здания институтов, опытные поля и множество других ресурсов предоставлены научно-исследовательским институтам для ведения исследований — и распоряжаться ими может только тот, кто понимает смысл исследований, кто знает, как их вести. Если же поручить эту работу человеку со стороны, просто не знакомому с технологией научных исследований, то даже если у него будут самые добрые намерения, он неизбежно доведёт дело до разрушения. Скажем, у тех, кто распространил на российскую науку общие правила тендеров при государственных заказах, были несомненно вполне добрые намерения, но это привело практически к полному параличу многих направлений исследований, потому что есть множество тонкостей, которые просто невозможно учесть в рамках общего порядка. Точно так же — даже если предположить, что нет никаких желающих поскорее распродать или раздать в аренду грандиозные здания научно-исследовательских институтов в лучших местах многих наших городов, включая столицу, даже если предполагаемое Агентство по управлению хозяйством академических институтов будет укомплектовано исключительно кристально честными людьми — всё равно неизбежны провалы просто в силу того, что хозяйственники некомпетентны в технологии научного исследования. Понятно, что крупному учёному тоже незачем тратить всё своё время на управление хозяйством, понятно, что ему нужен помощник, но это должен быть именно помощник, а окончательное решение должен принимать сам исследователь. Как и происходит сейчас, когда у любого руководителя НИИ (или ВУЗа) есть заместитель по хозяйственной части, но есть и спектр вопросов, требующих по меньшей мере визы руководителя на материалах, подготовленных заместителем.

Но, честно говоря, я не очень надеюсь на такую идиллию ещё и потому, что хорошо знаю: что произошло при создании дома свиданий учёных с бизнесменами «Сколково». Я говорю «дом свиданий», потому что изначальный замысел сколковского центра — вовсе не наукоград (их у нас и без того, в общем-то, хватает — и даже невзирая на многолетнюю бюджетную экономию на наукоградах, они всё ещё дают очень хорошие результаты). Официально декларированный смысл «Сколково» в том, чтобы там люди, уже имеющие какие-то серьёзные идеи, встречались с людьми, имеющими серьёзные деньги — и они совместно искали способы превращения идей в дальнейшие деньги. Это дело достаточно полезное — до тех пор, пока наука у нас вынуждена ориентироваться на внешние источники финансирования. Но в любом случае это задача не исследовательская, а чисто организационная. Так вот, при создании этого самого дома свиданий «Сколково» очень большие площади полей, много лет используемые под разнообразные сельскохозяйственные исследования, просто изъяты под застройку. Конечно, не только жилую и офисную. Например, в Сколково лучшее — если верить организаторам — во всей стране поле для гольфа. Там ещё много интересных сооружений в том же духе. Но в любом случае это показывает, как авторы «Сколково» относятся к имуществу, выделенному для научных исследований. Опасаюсь, что у предполагаемой организации по управлению имуществом, выделенным для целей науки, будет такое же отношение к научным исследованиям.

Кроме того, меня изрядно удивили некоторые оценочные заявления министра Ливанова в связи с этим проектом.

Например, я — как и он — очень огорчён тем, что, по его словам, 40% сотрудников, работающих в системе Академии наук, достигли пенсионного возраста. Это действительно очень тяжело и неприятно, ибо — не говоря уж ни о чём прочем — лишний раз напоминает нам: пару десятилетий подряд люди у нас не идут в науку. Не потому так мало сравнительно молодых людей в академических институтах, что академики никого туда не пускают, а потому, что у нас пару десятилетий люди готовы были идти куда угодно — лишь бы не в науку. Потому что учёным платили совершенно нищенские деньги. Да, в последние годы стали платить лучше. Но, к сожалению, это началось очень недавно. Да и сейчас, насколько я знаю, средняя зарплата учёного существенно уступает средней зарплате специалиста сравнимой квалификации в иных отраслях деятельности. Кроме того, то, что в учреждениях академий работают так мало людей среднего возраста, в принципе не означает, что общая эффективность академических учреждений от этого резко падает. Достигнув 60 лет, человек, как правило, не теряет в одночасье ни ум, ни творческую активность, ни накопленный опыт. Даже если этот человек уже не может генерировать новые идеи с такой же лёгкостью, как в молодости, он, по крайней мере, способен организовывать деятельность коллег, организовывать их взаимодействие — и это тоже очень важная часть работы учёных. Причём именно организация взаимодействия других — основная часть работы руководителя, в том числе и в науке. В математике, например, принято считать: действительно новые и свежие идеи появляются у человека примерно лет до 40, а потом он может лишь дорабатывать и обрабатывать то, что накопилось у него к этому возрасту — но это же не основание увольнять людей из математических институтов в 40 лет.

Далее, Ливанов оценивает работу отечественной науки по числу публикаций в уважаемых зарубежных научных изданиях, по числу ссылок на них в этих изданиях. Но ещё в советское время у нас создана собственная — очень разветвлённая и обширная — система научных публикаций, и наши учёные публикуются прежде всего в этих изданиях. Несмотря на все усилия нескольких поколений министров образования и науки, наша наука всё ещё достаточно обширна и разностороння, чтобы публикации коллег в этих изданиях было кому подхватить. А если на наши научные издания мало ссылаются за рубежом, так этим они хуже делают только самим себе, ибо упускают очень важный источник собственного вдохновения. Кстати, известны примеры, когда ссылок на первичную публикацию оказывается мало не то что плагиата ради, а в рамках типовой ситуации: один зарубежный исследователь ссылается непосредственно на наши публикации — но все остальные, кто пользуется результатами его труда, ссылаются уже на его публикацию, просто потому что им проще заглянуть в издание на своём родном языке. То есть малое число публикаций и ссылок в зарубежных изданиях никоим образом не означает, что наша наука не востребована за рубежом и подавно не означает, что результаты наших исследований второсортны. Я всё это знаю потому, что мой отец — учёный с мировым именем, достаточно много публиковавшийся в зарубежных научных изданиях ещё в советское время, так что мне известно, что было где публиковаться, кроме заграницы. А вот каковы научные достижения министра Ливанова и много ли он публиковался в отечественных и зарубежных научных изданиях — я, честно говоря, не знаю, но полагаю: если бы много, он бы вряд ли такое говорил.

Что ещё следует сказать по поводу предлагаемой реформы? То, что когда министр Ливанов ссылается на рейтинги какого бы то ни было рода, я немедленно вспоминаю историю с рейтингом отечественных ВУЗов, где довольно быстро выяснилось: значительная часть исходных данных, используемых при расчёте рейтинга, просто подтасована.

Что, кстати, не помешало (а скорее способствовало) рейдерскому захвату, например, российского государственного торгово-экономического университета. Правда, должен сказать: этот университет захватывали не столько потому, что у него есть пара десятков зданий по всей Москве (ибо он сформировался из множества разных учебных заведений, придерживающихся единого направления деятельности), а важную роль сыграло и то, что в этом университете преподавали не экономикс и уж подавно не чистое либертарианство, а настоящую экономическую науку. Естественно, наши либертарианцы не могли такого допустить, поскольку их учение уже многократно и разнообразно опровергнуто практикой всего мира (в том числе и нынешней Второй Великой депрессией, невозможной по экономиксистской теории) и они могут пока держаться на плаву только благодаря тому, что непрерывно бьют себя пяткой в грудь и кричат, что никакой другой экономической науки, кроме той, которую преподают они, на свете в принципе быть не может. Понятно, обязаны лечь костьми — лишь бы уничтожить вещественное доказательство того, что они и на этот раз врут.

Но в любом случае я вовсе не уверен, что рейтинги, на которые ссылается министр Ливанов, построены на основе достоверных или хотя бы правдоподобных данных.

Кроме того, рейтинг рейтингу рознь. Например, по одному из популярных международных рейтингов, во всей первой сотне лучших высших учебных заведений мира нет ни одного российского. Вроде бы кошмар. Но известно: по востребованности выпускников, по вероятности попадания выпускника на какие-нибудь очень серьёзные (и, кстати, высокооплачиваемые) работы Московский Государственный университет уже много лет в первой мировой пятёрке (его место внутри пятёрки колеблется время от времени, но из неё он не выбывает). Не знаю, какие ещё показатели лежат в основе того рейтинга, по которому в мировой первой сотне нет ни одного российского ВУЗа, но думаю: для самих студентов главный критерий всё-таки именно степень востребованности выпускников, а всё остальное, даже вместе взятое, для них вряд ли перевешивает этот показатель. Да и для государства в целом важнее, что его ВУЗы соответствуют требованиям практиков. Полагаю, рейтингов нынче так много, что можно подобрать подходящий рейтинг для доказательства любого тезиса. Как сказано в «Трудно быть богом», « у нас доказывают в Весёлой башне: что люди ходят на руках и люди ходят на боках». Скорее всего рейтинги, используемые министром Ливановым, хорошо подходят для задачи, которую он (собственно, не он один — этим занимались несколько поколений министров, но Ливанов, пожалуй, особо выдающийся в плане ломания реальности об коленку) перед собой поставил: перекроить науку так же, как он перекроил образование.

Но должен сказать: скорее всего значительная часть научного сообщества поддержит предложение. Почему?

Прежде всего полагаю: многие члены-корреспонденты могут так обрадоваться превращению в полноценных действительных членов Академии, что в первый момент могут и не задуматься о том, какой ценой достигается такой результат. К сожалению, даже у самых умных людей интересы легко затмевают разум. Аналогично могут поддержать это решение члены сельскохозяйственной академии и медицинской академии — и примерно по той же причине: они в одночасье становятся членами большой Академии, их научный статус признаётся — и это для них, конечно же, очень важно и в моральном отношении.

Но ещё раз повторяю: не надо путать икру с дробью, даже если и то и другое чёрное. То, что наша наука находится сейчас действительно в очень тяжёлом состоянии, вовсе не означает, что её надо менять обязательно по рецепту, предлагаемому министром Ливановым. В конце концов, гильотина очень надёжно устраняет перхоть и насморк, с которыми, как известно, никакие другие средства толком не справляются. Но думаю: лучше всё же обойтись менее сильнодействующими средствами. Тем более что главная причина проблем, возникших в нашей науке, лежит далеко вне самой науки. Главная проблема — невостребованность.

Наука черпает задачи для решения из двух основных источников.

Первый из них — задачи, возникающие внутри самой науки. Грубо говоря, решили мы одну задачу — и обнаружили: она открывает выход на новый уровень, где лежит десяток других задач. Думаю, нет смысла рассказывать подробно, потому что с этой ситуацией сталкивался каждый, кто играл в серьёзные компьютерные игры, где каждый новый уровень ставит задачи, которые на предыдущем уровне вовсе не могли возникнуть. Внутренняя логика развития науки — очень важный источник задач для учёных.

Но есть и другой источник — практика: задачи, возникающие в других видах деятельности. Я в институте учился на теплофизика. Поэтому мне хорошо знаком пример, приведенный мною уже не раз: законы термодинамики сформулированы в рамках внутренней логики этой науки — но сама необходимость в постижении этих законов возникла, когда появились паровые машины и стало важно не просто обеспечивать их работой, а ещё и добиваться, чтобы те же результаты были достигнуты с меньшей затратой топлива. Хотя, повторяю, теплофизика породила и множество собственных задач — и в рамках её внутренней логики эти задачи зачастую представляются куда интереснее задач приходящих извне. С этим я, кстати, тоже сталкивался: задачи извне кажутся порою просто неинтересными на фоне внутринаучных. Но тем не менее, если наука пытается ограничиться решением только задач, проистекающих из её внутренней логики, она довольно быстро вырождается: теряется способность отличать важные задачи от неважных, начинаются разные виды путаницы — и кончается всё, как правило, творческим бесплодием.

Наша наука изначально возникла для решения практических задач. То, что строили в советское время грандиозные институты, то, что выделяли громадные деньги на развитие — это было, прежде всего, потому что в советское время прекрасно осознавали: наука — рано или поздно, так или иначе — окупается. Это не всегда происходит очевидным образом, но если пытаться экономить на науке, то в конечном счёте экономия обойдётся ещё дороже. И перед исследователями возникали задачи не только из внутренней логики исследований, но и из мира. На сей счёт есть, кстати, замечательная формула: чистые математики решают те задачи, которые можно так, как нужно; прикладные математики решают те задачи, которые нужно так, как можно. Так, как нужно — в данном случае имеется в виду: с соблюдением всех правил, порождённых внутренней логикой математической науки. И действительно — в чистой математике очень важно соблюдение самих этих правил (не буду вдаваться в подробности, но сам я в молодости очень хотел быть математиком и довольно подробно изучал причины появления этих правил — эти причины совершенно основательны и уважительны). Но прикладные математики решают задачи так, как можно — то есть, грубо говоря, придумывают для решения задач новые способы, пусть даже изначально и не обоснованные внутри математической логики рассуждений, но, как правило, когда метод, найденный прикладником, уже доказал свою работоспособность, кто-нибудь из чистых математиков находит способ обосновать этот метод — и таким образом выйти на новый этап развития самой математики. И без прикладных задач в конечном счёте страдает вот эта самая внутренняя логика развития математики. Скажем, мне — конечно же, не математику, но когда-то достаточно серьёзно обученному правилам математической строгости — некоторые направления нынешних математических исследований представляются тупиковыми именно потому, что они уже слишком далеко отошли от задач, когда-то возникших перед практикой.

Сейчас — практически начиная даже не с Горбачёва, а с брежневских времён — нашу промышленность постепенно отрезают от науки, а то и вовсе уничтожают. Например, ещё при Хрущёве министерство автомобильной промышленности СССР отказалось запускать в серийное производство автомобиль «Белка», разработанный в Научном автомоторном институте (НАМИ), на том основании, что автомобиль был концептуально новым, совершенно непохожим на всё предыдущее — и в министерстве так и обосновали отказ: «конструкция не проверена мировой практикой». А, скажем, в компьютерном деле, как известно, к концу 1960‑х годов было принято решение не разрабатывать собственные процессорные архитектуры, а копировать западные. Тогда формально тоже нашли, чем это обосновать — но это привело к резкому упадку множества отраслей науки, перед которыми ставили задачи, связанные как раз с развитием компьютеров. Сейчас — когда совместными усилиями наших либертарианцев (и теоретиков из таких милых гадюшников, как Высшая школа экономики и Российская экономическая школа, и практиков из экономического блока нашего правительства) большая часть нашей промышленности если не вовсе уничтожена, то по крайней мере доведена до почти полного паралича — наука лишилась возможности получать новые задачи из практики. И именно это — главная причина того, что поток достижений нашей науки уже далеко не так велик, как был в советские времена.

Это, несомненно, очень плохо. Но это означает: надо не науку у нас обламывать в соответствии с либертарианскими идеалами, а хозяйство наше перестраивать так, чтобы оно вновь начало ставить перед наукой серьёзные вопросы. У нас сейчас любят говорить о наукоёмких отраслях. Но что это означает? Это означает как раз развитие отраслей, ставящих перед наукой новые серьёзные вопросы. И надо не надеяться на то, что когда-нибудь мы сможем создать промышленность, способную использовать достижения науки, а уже сейчас создавать промышленность — тогда она сама породит вопросы к науке, и соответственно наука тогда тоже станет работать в полную силу, ибо будет опираться на оба крыла, на оба источника задач. Так что без промышленности науку нет даже смысла реформировать — всё равно, в лучшем случае, весь пар уйдёт в свисток.

Тот уважаемый мною человек, беседу с которым я упомянул в начале, между прочим рассказал мне множество колоритных особенностей того, что сейчас происходит в академических институтах, и даже четверти этих подробностей вполне хватило бы, чтобы признать реорганизацию нашей науки совершенно необходимой. Я также имею и множество собственных сведений, указывающих на ту же необходимость. Но конкретный способ реорганизации, просматриваемый из уже опубликованной части предложений по реорганизации науки, способен, на мой взгляд, только сделать дальнейший шаг по пути разрушения науки и образования, вверенных министерству. Я бы воздержался от осуществления любых предложений, исходящих из этого источника. Ведь в лучшем случае это министерство достигнет того, что вообще никто из лиц, принимающих решения, не захочет даже слышать о возможности реорганизации нашей науки. Либо — тоже возможный вариант — они послушаются министерства и очень скоро окажется, что реорганизовывать уже нечего.