Посадки есть. Где проекты?

Посадки есть. Где проекты?

Сохранится ли кабинет министров в принципе?

Надвигающийся экономический кризис и пассивность правительства вынуждают президента переходить к «ручному управлению» социально-экономической политикой, а аналитиков — задаваться вопросом, сохранится ли кабинет министров в принципе

Президент  Путин устроил разнос правительству спустя ровно год после выхода серии своих указов. Основные моменты, вызвавшие недовольство президента, — отсутствие мер по реформированию ЖКХ, пробуксовка преобразований в здравоохранении и образовании (федеральные деньги не доходят до конкретных получателей в регионах), паралич пенсионной реформы (новая формула расчета пенсий не выработана и не доведена до публики). Работа кабинета во исполнение прошлогодних указов все больше формализуется: несмотря на «бумажные» отчеты, реального решения проблем на местах не происходит.

Этот разнос был не первым и мог бы показаться уже привычным, но на следующий день последовала отставка Владислава Суркова с поста вице-премьера, что, конечно, было воспринято публикой с чрезвычайной ажитацией.

Неисполненные указы

Ход совещания в Кремле продемонстрировал уход премьера на вторые роли. Президент в основном распекал конкретных министров и замкнул взаимодействие с ними на себя: «Каждый министр должен видеть и понимать, что конкретно он собирается сделать в течение года в рамках работы по этим указам… Я прошу в течение месяца такие планы подготовить, сделать их достоянием гласности и представить мне. А в конце текущего года я встречусь с каждым из вас, обсудим результаты работы за год и публично заслушаю доклады по достигнутым результатам». Спрашивается, а зачем тогда нужен глава кабинета? Складывается впечатление, что Путин фактически «выключает» премьера из вертикали исполнительной власти, «сплющивает вертикаль».

Столь жесткая приверженность Путина своим указам, безупречная в бюрократической логике, заставляет нас все же поглубже разобраться в их содержании. Дюжина указов годичной давности представляет собой фактически оцифрованный образ новой российской жизни — с наукоемкой, производительной и инвестиционно активной экономикой, модернизированной армией, качественно преобразованными отраслями, ответственными за воспроизводство человеческого капитала (ЖКХ, здравоохранение, образование и наука), улучшенной демографией и преображенной внешней политикой. По большому счету, указы вобрали в себя большинство идей, изложенных Путиным в своих предвыборных статьях. Но теперь уже идеи эти были преобразованы в четкие операциональные цели. При этом способы достижения поставленных целей президент («не царское это дело») поручал определить правительству. Равно как и обеспечить финансирование всех искомых мер.

Вообще говоря, указы, конечно, «расстрельные». В том смысле, что реализовать все путинские поручения в указанные сроки едва ли возможно. Конечно, ряд стратагем сформулирован так, что содержат достаточный люфт для вольных трактовок. Например 25 млн высокопроизводительных рабочих мест к 2018 году в отсутствие жестких критериев или оснащение армии к 2020 году на 70% современными образцами вооружения — какая комиссия определит уровень современности того или иного автомата или танка? Но большинство показателей люфта не имеют — ну вот должно обеспечить правительство к 2018 году повышение суммарного коэффициента рождаемости до 1,753, и все тут. Или, опять-таки к 2018 году, довести долю граждан, использующих механизм получения государственных медицинских услуг, не менее чем до 70%.

Наиболее спорная в макроэкономическом смысле составляющая указов — поручение о быстром и значительном повышении заработной платы в образовании и здравоохранении до среднего регионального уровня, а по ряду категорий работников бюджетных отраслей — еще выше. Несмотря на отдельные пробуксовки, эти решения начали выполняться еще в прошлом году, да так рьяно, что это спровоцировало серьезный рост зарплат в небюджетном секторе, и реальная зарплата в целом по экономике вновь, как и в последние предкризисные годы, начала заметно опережать производительность труда, подрывая национальную конкурентоспособность. Кстати говоря, в самих же майских указах в явном виде прописано поддержание соответствия между ростом реальной зарплаты и производительности — оба показателя к 2018 году должны увеличиться в полтора раза.

Хотим быть правильно понятыми: ситуация, когда учителя и врачи в массе своей находятся ниже середины зарплатной лестницы, действительно является нетерпимой для общества, претендующего на полнокровное развитие. Только проблема эта не решается приказным «подтягиванием до средней» зарплат медработников и педагогов. Отраслевая, профессиональная, квалификационная структура зарплат вещь крайне инерционная, она начинает сама собой воспроизводиться, только уже на более высоком уровне — средняя зарплата в регионе (ну и, соответственно, в стране) начинает ползти вверх. Конкретный пример: усилиями сахалинского губернатора при федеральной поддержке в феврале нынешнего года средний уровень зарплат персонала детских дошкольных учреждений на острове был поднят до 33,5 тыс. рублей. При этом зарплата простых рабочих специальностей в «Сахалинморнефтегазе» — чуть выше 40 тысяч. В поселках Ноглики и Оха на севере области уже напряжение — семьи и профсоюзы нефтяников требуют повышения зарплат. И наверняка добьются.

Однако главная претензия к указам все же методологического свойства — в них отсутствует проектный подход. Поясним на примере, о чем идет речь. В прошлом десятилетии в России была создана, после утраты целого ряда отраслей в 1990-е, новая отрасль — производство труб большого диаметра (ТБД). Подчеркнем, не воссоздана, а именно создана — даже в советские времена такие трубы для магистральных газо- и нефтепроводов закупались за рубежом. Понадобилось десять лет и 10 млрд долларов, чтобы пять российских частных металлургических компаний освоили это производство. Именно частных — на создание новой металлургической подотрасли не было потрачено ни одного рубля прямой бюджетной поддержки. Что же потребовалось от государства? Государство приняло политическое решение о развитии экспортной трубопроводной инфраструктуры и запустило конкретные проекты (БТС, БТС-2, «Северный поток», ВСТО-1, ВСТО-2). Запущенные проекты сформировали масштабные многолетние твердые контракты «Газпрома» и «Транснефти» на ТБД, на них среагировали металлурги, запустив свои длинные инвестиции. Вот и вся история. Никакого указа или постановления «о налаживании к 2010 году выпуска стальных труб…» не было. Равно как не было указа «об увеличении наукоемкой продукции в авиапроме» — вместо этого было политическое решение о запуске конкретного проекта создания нового регионального самолета, и этот самолет в широкой международной кооперации был создан.

В какой-то момент проектный подход к развитию национальной экономики перестал тиражироваться. За последние пять лет государство приняло на себя выигрышные с имиджевой точки зрения, но спорные в смысле народнохозяйственной отдачи проекты — АТЭС-2012, Олимпийские игры в Сочи и чемпионат мира по футболу. В то же время назревшие инфраструктурные проекты национального масштаба, как, например, строительство высокоскоростных железнодорожных магистралей Москва—Санкт-Петербург и Москва—Казань—Екатеринбург, остаются подвешенными в воздухе.

В составе кабинета в прошлом году было создано специальное министерство по развитию Дальнего Востока. Однако кроме плохо структурированного вала бумажных проектов на 3,5 трлн (и это только бюджетных!) рублей за год работы ни одного крупного проекта оно не запустило. Единственный крупный проект федерального значения на Дальнем Востоке, реализуемый в настоящее время, — строительство космодрома «Восточный» в Амурской области, но решения, политические и финансовые, о его запуске были приняты еще прошлым кабинетом.

Проектный подход в нынешнем правительстве близок руководству Минэкономразвития. Вот что сказал в недавней беседе с «Экспертом» заместитель министра Андрей Клепач: «Когда правительство определится окончательно, какие проекты, в каких объемах и сроках оно будет поддерживать и продвигать, это само по себе послужит серьезным стимулом для активизации инвестиционной активности в частном секторе. Скажем, так и не принято окончательное решение о запуске проекта строительства высокоскоростных магистралей. Если до августа неопределенность сохранится и проект не попадет в бюджет на следующую трехлетку, РЖД не будут его самостоятельно развивать. Нет определенности с господдержкой крупных проектов Федеральной сетевой компании и “Газпрома”. Примеры, увы, можно продолжать. Это не только вопрос настройки бюджета, а вопрос способности государства проводить системную стратегическую долгосрочную политику. Без великих идей и проектов не может быть высоких темпов роста. Латанием дыр развитие экономики не ускоришь». Модель финансирования крупных инфраструктурных проектов, предлагаемая МЭР, — выпуск целевых проектных облигаций, как размещаемых на открытом рынке, так и приобретаемых Минфином за счет средств Фонда национального благосостояния. Кроме того, МЭР предлагает конкретные меры по корректировке монетарной политики — снизить ставки ЦБ, а также мягко регулировать (например, в форме расчета и публикации ЦБ индикативных потолков) ставки кредитов конечным заемщикам.

Почему ушел Сурков

Но при чем здесь Владислав Сурков? Какое отношение имеет уход из правительства этой яркой политической фигуры последнего десятилетия к обсуждаемым здесь хозяйственным проблемам? Самое непосредственное.

Уход Суркова вызвал массу эмоций. За прошедшую неделю его отставку связали и с атакой на Сколково, и с якобы слишком агрессивными выступлениями в Лондоне и на совещании с президентом. Даже появилась версия, что его «ушли» за поддержку оппозиции. Так или иначе, большинство версий исходило из того, что Сурков ушел в состоянии достаточно жесткого конфликта с Владимиром Путиным, и это был либо «демарш», либо «изгнание». На наш взгляд и на взгляд тех политологов, с которыми мы поговорили, это не так. Сурков ушел действительно по собственному желанию. Атака на Сколково могла быть лишь одной из целого ряда других причин.

По нашему мнению, ключевой политический фактор сегодня заключается в том, что сложившаяся год назад конфигурация, в которой президент пытается работать, опираясь на правительство, возглавляемое прежним президентом Дмитрием Медведевым, оказалась промежуточной и неработоспособной. И деятельный и эффективный Сурков не мог слишком долго оставаться в этой конструкции, будучи к тому же одним из ее важных элементов.

Почему эта конструкция оказалась неработоспособной? Проблема, как нам кажется, в ее политической аномальности. Если вспомнить, какими у нас были кабинеты министров, то они были трех типов. Первый — правительства Бориса Ельцина. В них премьер был реально вторым лицом в государстве и при этом он был публичным исполнителем курса, который ведет президент. Взрывному, иррациональному Ельцину такое правительство было необходимо, и возглавляли его почти всегда заметные политические фигуры. Егор Гайдар — проводивший реформы. Виктор Черномырдин — пытавшийся стабилизировать рушащуюся экономику. Сергей Кириенко — который должен был придумать вариант, как ликвидировать долги. Евгений Примаков — который должен был избавить страну от социальных потрясений после кризиса 1998 года. И, наконец, сам Путин — как новый президент.

Второй тип премьеров — технические. Среди премьеров Ельцина таким был только Сергей Степашин. В первый срок Путина премьеров было два: Михаил Касьянов — ставленник «семьи», демонстрация со стороны Путина исполнения взятых на себя обязательств, и Михаил Фрадков — чисто технический премьер.

Ну и, наконец, третий тип премьерства — сам Путин. Но ситуация, когда президент и премьер как минимум равновелики, вообще говоря, абсурдна с точки зрения логики государственного устройства: два представителя исполнительной власти не могут стоять на одной ступени, нет иерархии — нет организации.

Таким образом, в нашей политической конструкции с сильной президентской властью для премьерства возможны два варианта: либо это премьер-соратник, с политическим лицом, но однозначно проводящий курс президента, либо это технический премьер. Медведеву и его команде объективно было очень сложно участвовать и в первой, и во второй комбинации. Все дело в том, что он уже был президентом. Как президент он так или иначе сформировал свой курс и свое политическое лицо. Этот курс был несколько иным, нежели курс Путина — и первого, и второго. И не могло быть по-другому. Должность и власть президента РФ позволяет и вынуждает сформировать свой курс. И в этом смысле, как бы Медведев ни пытался, ему оказалось очень трудно стать премьером первого типа — политиком номер два, но однозначно проводящим линию нового президента. Не потому, что он с ней не согласен, а потому, что у него сложилась своя линия. И в политическом смысле это выглядит так, как будто премьер пережидает очередное президентство.

Исключительной была бы ситуация, если бы Медведев и его команда могли предъявить сильную программу экономического развития страны, такую однозначно крутую, что могли бы сказать всем политическим силам, президенту и парламенту: «Все, ребята, вы можете расслабиться, мы все сделаем, народ будет доволен». Путин примерно этого и ожидал, по крайней мере желал. Но, во-первых, подготовить такую программу чрезвычайно сложно, а во-вторых, надо быть невиданно легким человеком, чтобы, находясь в открытом публичном пространстве, признать поражение своей линии, расстаться со всеми своими сторонниками, собрать новую команду, и все это за один год.

Уход Суркова в этом смысле показал невозможность длительного сохранения нынешнего двойственного положения вещей. Да и вообще этот год и тягостные диалоги президента и кабинета министров показали, что публичная политика не слишком терпит двойственности.

Заканчивая «сурковский эпизод», хочется отметить еще одну деталь: многие восприняли даже и этот уход «серого кардинала», «злого гения» российской политики, создателя нетерпимой «суверенной демократии» как знак сворачивания демократии. Однако вспомним, что за последнее время из первого политического круга ушли как минимум две видные фигуры: Кудрин и Сурков. Оба ушли, открыто заявив свои позиции, оба достаточно сильны, чтобы от них можно было ожидать новой, в том числе политической, деятельности. Это, скорее, указывает на естественное формирование более широкого круга политической элиты — авторитетной, способной к государственной деятельности, обладающей своим взглядом на происходящее, но при этом непосредственно не участвующей в государственном управлении. По-видимому, формирование пласта таких людей, в каком-то смысле профессиональных политиков, — необходимое условие реального расширения демократии. Важно, правда, чтобы вмешательство Следственного комитета не заходило слишком далеко.

Будет ли правительство?

Особенность нынешнего цикла путинского президентства по сравнению с прошлым десятилетием в том, что тогда центральными были задачи сохранения и усиления государства, а сейчас главной становится задача хозяйственного развития. Как говорила на декабрьской конференции «Эксперта» (см. «Чем пахнут ремесла», № 48 за 2011 г.) профессор Кембриджского университета Карлота Перес, России нужна политика фронтального экономического роста, слишком далеко зашло разрушение многих сегментов хозяйства. Поэтому в отличие от предыдущего периода вопрос о том, насколько эффективным будет экономический, а в терминах Путина — социально-экономический блок исполнительной власти, принципиален. Причем в круг прямого внимания президента попадает не только правительство, но и ЦБ.

Насколько можно судить по назначению нового главы ЦБ Эльвиры Набиуллиной и активной позиции Министерства экономического развития, возглавляемого Андреем Белоусовым, которое уже подготовило конкретные меры стимулирования экономического роста, Путин предполагает опираться на эти два центра экономических решений, которые мыслят схожим образом, так как плотно работают вместе уже больше десяти лет. Скорее всего, идеи, которые сегодня обсуждаются, поддерживаются и крупнейшим банкиром страны Германом Грефом — он был первым министром экономики Путина и долгое время начальником Набиуллиной и Белоусова. Для осуществления новой экономической политики это было бы эффективно, так как деньги Сбербанка и его политика являются не менее системообразующими для хозяйства, чем деньги и политика ЦБ. Все трое — сторонники либеральной экономики, активной денежной политики и сильной роли государства в обеспечении промышленного роста в условиях масштабной модернизации или индустриализации (как кому угодно). Прочим министерствам Путин предложил подготовить планы деятельности и обсудить их с ним напрямую.

Но эта ситуация не менее двойственная, чем предыдущая, и она как-то должна быть разрешена. Как? Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, отметим, что когда наблюдатели трактуют действия Путина таким образом, будто он ждет, пока экономическое положение совсем ухудшится и только после этого отправит в отставку правительство Медведева, то они ошибаются. Путин и так знает, что ситуация тяжелая. Он уже больше года требует решений и действий и перевел всех на ручное управление для того, чтобы улучшить ситуацию, а не ждать, когда все развалится. Но институционального решения, каким быть правительству, пока нет.

Политолог и журналист Виталий Третьяков говорит по этому поводу следующее: «Демократической душой, демократическими стереотипами, которые свойственны всем нормальным людям, тебя тянет к тому, что должно быть четкое разделение властей — судебная, исполнительная, законодательная, высшая политическая в данном случае. Но демократические позывы — это одно, а есть страна гигантская под названием Россия. Теперь я абсолютно убежден, что в нынешних условиях президент и глава правительства сегодня — это двоевластие. А двоевластие вещь дурная. Это снимает ответственность с главы государства и с главы правительства и позволяет аппарату пользоваться наличием двух центров власти и, ссылаясь на мысли, идеи, предложения президента, не делать то, что говорит глава правительства, и наоборот».

Существует по крайней мере два варианта. Первый: правительство с премьером — политическим исполнителем линии президента (каким оно было при Ельцине). Путин, в отличие от Ельцина, сам может управлять процессом, однако наличие второго человека в исполнительной власти, наделенного большой и определенной ответственностью, право на которую он подтверждает ежедневной оперативной деятельностью, кажется очень полезной вещью.

«Для нас вариант стопроцентной президентской республики неправильный, так как у нас уровень сложности всего того, что входит в состав государства, на порядок выше, чем в США, — говорит политолог Алексей Зудин. — Правительство с точки зрения устойчивости страхует президентскую власть, дает возможность президентской власти сосредотачиваться на обеспечении классических функций: оборона, внешняя политика, безопасность и стратегическое планирование. Другое дело, что этот конституционный идеал не вполне наполнен. Он в значительной степени присутствует как что-то потенциальное. И наша задача, сохраняя президентский характер государства и политической системы, наполнить конкретным вменяемым содержанием парламентско-правительственный блок».

Второй вариант: правительство становится фактически частью администрации президента — тот самый американский вариант, против которого выступает г-н Зудин.

«Важен тот факт, что сам Путин в течение четырех лет был премьером, — говорит политолог Андраник Мигранян. — Возможно, нам предстоит когда-то преодолеть ненужность этой системы. Нам нужен президентский кабинет, то есть президент как глава правительства, и это было бы правильно. У нас и по Конституции ничто не мешает президенту руководить правительством. И в кадровом плане, и председательствуя на заседании правительства. Премьер — это ближайший помощник президента по экономическим вопросам. Я думаю, что такая конфигурация гораздо более адекватна и отвечает интересам страны».

Однако такой вариант может показаться слишком радикальным. Он, скорее всего, потребует введения должности вице-президента и серьезной перестройки всей системы управления государством. Вряд ли Путин склонится к этому варианту.

Логичнее всего, что после некоторого периода прямого взаимодействия президента, его администрации и министров и фактического определения новой социально-экономической политики будет сформирован новый кабинет, который будет эту политику осуществлять.

Уходит ли демократия?

Многие наблюдатели трактуют последние события вокруг правительства как очередной виток усиления президентской власти и, соответственно, уменьшения демократии. Нам кажется, что это не так. Сегодня объективно существует огромное число острых социально-экономических задач, которые надо решать. И если они не решаются в нынешней конфигурации власти, значит, надо не отменять вопросы, а менять конфигурацию. При этом даже в своем выступлении на майском экономическом совещании Путин отметил, что он хочет видеть в министрах персональную публичную и политическую ответственность. Иначе говоря, количество публичных политиков должно увеличиваться, условно говоря, пропорционально количеству решаемых задач. Тогда мы увидим совершенно другое политическое поле, наполненное смыслами и людьми, носителями этих смыслов. Это, безусловно, путь к расширению публичной политической элиты страны. «Я думаю, что все согласятся: Путин восстановил президентскую власть, — говорит Алексей Зудин. — Но есть вторая задача — восстановить как работающий, а не декоративный, парламентско-правительственный блок. Он у нас пока не полностью работающий. Все мы знаем, что правительство не формируется парламентом. У нас пока низок уровень согласия в политическом классе и вообще в элитах. Это важно, так как наполнение парламентско-правительственного блока нашей политической системы связано с формированием ответственных элит и принципиально совместимых друг с другом и с обществом политических партий. Собственно говоря, та политика, которая получила название “национализация элит”, — конкретный шаг к формированию элит того качества, которое позволит решить парламентско-правительственную проблему. В этом актуальная задача нашего политического развития, а не в том, чтобы сделать нашу политическую систему однородно президентской».

Сторонник более четкого варианта президентского правления Андраник Мигранян тоже не видит ущерба для демократии в текущих событиях: «Концентрация исполнительной власти — нормальное явление. Здесь очень важно другое — насколько будет сохраняться открытый характер действий исполнительной власти, насколько сохранится диалог между властью и обществом и какое влияние общество может оказывать на власть. Сейчас впервые власть и не закрывается от общества, и ставит некие границы, определяя параметры деятельности институтов гражданского общества. Это все происходит и законодательно, и правоохранительные структуры стоят на страже того, чтобы эти законодательные решения были реализованы в полной мере. Я имею в виду и законы об НКО, и организации, которые финансируются из-за рубежа, и ряд других. На Западе и среди наших либералов это называется усилением авторитарных тенденций во власти. А я вижу в этом лишь упорядочивание отношений между государством и обществом».

Алексей Зудин считает, что Путин начал новый этап реформы политической системы, которая связана с формированием более широкого слоя национально ориентированной элиты, но итог этой реформы мы пока не можем себе представить. Возможно, «национализация элит» действительно является сильным фундаментом для изменений, в том числе и экономической политики.

Антиинновационный наезд

Вернемся к Суркову. Его главные детища последних лет — инновационный курс развития экономики (скажем мягче, пока только элементы такого курса) и конкретный проект — центр «Сколково». Что с этим будет?

Часть наблюдателей связала отставку Суркова со скандалом вокруг Сколкова. Действительно, разворачивающаяся на глазах у широкой публики пикировка вице-премьера и официального представителя Следственного комитета выглядела одиозно.

Напомним читателям канву событий (подробнее см. «Эксперт» № 16 за 2013 г.).

Хронологически первым звонком можно считать начало февраля этого года, когда Следственный комитет РФ возбудил уголовное дело против бывшего главы финансового департамента фонда «Сколково» Кирилла Луговцева и гендиректора таможенно-финансовой компании «Сколково» Владимира Хохлова. По версии следствия, они нецелевым образом потратили около 24 млн бюджетных рублей, выделенных для таможенных нужд, на аренду некоего «левого» помещения и его последующий капремонт.

Чуть позже, в конце февраля, Следственный комитет РФ сообщил, что он начал проверку данных ФСБ о том, что 3,5 млрд рублей, выделенные фонду «Сколково» из федерального бюджета, на протяжении длительного времени «лежали без дела» на депозитных счетах Меткомбанка, аффилированного с президентом фонда Виктором Вексельбергом.

После почти двухмесячного затишья стартовала вторая фаза операции «СК против Сколкова»: 18 апреля 2013 года сотрудники Следственного комитета произвели в московском офисе фонда «Сколково» выемки и обыски, которые изначально подавались под соусом продолжения расследования деяний «преступной группы Луговцева—Хохлова». Но уже на следующий день появилась официальная информация о том, что СК затеял новое уголовное дело, двумя главными фигурантами которого стали старший вице-президент фонда «Сколково» Алексей Бельтюков и депутат-оппозиционер Илья Пономарев.

Согласно сообщению пресс-службы СКР, «следствием было установлено, что вице-президент “Сколково” Бельтюков из средств фонда незаконно передал за период с февраля 2011-го по февраль 2012 года депутату Госдумы Илье Пономареву 750 тысяч долларов». Из этой общей суммы 300 тыс. были формально выплачены г-ну Пономареву в качестве гонорара за десять лекций, а остальные 450 тыс. — за выполнение последним некоей «научно-исследовательской работы».

Вскоре появились и подробности лекционно-научной деятельности Ильи Пономарева. В частности, по версии СКР, оказалось, что вместо десяти он ограничился лишь двумя выступлениями общей продолжительностью менее 30 минут. Более того, некие анонимные источники сообщили, что выплату Бельтюковым Пономареву 750 тыс. долларов якобы лично санкционировал сам Владислав Сурков.

Наконец, уже во вторник 7 мая масла в огонь добавил председатель Счетной палаты (СП) РФ Сергей Степашин, который заявил, что СП обнаружила и передала сотрудникам Следственного комитета «данные о существенных финансовых нарушениях в отчетности фонда “Сколково”». Правда, ни о каких деталях этих нарушений финотчетности пока не сообщалось, к тому же вице-президент фонда «Сколково» Александр Чернов в экспресс-комментарии агентству «Интерфакс» поспешил уточнить, что «Сколково» уже устранило большую часть нарушений, выявленных Счетной палатой, а над ликвидацией остальных «активно работает». Известно лишь, что одним из предположительных объектов повышенного внимания СП стало соглашение между «Сколково» и Массачусетским технологическим институтом (MIT, Бостон, США), согласно которому американцам была поручена разработка плана создания Сколковского института науки и технологий.

Кульминацией наметившегося противостояния СКР и идеологов больших инновационных проектов в России стала заочная полемика между Владиславом Сурковым и официальным представителем Следственного Комитета Владимиром Маркиным.

Выступая в начале мая в Лондонской школе экономики, Сурков отметил, что проект «Сколково» в силу своей молодости является сверхчувствительным, и посетовал, что следователи своей «чрезмерно энергичной работой» подрывают его международную репутацию. «В России говорят, что рыба гниет с головы, так вот у нас голова не гнилая, у нас все чище, чем во многих других крупных проектах в России», — добавил Сурков.

7 мая Маркин внезапно разразился статьей в «Известиях», где назвал выступление Суркова в Лондоне «арией московского гостя» и заодно дал ему и его единомышленникам нечто вроде полезного совета на будущее: «Если хотите, чтобы масштабные проекты, инновации и инвестиции осуществились, то просто не создавайте условий для хищений и контролируйте своих менеджеров».

В свою очередь, Владислав Сурков отреагировал на эту публикацию г-на Маркина предельно лаконично: «Я графоманию не комментирую».

Параллельно с антисколковской кампанией СКР пошла и атака на другого кита российских инноваций — «Роснано», — инициированная ведомством г-на Степашина.

Причем предварительная информация о проведенной Счетной палатой проверке деятельности «Роснано» за 2007–2012 годы была опубликована еще в начале апреля 2013-го, а 26 апреля, то есть уже в разгар активных боевых действий СКР против фонда «Сколково», аудитор СП Сергей Агапцов сообщил некоторые подробности проведенного финансово-экономического анализа.

Однако общие выводы г-на Агапцова и его коллег относительно промежуточных результатов работы «Роснано» пока в целом выглядят весьма голословными.

В частности, в заключении констатируется, что «на момент проверки наличие каких-либо документов, подтверждающих эффективность произведенных вложений, не установлено». Этот вывод звучит странно по отношению к венчурным проектам «Роснано», подавляющее большинство которых пока находится на допроизводственной стадии, либо, в лучшем случае, только переходит к этапу выпуска опытных партий продукции.

По итогам проверки аудиторы Счетной палаты также выявили в «Роснано» неэффективный менеджмент, экономическую несостоятельность ряда проектов, убытки проектных компаний, финансирование компаний, находящихся в предбанкротном состоянии, и инвестирование проектов, не относящихся к нанотехнологическим.

С некоторым запозданием (3 мая) пресс-служба «Роснано» выдала комментарий, что «заключение аудиторов Счетной палаты РФ о ненадлежащем исполнении компанией задач по развитию отечественной наноиндустрии является необоснованным», а ее глава Анатолий Чубайс лично парировал большую часть критических замечаний СП (в том числе о сильно завышенных расходах на управленческий аппарат, автотранспорт и зарплаты) и в очередной раз заверил, что ОАО «Роснано» выполнит в 2015 году плановые показатели, заложенные при создании компании, «вопреки заявлениям представителей Счетной палаты».

Наследникам Суркова

Сразу после отставки Владислава Суркова, уже в праздники, поползли слухи о неизбежном теперь провале сколковского проекта и вообще о грядущем кризисе отечественной инновационной сферы, которую по должности курировал экс-вице-премьер. Приходилось слышать мнение, что наезд на Сколково и проверка Счетной палаты «Роснано», обнаружившая нарушения, — звенья одной цепи и на самом деле идет серьезная атака на инновационно-модернизационную линию, заявленную Медведевым в бытность его президентом.

Основания для таких слухов на первый взгляд были. Занимая пост первого заместителя руководителя администрации президента, Сурков к концу медведевского срока стал восприниматься как главный идеолог инновационного и, шире, технократического лобби во власти. Дело не только в курировании Сколкова, которое он называл «апостольским проектом», и президентской комиссии по модернизации. Сурков не раз публично заявлял о тупиковости сырьевой модели российской экономики, взял на вооружение созревший в недрах «Эксперта» лозунг о «принуждении к инновациям», называл инженеров и ученых «главными людьми в стране». Поэтому переход в правительство на должность вице-премьера, курирующего в том числе инновации, казался для Суркова логичным, хотя и рискованным шагом.

К моменту перехода Суркова в правительство национальная инновационная система России была практически достроена, но результаты ее работы оставляли желать лучшего. Пресловутый инновационный лифт сегодня может останавливаться на всех необходимых этажах: от идеи, поддержанной РФФИ, созревшей в РАН, университете или просто в гараже, через стартаперство в Фонде Бортника вы можете отправляться за дальнейшей помощью в Сколково, искать венчурной поддержки в РВК, брать практически беспроцентный кредит в РФТР. На следующих этажах вас будут ждать «Роснано», если вы используете приставку «нано-» в своей заявке, или ВЭБ. Но и этого мало! По мере продвижения с нижних этажей на верхние вас, по идее, будут готовы подхватить и другие инструменты вроде специальных постановлений правительства и госпрограмм, принужденных к инновациям госкорпораций и многочисленных региональных институций. Из последних стимулирующих инновации институциональных новшеств стоит упомянуть технологические платформы и кластеры. Кажется, стоит вам лишь заикнуться о наличии инновационной идеи, и все — вы попали, набор инновационных институтов просто не даст вам возможности свернуть с магистрального пути. Однако экономика так и не стала инновационной, а за инновационные институты взялись правоохранительные органы.

Судя по выступлениям Суркова последнего года, он хорошо понимал сложившуюся ситуацию. Суть ее в том, что за последнее десятилетие в зонах генерации инноваций и строительства поддерживающих инновационных институтов сделано практически все, что может предложить современная инновационная мысль. Сделано даже с избытком — поискать еще надо страну, в которой одновременно работают все прототипы наших институтов развития и инструментов поддержки. Выскажем крамольную мысль: собственно инновационная политика уже ничего сделать не может. Историческое значение момента в том, что, пойдя по инновационному пути, проторенному более успешными странами, заимствовав и адаптировав все отработанные схемы, нам теперь для эффективного инновационного процесса нужно что-то делать с самой экономикой. Не инновационная политика в повестке дня, а политика технологическая, промышленная и экономическая. Если на верхних этажах инновационного лифта вас ждет инжиниринговый провал, устаревшие техрегламенты и высокие ставки по кредитам, то никакое Сколково вам не поможет диверсифицировать национальное хозяйство.

В последние месяцы перед отставкой Сурков достаточно четко обозначил свои ближайшие приоритеты. Первое — создать национальную сеть инжиниринговых центров полного цикла, а также экспериментальных производств и испытательных полигонов, способных перекинуть мостик от НИОКР к полномасштабному бизнесу. Об этом Сурков заявил 27 марта на встрече в Уральском федеральном университете.

Второе — параллельно надо работать с интерфейсом между инновационными стартапами и крупным промышленным бизнесом. Посредником здесь, как правило, выступает средний технологический бизнес. Отсюда интерес экс-вице-премьера к этому слою. В начале апреля в Зеленограде он встретился с 50 участниками рейтинга «Техуспех» — наиболее успешными средними технологическими предпринимателями — и объявил о необходимости их политической поддержки. Был предложен режим регулярных консультаций сообщества с непосредственным участием самого Суркова.

Третье. Переход от стадии институционального строительства к поддержке конкретных проектов. «Следующая стадия — работа с конкретными отраслями, поддержка конкретных отраслевых проектов», — заявил Владислав Сурков на встрече со средним бизнесом в Зеленограде.

Итак, инжиниринг и опытные производства, средний бизнес, конкретные отраслевые проекты — это похоже на эскиз промышленной политики, которая и должна воспользоваться плодами институционального строительства и нескольких лет интенсивного стимулирования зоны НИОКР. Наследующему место Суркова осталось только превратить этот эскиз в детально прописанную картину. А что касается опасений иных наблюдателей относительно сворачивания инновационной деятельности в стране, приведем слова кандидата в президенты РАН академика Владимира Фортова, сказанные им РИА «Новости» по поводу отставки Суркова: «Я думаю, что вряд ли будет свернута программа инновационного развития, потому что, по большому счету, у нас нет выбора, нам надо развиваться по инновационному пути. Все другие схемы ведут в никуда. Я думаю, что институты инновационного развития продолжат существовать, хотя их работа может быть несколько скорректирована. Но вектор останется тот же».