Анатолий Вассерман: К несуществующим "секретным пактам". Исторические вопросы надо изучать от корней

К несуществующим "секретным пактам". Исторические вопросы надо изучать от корней

Анатолий Вассерман

Журналист, политконсультант, эрудит. Родился в Одессе 1952.12.09.03.30. По образованию инженер-теплофизик. Более двух десятилетий работал программистом (15 лет -- системным программистом). Многократный победитель интеллектуальных игр. Самое узнаваемое лицо Рунета. Автор живого журнала awas1952.livejournal.com

Среди непростительнейших советских преступлений с давних пор числится пакт Молотова–Риббентропа. Конечно же, никакой это не пакт. Пактом в мировой дипломатии принято именовать соглашение, охватывающее очень широкий спектр взаимодействий государств, участвующих в этом соглашении, а договор о ненападении от 1939.08.23 между Союзом Советских Социалистических Республик и Германской империей никоим образом не тянет на столь высокое звание. Но к этому договору вроде бы прилагалось секретное дополнительное соглашение, охватывающее уже не только вопрос ненападения, но и отношение к государствам, разделявшим тогда СССР и Германию. С учётом этого дополнения претензия на титул «пакт» может показаться оправданной.

Правда, тюменский публицист Алексей Анатольевич Кунгуров уже довольно давно опубликовал исследование «Секретные протоколы, или Кто подделал пакт Молотова–Риббентропа». Там показано: текст этого соглашения никоим образом не мог быть написан СССР и Германией в 1939-м году — слишком уж много там и нарушений дипломатического протокола, и географических несуразностей. Кунгуров пришёл к выводу: соглашение сочинено там же и тогда же, где и когда опубликовано — а именно, в Соединённых Государствах Америки в марте 1946-го года. Кунгуров — очень спорный автор, большая часть его публикаций вызывает у меня разнообразные — но неизменно серьёзные — сомнения. Однако в данном случае он представил достаточно широкий массив документов и фактов. Исследовав этот массив, я согласился с его выводами. Не исключено, что какое-то секретное соглашение действительно было достигнуто: в те времена это совершенно обычная практика. Но во всяком случае текст, впервые опубликованный в 1946-м, официально признанный Советским Союзом в 1989-м и даже якобы обнаруженный в советских архивах — действительно вполне очевидная и довольно халтурная подделка.

Но это лишь одна сторона вопроса. Есть и другая — и куда серьёзнее. Если вообще не было такого соглашения или же оно было заключено не столь конкретным и подробным образом — почему же тогда советские и германские войска в сентябре 1939-го года фактически избежали столкновений на польской территории? Почему немцы отдали Советскому Союзу некоторые захваченные ими города на территории Польской республики? Почему немцы совершенно не возражали против того, что Советский Союз силой отнял у Финляндии территории, подаренные ей в 1808-м году императором Александром I Павловичем Романовым? Почему Германия не возражала против присоединения трёх прибалтийских республик в 1940-м году? Да, конечно, народ этих республик в тот момент реально хотел освобождения от власти трёх откровенно диктаторских режимов и воссоединения со страной, где эти народы жили полтора–два века — и с точки зрения действовавшего тогда международного права присоединение было юридически безупречным. Но всё-таки почему Германия не возражала против такого явного усиления потенциального противника, даже несмотря на то, что вела в этих прибалтийских республиках очень сильную антисоветскую агитацию, поддерживала там враждебные Союзу политические силы и даже способствовала организации там диверсионного подполья?

А причина, на мой взгляд, довольно проста, и заключается она в том, что история Германской империи началась не в 1933-м году. Собственно, на это указывает её традиционное название: Третья Германская империя. И история Советского Союза началась не в 1922-м и даже не в 1917-м году. Обе эти страны существовали с очень давних времён, а с конца XVII века граничили между собой на очень большом пространстве — и, естественно, давным-давно урегулировали все возможные пограничные споры между собою.

В частности, хотя Германия во время Первой Мировой войны заняла многие российские регионы — в том числе Прибалтику и Финляндию — и создала в них антироссийские властные режимы (многие из них смогли продержаться и после поражения Германии теперь уже благодаря поддержке её победителей — Британии с Францией; разве что на Украине идея независимости была по прежнему историческому опыту столь ненавистна народу, что любые власти, призывавшие к ней, не могли удержаться даже на иностранных штыках), но даже с учётом этого, несомненно, помнила о довоенном положении. Причём национальная социалистическая немецкая рабочая партия одним из главных своих лозунгов имела отмену Версальского договора — бесспорно грабительского и несправедливого, да и Всесоюзная коммунистическая партия большевиков относилась к Версальскому договору точно так же. И обе эти партии считали необходимой отмену договора и обращение положения к существовавшему до Первой Мировой войны. Причём это была совершенно официальная и неоднократно заявленная позиция.

Кроме того, непосредственно на территории Польши существовала ещё одна общеизвестная граница. Правда, она появилась после Первой Мировой войны — в 1919-м году, но была безусловно и безоговорочно признана и Россией (и Советским Союзом как её преемником), и Германией. Это так называемая линия Кёрзона. Джон Натаниэл Алфредович Кёрзон — пятый барон Скарсдэйл, первый (то есть удостоенный титула за свои собственные заслуги) маркиз Кедлстон — в 1919-м был министром иностранных дел Британии — тогда ещё Великой. Он и предложил простой принцип проведения границы: те земли, где более половины польского населения, должны отойти к возрождаемой Польской республике, а те, где более половины русских — остаться в России.

Правда, Польша, первоначально также согласившись с принципом Кёрзона, в том же 1919-м вторглась глубоко на русские земли — захватила даже Киев и Минск. Но её довольно быстро выбили, а в 1920-м русские — советские! — войска дошли почти до Варшавы. Увы, командующий Западным фронтом Михаил Николаевич Тухачевский, не имеющий к тому времени достаточного военного образования и опыта (почти всю Первую Мировую войну он провёл в немецком плену, куда угодил ещё подпоручиком, то есть лейтенантом), совершил серьёзную стратегическую ошибку: когда стало ясно, что тылы не поспевают за войсками, он продолжил наступление в надежде на исчерпание сил противника, тогда как поляки приблизились к своей базе снабжения и пополнения. Более того, он потребовал усиления с Юго-Западного фронта, наступавшего на Львов, хотя дополнительные войска могли только усилить кризис снабжения. Народный комиссар по военным и морским делам и председатель Революционного военного совета Лейба Давидович Бронштейн — блестящий организатор, но вовсе без военного образования — поддержал его. В результате Западный фронт рухнул, вслед за ним пришлось отступать и Юго-Западному. По мирному договору граница прошла значительно восточнее линии Кёрзона. Но опять-таки и Советский Союз, Германия понимали, что эта граница проведена несправедливым и насильственным образом, и полагали необходимым её пересмотр. На государственном уровне Россия соглашалась исполнять договор, пусть даже навязанный силой оружия, но на уровне политических деклараций она никогда не считала этот договор приемлемым.

В целом же для нашей страны устройство мира, установленное по результатам Первой Мировой войны, было менее раздражающим, чем для Германии. Германия лишилась права содержать сколько-нибудь значимую армию, производить виды вооружений, впервые массово применённые в этой войне: самолёты, бронеходы (у нас за ними закрепилось английское название танк = цистерна, появившееся для сокрытия перевозок по железной дороге, но немецкий термин панцеркампфваген — бронированная боевая повозка — точнее), подводные лодки, отравляющие вещества (как показала война, их эффективность немногим больше, чем прочего оружия, да и разрушения организма от пуль и осколков бывают тяжелее, чем от ядов). Доля германской территории, отошедшей под другие юрисдикции, была больше, чем российской.

Вдобавок первый же послевоенный парламент Австрии на одном из первых своих заседаний в 1919-м постановил воссоединить Австрию с остальной Германией. Ранее это было невозможно прежде всего из-за позиции Пруссии. Та к моменту победы над Австрией в войне 1866-го года (где решалось, вокруг кого из них объединятся остальные германские государства) изрядно намаялась с онемечиванием доставшейся ей части Польши, так что желала построить чисто немецкое государство (его назвали империей не по многонациональности, а просто ради сохранения многочисленными немецкими королями своих титулов). Австрия же владела множеством иных народов (они составляли примерно половину её населения) и их земель (более половины территории). Расстаться с этим богатством Австрия не хотела. Но как только инонациональные земли отпали по результатам Первой Мировой, препятствие к воссоединению отпало. Победители же, не желая воссоздания чего-то подобного союзу Центральных Держав, воевавшему против них более четырёх лет, включили в Версальский — с Германией — и Сен-Жерменский — с Австрией — мирные договоры специальный запрет на их воссоединение (по результатам Второй Мировой войны он подтверждён, но сейчас австрийцы всё чаще призывают к его отмене и окончательному воссоединению). Несправедливость этого приговора, явно противоречащего мирно выраженной воле народа, была столь очевидна, что подключение — аншлюс — Австрии к Германии (с заменой даже названия Остеррайх — Восточное государство — на Остмарк — Восточный регион) 1938.03.12–13 не вызвало значимых возражений ни у кого, кроме разве что СССР, в ту пору ещё надеявшегося, что победители в Первой Мировой войне опасаются Второй Мировой и попробуют не допустить её.

Итак, Германия была даже больше СССР заинтересована в возвращении к состоянию, существовавшему до Первой Мировой войны (разве что с небольшими поправками в свою пользу — вроде аншлюса). Естественно, не только её пропаганда, но и реальная дипломатия нацеливалась именно на это возвращение. И ей вовсе не с руки было препятствовать другим государствам, желающим примерно того же. А такое государство в тогдашней Европе было одно — СССР. И предел желаний СССР был очерчен столь точно и очевидно, что вовсе не было необходимости фиксировать его секретными документами.

Правда, в отсутствие документов остаётся поле для неопределённости. Начальник генерального штаба верховного командования сухопутных войск Германии Франц Максимиллианович Хальдер отразил эту неопределённость в дневнике. После начала боевых действий против Польши он то и дело гадает: воспользуется ли Россия возможностью занять часть Польши — а если воспользуется, то когда именно и в какой мере? СССР, как известно, вступил на территорию, подвластную польскому правительству, только 1939.09.17, когда это правительство уже двигалось в Румынию и, как выразился министр иностранных дел СССР Вячеслав Михайлович Скрябин (Молотов), не подавало признаков жизни. Хальдер тут же принялся гадать, где остановятся русские. И его сотрудники вели активные переговоры с Москвой о способах избежания столкновений по ошибке и намечали рубежи остановки сил обеих сторон. 22-го сентября началась работа дипломатов, и 28-го был заключён новый договор — «О дружбе и границе». А когда на основании этого договора пришлось отводить войска из Львова и Бреста, Хальдер сгоряча назвал это решение позором.

Но никакого позора тут не было. Была — ещё задолго до 1939-го года — международно признанная договорная база. На её основании СССР и Германия могли определить зоны своих интересов и рубежи своего продвижения, не прибегая ни к каким секретным соглашениям.

Строго говоря, граница, установленная 1939.09.28, чуть отступала от линии Кёрзона — в основном для этого и понадобились переговоры. Я рассмотрел причину этого изменения в статье «Белосток и Львов». Оно доказывает: ещё в 1939-м СССР понимал неизбежность будущего немецкого удара и знал по меньшей мере одно место этого удара, но не собирался нападать первым. Но это не отменяет общей картины: существовали совершенно явные и долгое время международно признанные рубежи между СССР и Германией, не требующие никаких дополнительных протоколов.

А написать задним числом — в 1946-м текст, описывающий происшедшее в 1939–40-м, способны даже американцы. Особенно если тамошние правители остро нуждаются в объяснении причин резкого изменения своего отношения к недавнему — ещё полгода назад — верному союзнику. Впрочем, о переменчивости американских взглядов на союзников и партнёров мог бы рассказать немало интересного не только Иосиф Виссарионович Джугашвили, но и Слободан Светозарович Милошевич, и Муамар Мухаммадович Каддафи. Увы, те, кто верует в секретный протокол от 1939.08.17, обычно веруют и в непогрешимость Гаагского трибунала, и в тираничность Каддафи, и в то, что наша страна должна по меньшей мере каяться и платить за каждый свой шаг — и тем больше, чем полезнее этот шаг для нас и всего мира — а в идеале вовсе сгинуть. Надеюсь, после прочтения этой статьи вероятность заразиться подобным взглядом на страну и мир несколько поубавится.